Валерий Квилория - В Тридевятом царстве. Часть первая
– Был дедушка, да весь вышел, – заявил хлопец и улыбнулся во весь свой зубастый рот. – Отныне я прежний Соловей-разбойник[29].
– Теперь понятно, почему вы не хотели молодость возвращать, – протянул Шурка и посмотрел на Леру. – Помогли, называется, дедушке со здоровьем.
– Ага, – кивнул Лера. – Поэтому он про бузу и говорил.
– Опять за старое возьмётесь? – предположил.
– Ни за что в жизни! – энергично замотал головой черноглазый хлопец.
И воскликнул с пафосом: – Слава горячему камню! И молодость вернул, и память не забрал. Я ведь сызмальства изрядно глуп был. Всё на силу полагался, вот и буянил. Отныне шабаш! Разбойничать больше ни-ни. Так можете меня и называть – Соловей-не-разбойник. Буду добрым людям помогать. А то подамся в консерваторию на певца учиться. Голосище у меня ого-го какой. Хотите послушать?
– Не надо, – поспешил отказаться за себя и товарищей Лера, знавший, что в сказках от свиста Соловья-разбойника люди замертво падали.
– А где Фэт-Фрумос? – поинтересовался Шурка.
– Чего не ведаю, того не ведаю, – развёл руками Соловей-не-разбойник. – Я его камнем, он меня булавой. Может, в Тридесятое царство забросило или в Тривосьмое.
– А телёнок откуда?
– И сего не ведаю.
Соловей нагнулся над телёнком, который в продолжении всего разговора неподвижно сидел среди обломков горячего камня, и нежно погладил его по шёрстке. Телёнок глянул на него своими младенческими глазками и даже мукнул от удовольствия.
– А может, это дедушкины телячьи нежности материализовались? – предположил Лера. – Старость из него выскочила, а вместе с ней и положительные эмоции. Взяли эти эмоции и в телёнка обернулись.
Шурка недоверчиво хмыкнул.
– Сам же говорил, что здесь невероятное сказочное пространство.
– Говорил, – кивнул Шурка и задумчиво посмотрел на телёнка. – Куда теперь его девать?
– А никуда не надо, – объявил Соловей. – Раз это мои телячьи нежности, так пусть при мне и останутся.
– Да, пожалуйста.
– Вот и хорошо! – обрадовался Соловей-не-разбойник и пристально посмотрел в небо. – Откушать не желаете?
Лера хотел было отказаться, но в животе у него вдруг так заурчало, что он промолчал.
– Вот и славненько! – ещё больше обрадовался Соловей, услышав урчание. – Позвольте, – и он ловко снял с Лериной шеи шёлковую косынку Алёнушки.
– Ну-ка, ребятки, заткнём уши.
Мальчишки поспешили выполнить совет, увидев, что Соловей закладывает два пальца в рот. А тот ещё раз глянул чёрным глазом в небо, где в это время пролетала перепелиная стая, и свистнул. Силу свиста он рассчитал таким образом, чтобы ни одна перепёлка не погибла. Напуганные, они только снеслись раньше времени. На высотку обрушился настоящий яйцепад. Тут бывший разбойник проявил чудеса ловкости. Схватил один угол Алёнушкиной косынки зубами, остальные два – руками и побежал с этим треугольным парусом. Через минуту в его шёлковой ловушке лежала целая гора перепелиных яиц. И все целёхонькие.
– Круто! – поразился Шурка.
– Так ведь в сказке живём, – заговорщицки подмигнул Соловей.
Бросил на один из обломков горячего камня сорок яиц, на другой обломок – ещё сорок.
– Сейчас угощу вас яичницей-сорокоглазкой, – пообещал он.
Когда яичница хорошенько прожарилась, Соловей скрутил из неё несколько трубочек и вручил каждому из своих спасителей. А ещё одна досталась телёнку.
– Спасибо за угощение, – поблагодарил за всех Лера.
Съели яичницу и стали прощаться.
– Будь здрав, разлюбезный Соловей-не-разбойник, – поклонился Иванушка.
– Всего хорошего, – взяли под козырёк своих шлемов богатыри.
– Скатертью дорога, – ответствовал на то бывший разбойник.
– Спасибо, – поблагодарили они.
– Вы тут поосторожней, – сказал на прощание Шурка. – Вдруг Фэт-Фрумос вернётся – он очень опасен.
– Разберёмся, – весело пообещал Соловей. – Вот сырых яиц попью, – кивнул он на груду оставшихся яиц, – горло подправлю. Всё-таки у меня мечта есть – певцом стать, как Фёдор Шаляпин[30].
Терёшечка[31]
Миновав чистое поле, наши путешественники вышли на кисельный берег Молочной реки и остановились в растерянности. Река оказалась чрезвычайно широкой.
– Здесь, наверное, и глубина приличная? – посмотрел Лера на Иванушку.
