Владислав Крапивин - Я больше не буду, или Пистолет капитана Сундуккера
У Генчика от частого верчения головой болела шея.
– Ой, а это что? Корабельный колокол?
– Да.
– С той бригантины?
– Смотри сам.
Колокол висел рядом с дверью. Он был размером с небольшое ведро. Видимо, его чистили регулярно – на меди горел ослепительный солнечный блик. Но глубоко вырезанные в металле буквы были черными: наверно, в них набилась «пыль веков», которую не выковырять. Эти буквы на нижнем крае колокола складывались в слова:
Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ
Язык колокола напоминал чугунную грушу с петлей. В петлю был вплетен кусок толстого троса: берись и звони.
У Генчика зачесались ладони.
– Зоя Ипполитовна, можно я звякну? Один разик! Чуть-чуть…
– Ударь не чуть-чуть, а как следует. Капитану нравится, когда колокол подает голос.
И Генчик ударил. От души. Так, что над верхним косяком двери поднялось облачко пыли, а в раме задребезжало треснувшее стекло. Генчик оглянулся на портрет. Капитан Сундуккер смотрел одобрительно. Генчик заметил наконец, что сходство с правнучкой действительно есть. По крайней мере, носы у них одинаковые – прямые, но с шариками на конце. Фамильная черта.
Генчик почесал указательными пальцами в ушах.
– Зоя Ипполитовна! А кто рисовал портрет? Он тоже старинный, да?
– Н-ну, не совсем. По правде говоря, это – моя работа.
– Ваша?! – у Генчика от изумления перестало звенеть в ушах. – Значит, вы художница?
– Бог с тобой! Какая я художница? В молодости по-любительски увлекалась живописью, занималась в местной студии. Тогда и написала прадедушку… Лет сорок назад.
– Вы прямо как знаменитый Репин, – искренне сказал Генчик. И капитан Сундуккер взглядом выразил согласие с такой оценкой.
– Что ты, Бубенчик! Это у тебя просто… восторженное детское впечатление. А профессионалы усмотрели бы здесь массу недостатков… Хотя, пожалуй, это моя лучшая работа за всю жизнь. Далась она мне с великими трудами. Писала-то я с маленькой старой фотографии…
– Очень замечательный портрет, – опять выразил восхищение Генчик. – И рама красивая…
– Рама в самом деле старинная. Было время, когда антикварные вещи не ценились, их продавали совсем дешево, вот я и купила в комиссионном магазине… Конечно, этот багет достоин классического полотна, а не холста с дилетантскими потугами, но я не удержалась от соблазна, вставила прадедушку…
Эту речь Генчик понял так, что Зоя Ипполитовна опять критикует свою работу.
– Как бы вы ни говорили, а портрет хороший! Вот!… Только знаете что?
– Что, Бубенчик?
– Надо модель поставить под портретом! Чтобы корабль был вместе с капитаном.
– Я так и собираюсь сделать. Но лишь тогда, когда мы с тобой ее полностью достроим… Конечно, для полноты коллекции здесь нужен корабль. Я поняла это давно, потому и взялась за такую работу… А теперь идем пить чай.
– Но потом я еще здесь все посмотрю, ладно?
– Сколько хочешь.
– А вы расскажете про капитана Сундуккера?
– Если тебе интересно…
– Еще бы!
Юные годы капитана Сундуккера
За столом, похрустывая ореховым печеньем, Генчик спросил:
– Сундуков – это настоящая фамилия, а Сундуккер, – псевдоним, да? Как Кубиков и Кубриков?
– Ты прав.
– А название бригантины… Откуда оно такое взялось?
– Тут, Бубенчик, длинная и немножко смешная история. Началась она еще в давнем детстве капитана. В ранние свои годы Фомушка Сундуков то и дело повторял такие спасительные слова. И потом осталась у него эта привычка.
– Видать, круто воспитывали Фомушку, – посочувствовал Генчик.
– Как тебе сказать… Папаша его был торговец и владелец небольшого литейного завода. Но не какой-нибудь там пузатый и бородатый буржуй и купчина, а человек довольно просвещенный. Любил он всякие инженерные новшества, ездил набираться опыта за границей, библиотеку собирал… Одна беда, на сына Фомушку не оставалось времени. А матери у Фомушки не было, скончалась она, когда сын был еще совсем кроха… И вот для воспитания наследника пригласил Иван Никодимович Сундуков женщину иностранного происхождения. Как тогда говорили, «выписал из столицы». Это была пожилая незамужняя англичанка, мисс Кнопперинг… Давай подолью еще чайку.
– Спасибо, я внутри и так булькаю от перелива. Лучше я буду вязать выбленки, а вы рассказывайте.
