Всеволод Нестайко - Тайна трех неизвестных
Дед Саливон повел меня в сад. Около ульев остановился.
— Тс-с! — Приложил он палец к губ, затем показал на часовню, — Смотри.
В черном проеме дверей часовни в глубине что-то белело, но нельзя было различить что. И вдруг оттуда послышался сухой деревянный стук.
«Кости, — похолодел я. — Мертвец поднимается».
Белое из темноты стало приближаться к двери — вырисовывалось все четче, четче, четче. И вдруг в проеме появился… аист.
— Ясно? — Улыбнулся дед Саливон.
Аист! Аист!
Так вот оно что! И стук — это стук аиста клювом. Так, значит, не привидение, а аист. Обыкновенный аист. Тю! Так это же здорово! Это же прекрасно! Следовательно, никаких привидений не существует. И не надо мне становиться монахом, и можно не бояться попа Гоги. Можно ему показать нос. Ур-ра! Диду! Дайте я вас поце…
Но что это? Я присматриваюсь и вижу, что аист… без головы. Шевелится, переступает ногами, а головы нет. Только туловище, крылья и ноги.
«Видимо, он спрятал ее под крыло, — решил я и подумал: — А может человек спрятать голову под крыло… то есть под руку?»
И почему-то решил, что может, и подумал: «Это, наверное, призрак без головы именно так и получается».
Я пристально присматриваюсь к аисту и вдруг замечаю, что — нет! Головы таки нет! Там, где должна начинаться шея — ровное место. Если бы он спрятал голову под крыло, то хотя шею было бы видно, а так…
— Диду, — удивленно спрашиваю я. — Диду, а где же его голова?
— Что? Голова? — Будто не понимая, переспрашивает дед Саливон и вдруг со стоном хватается за голову, — Ой голова! Голова!
— Что с вами, диду? — Пугаюсь я.
— Ой! Так болит, так болит, что не могу! Нет! Лучше уж совсем без головы! — Говорит дед и вдруг, схватив себя руками за голову, срывает ее с шеи и швыряет в кусты. И голова катится по земле, подскакивая, как арбуз. Конечно, как арбуз! Дед же Салимон — бахчевник.
Я от ужаса замираю. А дед стоит рядом со мной — без головы, в белой рубашке — и размахивает руками. Видимо, он мне что-то говорит, но я не слышу, потому что у него нет головы.
И тут я понимаю, что дед Саливон — призрак. Тот самый призрак, которого я видел позавчера ночью. И еще вдруг я замечаю, что ульи, возле которых мы стоим, — не ульи вовсе, а… гробы… Пять присыпанных землей трухлявых гробов. Вдруг крышка одного из гробов заскрипела, поднимаясь, и оттуда высунулась… голова попа Гоги.
— Здорово, рыбак! — И поп Гога захохотал: — Го-га-га!.. Го-га-га!.. А ты думал… Вот-вот-о! — Он показал мне рукой кукиш. Потом вдруг стал серьезен, помрачнел и молча поманил крючковатым пальцем, подзывая к себе. И подвинулся в гробу, давая мне место.
И вдруг я увидел, что в гробу, рядом с попом Гогой, уже лежит Павлуша. Неподвижный, с закрытыми глазами. Неописуемый ужас, не столько за себя, как за Павлушу, что он, вероятно, уже мертв, охватил меня. Я хочу крикнуть, хочу броситься к Павлуше и — не могу. Что-то на меня наваливается, большое, большое, большое… Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь… И просыпаюсь.
Глава XI. Я все же посещаю деда Саливона. Теперь уже наяву. Вон оно что!
Несколько секунд я еще не могу понять, что это сон. Наконец потягиваюсь и вспоминаю все вчерашние события, попа Гогу и свое твердое решение с самого утра бежать к деда Саливону. Отца и матери, хотя они и пришли поздно после собрания, уже нет — в поле. Вот что значит — передовики, активисты. Я их почти не вижу.
Наскоро поев, я побежал к деду Саливону. Бегу и волнуюсь что вдруг он еще не приехал, свадьбы же по несколько дней гуляют. И сам себя успокаиваю, что нет, не оставят они свое хозяйство надолго, на день еще так-сяк, соседей можно попросить свиней, кур накормить, корову подоить, а больше нет. Да и Камышевка недалеко, в соседнем районе, сорок пять минут автобусом. Приедут.
Мне казалось, что если я сейчас, немедленно, не поговорю с дедом Саливоном, то погибну — Поп Гога опутает меня, и я навеки потеряю и маму-депутата, и всех родных, и школу, и Галину Сидоровну, и все-все светлое и хорошее в моей жизни.
Еще издали я увидел, что все-таки приехали. Из дымохода летней кухни во дворе курился синий дымок.
