Рафаэль Михайлов - Тайной владеет пеон
— Твоя цена? — спросил американец.
— Пятьдесят долларов.
В толпе ахнули. Старик по крайней мере вчетверо завысил цену рыбы. Такой цены за самую большую рыбу на этом берегу еще никто не назначал.
Американец позеленел от злости.
— Ты что же, играешь со мной? Ну-ка, парни — бросил он матросам, — пощекочите старика за пятки; выпивка за мною...
— Слушай, — сказал один из матросов. — ты нас за кого принял?
Он надвинулся на повара и натянул соломенную шляпу ему на нос:
— Мы не полиция, кастрюлька!
Матросы ушли, американец озлобился еще больше.
— Не снизишь цену, негр? — спросил он.
— Пятьдесят долларов, — твердо сказал старик.
— Ладно, — повар отпустил хвост серебристой рыбы, и он со стуком ударился о берег. — Вот тебе задаток, негр.
Он подобрал с камней длинную, как плетка, селедку, размахнулся и ударил ею старого Наранхо по лицу. Ромбики мокрой чешуи пристали к морщинам старика, брызги потекли по его лицу. Он стоял прямо, не сгибаясь и не отводя взгляда от обидчика.
— Сделка не состоится, — жестко и громко сказал старик. — Покупатель не дает пятьдесят долларов. Семья Наранхо дарит тарпуна поселку.
Американец снова замахнулся, но деда заслонил младший Наранхо.
— Не тронь, — бросил он. — Я тебя сброшу в море, если тронешь деда. Я сильный.
Он нагнулся, напрягся, поднял плоский двухпудовый камень над головой и, медленно раскачав его, бросил в воду.
Американец повернулся спиной и побежал к белым домам.
— Мы еще поговорим с тобой! — кричал он, взбираясь наверх. — Я тебе вспомню пятьдесят долларов, старая калоша!
— Я стар, но справедлив, — крикнул дед. — Поселок получит тарпуна бесплатно.
Дед и внук пошли, касаясь плеча друг друга. Шли и молчали. Только подходя к своей хибарке с пальмовой крышей, старый Наранхо заговорил:
— Если они ввалятся, не ввязывайся. Я больше прожил, знаю кто чего стоит... Понял?
Мальчик молчал.
— А соль нам одолжат соседи, — вспомнил старик. — Перебьемся. Суши сети.
Старик изредка выходил на тропинку, бегущую к белым домам, и с тревогой всматривался: не идут ли к ним. Он знал, что американцы не прощают вызова — ни карибам, ни индейцам, никому на этом берегу, где они чувствуют себя хозяевами. Он прожил большую, полную лишений и борьбы жизнь и тревожился не за себя. Он не раз смотрел смело в глаза смерти. Но внука он хотел уберечь от неприятностей. Он упрекал себя в том, что не сдержался и не получил хорошую цену за улов. Наранхо прав, съестное на исходе; а скоро ли придет еще такая удача?
Только в середине дня, когда дед и внук, закусив маисовыми лепешками, уселись штопать старые шерстяные одеяла, которыми согревались в холодные ночи, забежал сосед, торгующий табаком. Тоже кариб, он, как и все его соотечественники из Ливингстона, питал необычайное уважение к старому Наранхо и, будучи любознательным и падким на новости, всегда делился ими со стариком.
— Катера! Много катеров! — заговорил он, для пущей убедительности вращая глазами. — Все говорят — туристы. А меня не проведешь! Пусть мне собака в пятку вцепится, если в их чемоданчиках не автоматы. Не нас ли они усмирять собираются?
— У тебя хорошие глаза, Эрбо, — покачал головой Наранхо, — и язык у тебя крепко сшит. И табак ты отпускаешь быстро. А вот головой помедленнее работаешь. Много ли ружей нужно для нашего поселка?
— Дон Наранхо, куда же им деться, туристам, как не в Ливингстоне осесть? Впереди море, позади заросли...
— Не знаю; может, лес им и нужен, Эрбо.
— Ха-ха! — залился табачник. — Лес им очень нужен. Да только бог им крылья не дал, чтоб туда залететь...
Какая-то мысль ошеломила его, и он вдруг закрыл рот рукой, ускорив вращение глаз:
— Так, так... Вот зачем они понаехали... За лесными людьми...
Он попятился к двери, качая головой и что-то бормоча.
— Не трезвонь на всю округу, Эрбо, — строго сказал старик. — Мы не знаем ни этих людей, ни тех. Карибам лучше не лезть в политику.
— О, какие ученые слова знает дон Наранхо! — польстил ему табачник. — Эрбо все понимает. Эрбо будет молчать, как рыба. Как ваш тарпун, о котором говорит уже вся гавань, — захохотал он и, поклонившись, вышел.
Старик бросил зоркий взгляд на мальчика. Тот и виду не показал, что слышал разговор, и продолжал свое дело. Старый Наранхо улыбнулся, — внук умеет себя вести. Уж первым-то он не полезет с расспросами. Это не болтун Эрбо.