– Труженик ты… Ладно… Мисс Кнопперинг, судя по всему, привязалась к мальчику, но внешне этого не показывала. Характер у нее был истинно британский, сдержанный. Гувернантка по всем статьям. И Фомушку держала в строгости.
– Драла небось… – поежился Генчик.
– Представь себе, нет, хотя в ту пору такая педагогика была повсеместна. Середина девятнадцатого века… Мисс Кнопперинг умела не только словом, но и взглядом так показать свое неудовольствие, что Фомушка мигом становился шелковым. Опускал виноватую, с рыжими локонами голову и жалобно говорил:
«Я больше не буду…»
«То-то же, – смягчалась мисс Кнопперинг. – Однако тебе придется за свою провинность выучить еще одно стихотворение по-английски…»
А провинности у Фомушки были самые обычные, мальчишечьи. То высадит стекло стрелой из лука, то штаны порвет на заборе, то сбежит со двора, чтобы погулять вдали от дома… Надо сказать, был Фомушка характера довольно смирного, с другими мальчишками играл редко, гулял чаще всего один, драк опасался. И все же сидел у него внутри этакий чертик. «Маленький рыжий бес», – говорила мисс Кнопперинг по-английски. Он-то и подзуживал Фомушку, разжигал в нем страсть к путешествиям. Сперва путешествия были по ближним переулкам, потом по шумному городскому базару, а затем и по дальним окраинам – где-нибудь у заброшенных мельниц или на старом кладбище. И жутко, и заманчиво…
Однажды на незнакомой улице изловила Фомушку ватага вредных мальчишек. Ну, дело обычное, ты знаешь…
– Да уж… – опять поежился Генчик.
– Прижали перепуганного Фомушку к забору, и старший – этакий атаман в холщовой рубахе и отцовском картузе – грозно спрашивает:
«Почему ты такой рыжий? А?!»
Фомушка перепугался, конечно. Хлопает глазами. Икнул он со страху, и сами собой выскочили привычные слова:
«Я больше не буду…»
Мальчишки со смеху взялись за животы. И отпустили пленника, даже пинка не дали на прощанье… И смекнул Фомушка, что эти слова в опасных случаях жизни могут стать спасительными. Особенно когда говоришь их искренним тоном и смотришь чистыми голубыми глазами… И стал он пользоваться этим средством так часто, что мисс Кнопперинг в конце концов заявила:
«Мне надоело, май бой. Чем постоянно выбалтывать эту заученную фразу, лучше звякай в колокол».
На литейном заводе папаши Сундукова как раз готовили небольшие колокола для станций. В ту пору начинали строить железные дороги. В доме было несколько таких колоколов – товарные образцы. Один из них мисс Кнопперинг попросила у хозяина и заказала мастеру надпись. Ту самую…
Генчик хихикнул. Зоя Ипполитовна покивала:
– Да… И повесила этот колокол в детской.
«Когда что-нибудь натворишь, май бой, звякай без лишних слов. Я буду знать, что, во-первых, ты виноват, а во-вторых, раскаиваешься. Но если не успеешь ударить в колокол, пеняй на себя…»
Фомушка был проворен и успевал. Вернувшись домой после лазанья по крышам или игры в Робинзона, он дергал спасительный конец колокола (называемый, кстати, «рында-булинь»). «Динь-дон, – слышалось в доме. – Я больше не буду…» Мисс Кнопперинг вздыхала и покачивала головой с седым валиком прически.
Надо сказать, что Фомушка был честный малый. Только раз в жизни он не исполнил свое «я больше не буду» – это когда обещал мальчишкам перестать быть рыжим. Тут уж ничего от него не зависело. Зато во всех других случаях твердо держал слово. Если речь шла о разбитой фарфоровой вазе, то, сами понимаете, обещание было железное – эту вазу Фомушка никогда больше не разобьет…
Генчик сочувственно хихикнул. Фомушка был ему симпатичен. Генчик представлял его себе так же ясно, как рыжего одноклассника Яшку Семухина.
– А дальше что было? Как он моряком-то сделался?
– Дальше… «Динь-дон», «динь-дон» – и мальчик подрастал. Появилась у него любимая книжка. Нашел он ее в отцовской библиотеке. Была она старинная даже по тем временам, напечатана еще при Екатерине Великой. И называлась: «Сказания о мореплавании. Как оное начиналось и возрастало, какие время от времени приносило пользы…» Ну и так далее. Перевел ее с французского мичман Российского флота Михайло Веревкин. Я тебе ее потом покажу, если хочешь…
– Конечно, хочу!
– Фомушка эту книгу прочитал вдоль и поперек. Говорилось в ней о морских путешествиях во все времена, даже в самой глубокой древности. И «маленький рыжий бес» начал, разумеется, подзуживать девятилетнего Фомушку: «Отчего бы тебе самому не попробовать?»
