Анатолий Рыбаков - Выстрел
– О ком вы говорите?
– Понимаешь, для некоторых слово «агент заготовитель» звучит несолидно, слишком плебейски… Какой-то там агентик…
– Кто может так мыслить в наше время!
– В общем, банальная история – я влюбился, – признался Валентин Валентинович.
– Без взаимности?
– Допускаю.
– Этого не может быть. Что вас смущает?
– Ну, хотя бы разница в возрасте. Мне двадцать пять, ей семнадцать.
– Мой папа старше мамы на двенадцать лет.
– Еще одно: ей надо учиться.
– Пусть учится, чему это мешает?
– Слушай, а ты о ком? – спросил Валентин Валентинович.
– О той, в которую вы влюблены.
– Кто она?
Юра с недоумением посмотрел на Валентина Валентиновича:
– Я думал, это Люда…
– Ты угадал. А как ты угадал?
– Это совсем не трудно угадать. В нее многие влюблены.
– А она?
– Ни в кого.
– А ты в нее не влюблен?
– Был, – признался Юра, – но потом надоело: снежная королева с принципами. Хорошая вообще девчонка и хорошенькая, а вот какая-то очень одинокая.
– Да? При таких родителях?
– Возможно, в родителях как раз все дело, – ответил Юра. – Они несовременны.
– В каком смысле?
– Папаша знает три языка, мамаша – два.
– Ты прав, мой друг, это чересчур.
– И при всем том, – продолжал Юра, – поразительная детскость, инфантильность. До сих пор устраивают елку, вы подумайте! И веселятся, как дети. Папаша стоит на табурете, украшает, мамаша тайком готовит подарки, утром их находят под елкой, все в диком восторге – их, видите ли, подложил Дед Мороз… Вот в такие игры они до сих пор играют, и не только на рождество, а при любом случае…
Валентин Валентинович медленно потягивал кофе, помешивая его ложечкой, задумчиво посматривал в зал. Взгляд его задержался на Эллен Буш.
– Красавица окружена циркачами, я их узнаю по физиономиям.
– Да, вероятно.
– Один к ней очень внимателен.
– Это ее брат.
– Нет, ведь брат тот, блондин, ты с ним поздоровался.
– Да.
– А я имею в виду шатена, видишь, такой крепкий парень. Впрочем, все они крепкие ребята. Боюсь, что шансы нашего Миши очень малы.
– Шансы… – Юра презрительно скривил губы. – Аскет, как все они… «Любовь возможна только на общей идейной основе». Какая же может быть общая идейная основа с циркачкой? Она даже не комсомолка.
– Но ты сам сказал, что он в нее влюблен.
– Тайком, вопреки собственным убеждениям.
– Да, мой друг, – сказал Валентин Валентинович, – я уже имел случай тебе говорить: папиросы «Ира» не все, что осталось от старого мира. Остались страсти человеческие… – Он поднял палец. – Извечные, непреходящие страсти; важно не быть их рабом… Я должен работать, должен делать свое будущее, но и мне хочется спокойствия, уюта, заботливой женской руки. С тринадцати лет я зарабатываю свой кусок хлеба, я пережил мировую войну, гражданскую, потерял родителей, меня швыряло, как щепку, я устал. Но, – он развел руками, – в этой семье несколько поколений носили форменные инженерные фуражки. А я? Я простой агентик. У меня даже нет родословной. У лошадей есть родословная, а у меня нет. Какая родословная может быть у агентика? Он возникает из ничего, снабжает! Разве порядочные родители отдадут свою дочь человеку, возникшему из ничего?
Юра пожал плечами:
– Родители? Кто с этим считается?
– Я считаюсь! – воскликнул Валентин Валентинович. – Я в этом смысле консерватор. Я хочу не семейных раздоров, а семейного согласия.
– Ольга Дмитриевна к вам благосклонна, мне кажется, благодарна за тот случай во дворе, – сказал Юра, – она добрая и делит людей только на хороших и плохих. Середины нет. Вас она наверняка относит к хорошим.
– Она – возможно. А Николай Львович?
– Да, перед ним как-то робеешь, и все равно Ольга Дмитриевна главная. А Люда еще главнее.
– Да, все сложно, очень сложно, – задумчиво проговорил Валентин Валентинович, – и все же… И все же… И все же ты меня обнадежил. Да, да, представь себе: ты меня обнадежил.
– Что ж, – сказал Юра, – мне это очень приятно слышать.
– И я тебе скажу, чем ты меня обнадежил, – продолжал Валентин Валентинович, – но прежде всего извини меня, не обижайся, я решительно не разделяю твоей иронии.
– Иронии?
– Ты пренебрежительно отозвался о елке у Зиминых, а я, например, на этом вырос, мой друг. Елка – это мое детство. У меня сердце защемило, когда ты заговорил об этом.