— Туристы приехали, — сказал он вслух. — Осмотр нам учинят. Примем их у себя, Наранхо?
— Дед Наранхо лучше знает, — слукавил мальчик, — кого соленым тарпуном угошать, а кого... — он откусил нитку и закончил, — соленым словом.
Вечером они перекладывали пальмовые листья крыши, — в домик протекала вода. Старик подавал внуку длинные шершавые лианы и учил его перетягивать листья так, чтобы и просвета не оставалось.
— Будь я помоложе, — вдруг сказал старик, — я бы подал лесным людям весточку о туристах.
Мальчик не торопясь подрезал кончик лианы, подумал и отозвался:
— Я помоложе. А где их найдешь? Кто они?
— Они хорошие люди, — сказал старик. — Очень хорошие.
Работа шла к концу, когда мальчик закричал с крыши:
— Дед Наранхо. Двое вышли из белого дома. Идут к нам. Один сам мистер Клайд.
— У нас есть свое дело, Наранхо, — насупился старик. — Больше нам ничего не нужно.
Мистер Клайд, один из акционеров фруктовой компании и ее уполномоченный по транспортировке грузов из Ливингстона, некоронованный владыка порта и поселка, подошел к дому рыбака в сопровождении худощавого человека с коротко подстриженными усами. В этом человеке примечательного ничего не было, скорее он казался тусклым. Цвет его водянистых глаз трудно было определить. Поблекшие усы одним могли казаться табачными, другим — седеющими. И все же смуглость кожи и испанский профиль незнакомца позволяли отнести его к гватемальцам. В особенности, когда он стоял рядом с Пирри Клайдом, молодым и элегантным американцем, в облике которого все — начиная от резко очерченного подбородка с его характерной ямкой посередине, светлых волос, разделенных точной линией пробора, и кончая короткими штанами для игры в гольф, — выдавало северянина.
Пирри Клайд, будто он был у себя дома, широко распахнул калитку перед спутником и громко сказал:
— Вот, дон Аугусто, это и есть поместье Наранхо. Не удивляйтесь, что калитка без забора. Они все начинают с калитки и мечтают, разбогатев, поставить забор.
Дед с сердцем сказал мальчику:
— Карибам не нужны заборы. Незваными гостями не ходим.
— Что ты там бубнишь, старина Наранхо? — беззаботно спросил Клайд. — И за что ты напустился на моего повара? Чем он не угодил тебе?
Старик, наконец, повернулся к вошедшим: — Что же ты не сказал мне, что у нас гости, Наранхо, — мягко упрекнул он внука. — И какие высокие гости! Сам мистер Клайд посетил ранчо простого рыбака.
Он повернулся к его спутнику:
— Вот вас я не встречал, сеньор...
— Сеньор Чако, — представил его Клайд. — Личный Представитель президента.
Аугусто Чако отвесил легкий поклон старику. Наранхо пытливо всмотрелся в лицо гостя, но, встретив безразличный взгляд, пошел к двери глинобитного домика.
— Пожалуйте в дом. Наранхо, попотчуй высоких гостей.
Отпивая густой, янтарный напиток, пахнущий виноградом и апельсиновыми рощами, Клайд снова спросил:
— Так что же плохого тебе сделал мой повар?
Морщинистый узел перекочевал с одной щеки Наранхо на другую, заструился где-то у глаз и пошел прыгать по лицу. Старик сжал свои тяжелые руки и, стараясь говорить так же безразлично, как Клайд, вздохнул:
— У нищего рыбака может не быть денег, мистер Клайд, но зато у него богатое самолюбие.
— Тебя обидело, что я люблю тарпуна, старина? Что ж тут дурного? Я действительно люблю мясо тарпуна.
Старик упрямо повторил:
— Только хозяин рыбы может назначить ей цену. Когда назначает покупатель, я не имею с ним дела.
Наранхо уходил от спора, и Клайд это ясно почувствовал.
— Ладно, — сказал Клайд, — не будем ссориться, старина. У тебя за плечами большая жизнь. Ты не расскажешь о ней гостю из столицы?
— Что я видел? — смиренно сказал Наранхо и, встретив широко раскрытые глаза внука, неприметно улыбнулся ему. — Всю жизнь провел в этой гавани, здесь родился, здесь и помру.
Глаза Чако блеснули, и Наранхо заметил это. «А ты хитрая лиса, — подумал старик, — не вздумай меня провести...»
— Нам говорили, старина, — осторожно сказал Клайд, — что ты знаешь удивительную историю про семерых смельчаков, которые пробрались сквозь джунгли.
Чако не отрывал глаз от старого кариба. От его вялости и следа не осталось. Он напружинился, подобрался, взгляд его приобрел цепкость. «Эге, — сказал себе старик, — вот зачем ты приплелся».