Дед Саливон, жена его баба Галя, племянник-москвич в белоснежной рубашке, его жена, крашеная блондинка, и двое малышей сидели в саду за столом и кушали. Сейчас подходить, конечно, было неудобно. Я притаился за забором, пережидая, пока они поедят. Ждать пришлось долго. Они не столько кушали, сколько разговаривали — про жениха, который им не очень понравился (особенно бабе Гале), потому что все время молчал и почти ничего не ел (видимо, очень гордый или больной); о каком-то Павле Гике, который, наоборот, все время кричал и не давал никому слова сказать и которому его жена все время говорила: «Сядь, сядь и помолчи… Ты здесь не главный. Это не твоя свадьба»; о закуске, которая была будто и неплохая, но пирог недопеченный, винегрет кислый, рыба пересолена, а яйца несвежие…
Я терпеливо слушал эти разговоры и думал, что я бы пожалуй согласился целый год есть кислый винегрет, пересоленную рыбу, несвежие яйца и недопеченные пироги, лишь бы выпутаться из всей этой передряги, в которую я сам себя так глупо загнал.
Наконец они поели. Гости ушли в дом, баба Галя — мыть посуду, а дед Саливон остался во дворе один. Теперь можно.
— Здравствуйте, диду! — Учтиво поздоровался я, входя во двор. — Можно к вам?
— О! Здорово, шелегейдик! — Поднял вверх брови дед Саливон. — Заходи! Чего тебе? Меду?
У меня сразу задрожали ноги. Это были почти те самые слова, что и во сне. И я почувствовал, что сейчас я отвечу деду тоже точно также как во сне, и испугался этого. Я промолчал — только отрицательно помотал головой.
— Значит, просто так, в гости? — Улыбнулся дед Саливон. — Пожалуйста! Прошу!.. Ну, как живешь? Какую новую авантюру придумали вы с корешем? А?
Я растерялся, не знал, с чего начать, как заговорить о том, о чем мне так хотелось.
— Чего стесняешься? Что-то же надо, я же вижу! — Подмигнул дед Саливон. — Так давай, ну!
— Да нет, я просто… просто спросить хотел… — Наконец решился я.
— Так спрашивай — чего там. И быстрее, не мучай. Я уже весь аж трепещу.
— Диду, вы позавчера ночью, перед тем, как на свадьбу ехать, ничего не замечали?
— Ночью? Позавчера? — Дед удивленно опустил уголки губ. — Гм… Ночью… Честно говоря, не очень то присматривался… Темно уже было. А что?
— Ну, не почувствовали ничего… такого?
— Почувствовал? Хм… А-а! Кажется, укусил кто-то. То ли комар, то ли, не дай бог, блоха. А что?
— Да нет! В таком… в… душевном отношении.
— А-а… в душевном? Чувствовал! Чувствовал! Точно. Мучило меня, что за ужином я вареник один с творогом не доел — скиснет же, думаю, на утро. В сметане на тарелке оставил.
— Вот какой вы, диду! Я не о том! Я о видении. Видение какое-нибудь не являлось вам ночью позавчера?
— Тю! Видение! Да я что больной что ли? Не дай бог!
— Да я тоже вроде не больной, а позавчера ночью в вашем саду возле Горбушиной могилы не только видел, но и сфотографировал. Вот посмотрите! — И я протянул деду фотографию.
В этот момент я повернул голову в сторону карафолькиного огорода и вздрогнул — там стояла вся наша гоп-компания: сам Карафолька, Вася Деркач, Антончик Мациевский, Коля Кагарлицкий и (я даже не поверил своим глазам) Павлуша с Гребенючкою. Они стояли, по-гусиному вытянув шеи, и жадно прислушивались к нашему с дедом разговору. Дед, видимо, давно их заметил, потому что стоял к ним лицом, а я спиной.
— А ну-ну! — Дед с интересом поднес фотографию к глазам. — Что же это такое? А?
— Да что же! Не видно разве… По-моему, призрак! Без головы!
— Ну? — Разинул рот дед.
Из дома вышел племянник деда Саливона.
— Что там такое? — Спросил он без особого энтузиазма, безразлично ковыряя в зубах.
— А ну, Сережа, иди-ка посмотри! — Крикнул дед Саливон. — Ты человек грамотный, помоги разобраться. Ребята вон призрак сфотографировали. У нас в саду. Позавчера ночью.
— Призрак? — Племянник подошел, взял у деда фотографию. Посмотрел и покачал головой:
— Ай-яи-яй!.. Что же это вы, дядя! Нехорошо! Говорите, что атеист, смеетесь над верующими, а сами привидений у себя в саду разводите. И это когда люди по Луне гуляют. Подрываете авторитет науки. Несолидно.
— Мда-а, — растерянно развел руками дед Саливон — Конфуз вышел. Опозорился на старости лет. Вот беда! Что же теперь делать? Могут же быть неприятности…
— Разве я знаю… — Пожал плечами племянник. — Надо что-то придумать. Как-то выкручиваться.
— А что, если… — Задумчиво протянул дед и вдруг решительно повернулся к племяннику: — А ну снимай рубашку! — Потом крикнул девушке, которая стояла на пороге: — Оксана, давай плечики.
— Правильно! — Подхватил племянник и начал снимать свою белую нейлоновую рубашку.