– Вы меня не так поняли, – попытался оправдаться Юра. – Когда-то ж у нас устраивалась елка, но Люда выросла из этого, а ее родители тем более.
– Нет, мой дорогой, – покачал головой Валентин Валентинович, – не надо кривить душой; в данном случае ты поддался нашему прозаическому времени: елки нынче не в моде. Ты не устоял перед этим, а Зимины устояли… И это вызывает еще большую симпатию к ним и уважение, если хочешь.
– И мне они нравятся… Я просто хотел…
– Украшают елку, – перебил его Валентин Валентинович. – Это так прекрасно, так человечно. Играют – это чудесно! Ты ходишь со мной на бега – неужели только ради выигрыша?
– Ну что вы! – Возмущение Юры прозвучало не слишком натурально.
– Меня на бегах привлекает прежде всего зрелище. Люблю лошадей, их бег!.. – продолжал Валентин Валентинович. – Тотализатор для меня не деньги, а именно игра, азарт, риск, рад выигрышу, самому пустяковому… И подарки под елкой: грошовые – а сколько радости! Сюрприз, неожиданность, знак внимания…
Завывающего про Африку поэта сменил другой, в рубахе навыпуск, в лаптях, онучах; читал что-то про деревню, тихо, задумчиво. Что именно читал, слышно не было.
Валентин Валентинович пристально посмотрел на Юру:
– Можешь оказать мне услугу?
– Какую?
– Так друзьям не отвечают. Если друг просит оказать услугу, ему отвечают: пожалуйста, любую!
– Пожалуйста, любую, – улыбаясь, повторил Юра.
Валентин Валентинович вынул из внутреннего кармана пиджака плоскую коробку, обтянутую сафьяном. В ее углублениях блестели инструменты для маникюра: ножнички, щипчики, пилочки.
Любуясь набором, Валентин Валентинович сказал:
– Из Парижа, последнее достижение косметической техники. Хочу презентовать Ольге Дмитриевне. Но как это сделать?
– Подарите.
Валентин Валентинович поморщился:
– Это невозможно: она не возьмет. Нужно именно то, о чем мы с тобой говорили, – игра, веселая игра, в этом весь смысл. Нужен сюрприз, что-то таинственное, загадочное. Ты бываешь у них, положи это незаметно на трельяж Ольге Дмитриевне.
– Я?! – Юра был поражен. – Это невозможно…
– Почему?
– Я редко бываю у Люды, и всегда кто-то есть дома, хотя бы та же Люда. Как я пройду в спальню к Ольге Дмитриевне? Проще попросить Люду.
– Нет, – разочарованно протянул Валентин Валентинович, – Люда откажется так же, как и ее мама… И потом, теряется игра, пропадет эффект… – Он вдруг оживился: – Слушай! Я видел, как мальчишки лазают по пожарной лестнице, она как раз возле окон Зиминых. Днем квартира пуста. Николай Львович на работе, Люда и Андрей в школе. Ольга Дмитриевна уходит в магазин, на базар, в парикмахерскую. В общем, можно выбрать время… Подняться по лестнице, влезть в окно, положить коробку. А?
– Прекрасный план, – согласился Юра, – но кто его осуществит?
– Как кто? Ты!
– Я?! – Юра совсем опешил. – Но днем я тоже в школе или на фабрике.
– Ты трусишь! Боишься подняться по лестнице. Сегодня на моих глазах Миша Поляков поднялся на крышу, да еще с шестами в руках, с проволокой для антенны на шее. Вот в чем их преимущество – они знают, чего хотят, и добиваются своего. Ты боишься Витьку Бурова, а он нет. Он защитил бедного Андрея, а ты не двинулся с места. И ты надеешься выиграть у них жизнь? Нет, мой дорогой, ты ее проиграешь, будешь в итоге плясать под их дудку, потому что сила у них, а не у тебя.
– Я тысячу раз поднимался по этой лестнице, – соврал Юра, – но я не могу уйти из школы.
– Ты ничего не хочешь для меня сделать, – с горечью произнес Валентин Валентинович. – Прекрасно, так и отметим. Очень хорошо, прекрасно. Я сам залезу в окно и положу набор.
– На глазах у всего дома?
– Я влюблен и готов на любые сумасбродства, – капризно проговорил Валентин Валентинович. – Я хочу вписаться в стиль этой семьи. Этот стиль – добрая и хорошая игра.
Эллен и циркачи поднялись и направились к выходу.
Валентин Валентинович проводил ее задумчивым взглядом и сказал:
– Ради нее Миша залез бы на Эйфелеву башню.
– Вы глубоко ошибаетесь в Мише и когда-нибудь в этом убедитесь.
– Что ты имеешь в виду? – настороженно спросил Валентин Валентинович.
– Ничего конкретно… Вы сами только что сказали, что он вам не нравится, а теперь превозносите его.
– Во всяком случае, будь он моим другом, он бы мне не отказал, поднялся бы по лестнице и положил набор.