– Ага, – кивнул тот. – Есть такие омуты, что в них рыба-кит утонет. И ни одного мостика через реку. А вброд её опасно переходить, того и смотри, русалки наплывут и до смерти защекочут, или водяной дедушка в омут утащит – утопит.
– Чего же ему нас топить? – посмотрел с опаской на реку Шурка.
– А скучно ему на дне одному. Только и делает, что с утра до ночи свои рыбьи стада пасёт. А так затащит человека к себе, и будет тот его развлекать. О житье-бытье земном рассказывать.
Друзья отошли в сторонку и принялись обсуждать создавшееся положение. Лера предлагал перебраться на другой берег с помощью преобразования. Шурка не соглашался, напоминая о коварном Фэт-Фрумосе. Пока друзья спорили, Иванушка откашлялся, склонился над водой и как можно жалостливее запел:
– Терёшечка, мой сыночек, приплынь, приплынь на бережочек. Я тебе есть-пить принесла.
Звук его голоса разнёсся над водной гладью и с лёгкостью достиг самых отдалённых заводей. Не прошло и минуты, а уж от противоположного берега плыл белый челнок с красными весельцами. Правил челноком белобрысый, синеглазый мальчуган.
– А, – обрадовался он, завидев Иванушку. – Это ты меня манишь. А я опять обознался. Больно твой голос на голос моей матушки похож.
– Терёшечка, – попросил его Иванушка, – перевези нас на другой берег.
Мальчуган с готовностью согласился.
– Садитесь, – пригласил он.
И когда Лера, Шурка и Иванушка расселись в челноке, пожаловался с улыбкой:
– Все кому ни лень матушкиным голосом поют, в обман меня вводят.
– Осторожней надо быть, – заметил Лера. – Так можно и к ведьме угодить.
– Можно, – грустно кивнул Терёшечка и приказал челноку: – Челнок, челнок, плыви далече.
Челнок послушно отчалил от берега.
– А что делать прикажете? – продолжил мальчуган, направляя веслом челнок в нужном направлении. – Ведь и матушка меня так кличет. Когда молочко и творожок приносит, да рубашку на смену, да поясок. Как мне не приплыть, ведь и улов мой надо отдать. Жить-то нам с чего? Отец дома вялит рыбку да сушит. С того и кормимся.
– Тебе бинокль нужен, – заключил Шурка, – чтобы издали видеть, кто тебя зовёт.
– Бинокль? – удивился Терёшечка.
– Ну да, – кивнул Лера, – это такая подзорная труба, только на два глаза.
Про подзорную трубу юный рыбак слышал.
– Хорошая штука, – заулыбался он. – Да где её взять?
У Леры даже руки зачесались, так ему захотелось сделать подарок Терёшечке.
– Не вздумай, – погрозил ему пальцем Шурка.
Лера вздохнул и стал смотреть в реку, на дне которой важно, словно овцы в стаде, паслись усатые сомы, упитанные карпы и широкопузые лещи.
– Если попадётся подзорная труба, обязательно тебе пришлём, – пообещал он.
На том берегу
Едва богатыри ступили на противоположный берег, как из-за прибрежных кустов вышел здоровущий котище в красных сапогах[32]. На крошечном его носу красовались учёные очки в роговой оправе, из-под мышки торчала голубенькая книга с золочёной надписью на корешке «Сибирские кошки».
Увидев незнакомцев, котище положил книгу на землю и выхватил из ножен острую сабельку.
– Стой, кто идёт?! – закричал он грозно. – По какому делу?! Откуда и куда?!
– Доброго вам здравия, воевода Котофей Иванович, – отвесил поклон Иванушка.
Глядя на него, и друзья поклонились.
– А, это ты, сердешный, – признал его котище и вбросил сабельку обратно в ножны.
– Кто это с тобой? – спросил он, поднимая книгу. – Чай[33], не злодеи?
– Ни в коем разе, – перекрестился Иванушка.
– Это братец Лерушка, – указал он на Леру. – А это братец Шурушка, – посмотрел на Шурку. – От колдовского озера идут. Сестрицу мою Алёнушку из беды выручили, меня самого от смерти неминучей спасли. Не то Баба Яга давно бы мои косточки обглодала.
– Это она умеет, – согласился воевода.
Спрятал когти и сделал широкий жест в сторону деревни: – Милости просим.
Деревня Макеевка встретила их тишиной. Только где-то на другом конце едва слышно взволнованно кудахтала курица.
– Мелкое хулиганство, – пояснил Котофей Иванович. – Потерпевшая Курочка Ряба[34] убивается. Видать, снова мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало, да и разбилось.
Тем временем они вышли на единственную улицу деревни и пошли меж дворов, из-за плетней которых с любопытством выглядывали то человеческие лица, то звериные морды, то клювастые птичьи головы.
