Владимир Казаков - Голубые капитаны
— Ладно, Антоша не плохой парень, в общем-то… Да не брызгайся ты. Только не наживи, девочка, беды!
Она вспомнила, что Горюнов послал письмо начальнику управления, в котором убеждал побыстрее возвратить из командировки самолет-метеоразведчик, работа без него сложна и все более становится трудной с приближением зимы. Ему ответили, что программа переучивания завершается, но еще полмесяца-месяц придется подождать. Значит, Иван прилетит скоро.
— Пошли на променаж! — позвала Лехнова, уплывая все дальше и дальше. — Наташа, догоняй!
Короткими саженками Наташа быстро настигла медлительную Лехнову и поплыла рядом.
— А знаешь что, девочка, я тебя, наверное, утоплю!
— Чем же не угодила, Галина Терентьевна? А вам Ожников опять подарочек прислал!
— И опять вернула! Ну-ка, отплывай, не толкайся своими костями в бок! — Лехнова положила руку на спину девушки, и та, как щепочка, ушла под воду.
— Уф-ф! — вынырнула Наташа. — За что купель?
— Будто не знаешь? Притворщица! Чье лицо все время рисовал Батурин?
— Ваше, ваше, Ваше Величество!
— А теперь? Зашла как-то, смотрю, на листах твои рожицы!
— Так ведь наброски! Эскизики, и ничего больше. Ваш лик маслом выписывали, а меня так, небрежно, карандашиком. О-чер-та-ния! Не фундаментально. В историю живописи я не войду.
— Войдешь ли — не знаю, а вот влезешь со своим настырным характером обязательно!
— О-го-го! — снова раскатилось по лесу.
— Ну, истинный жеребец! — возмутилась Лехнова. — Людей булгачит!.. Выскакивай и беги, а то поселок разбудит. Вот пусть Богунец тебя «нарисует», Наташка.
— Э, нет! Он художник только по прозвищу.
— Давай одевайся! Да не загуливай, не загуливай. Завтра у тебя проверка по технике пилотирования.
XXДля проверки техники пилотирования инспекторы разделили летный состав. Новый, незнакомый спасателям, малорослый, но кряжистый инспектор, сразу же получивший прозвище Квадрат, взял командиров экипажей, Гладиков — вторых пилотов.
Проверочные полеты всегда трудны для летчиков. Даже для опытных. Нужно показать в воздухе не только, что ты умеешь летать, но и как выполняешь от взлета до посадки инструкции. Практически инструкции и наставления, как говорят, «написанные кровью пилотов», регламентируют каждую фазу подготовки и каждый элемент полета. Нельзя, на пример, сесть в кабину вертолета, не обойдя машину по определенному маршруту, не осмотрев ее. Увидел грязь (в авиации грязь считается дефектом), недовернутый дзус [11], капельку масла на пробке редуктора — пригласи техника. Перед взлетом обязательно должна быть прочитана «карта», да не просто скороговоркой, а выразительно, громко, в два голоса.
Первый пилот: «Заправка?»
Второй пилот: «Тысяча литров».
Первый пилот: «Авиагоризонт?»
Второй пилот: «Разаретирован». И так далее, пунктов двадцать, тридцать, в зависимости от типа машины.
Нельзя взлетать, не пристегнувшись к сиденью ремнями. В воздухе нельзя делать крен больше сорока пяти градусов. Нельзя. Не положено. Запрещается…
Кое-чем из обязательного по инструкции летчики в обычных полетах пренебрегают. Когда очень жарко, один из пилотов снимает наушники или шлем, например. Вроде бы пустяк? Но каждому ясно, что, хоть на время лишившись радиоконтакта с диспетчером, пилот может не услышать важную команду и попасть в неприятную ситуацию. С каждым годом в небе становится все теснее, скорости сближения растут, и важно не только «смотреть в оба», но и отлично слышать друг друга и бдительную Землю.
Пилотам не дают забывать инструкции — каждый сдает по ним зачеты и перед зимней, и перед весенней, и перед летней навигацией, и еще десятки раз в году по разным поводам. Знакомы они со всякими наставлениями очень даже неплохо, но, увы, не всегда выполняют. И тот, кто это делает постоянно, злостно, — обязательно попадает «на зуб» инспектору во время проверки техники пилотирования, потому что пренебрежение к заведенным порядкам у такого — пилота входят в привычку, и как бы он ни напрягал внимание в контрольном полете, все равно что-нибудь упустит и «засыплется» на этом.
Много значит, и кто из инпекторов тебя проверяет.
Наташа Луговая поднялась в воздух с Гладиковым. Девушка пилотировала неспокойно, тем более что при последней встрече, когда она нарушила «запретную зону», Гладиков накричал на нее и сделал просечку в талоне пилотского свидетельства.
— Набор энергичней!.. Крен на развороте непостоянный… держите, держите, Луговая! Ну, куда, куда вы затянули второй разворот?.. А высоту кто будет держать? Пушкин?.. Ну, дорогая, ваш полет по всем Параметрам даже на тройку не тянет! — ворчал Гладиков.
Мокрая от напряжения Наташа кисло улыбалась.
— Я же не села еще, товарищ инспектор.
— Боюсь, что тогда, кроме плохой оценки, я ничего поставить и не смогу! — И Гладиков снова завел тягомотину: — Скорость… Обороты лишние уберите — мотор жалеть надо… Пора бы уже и запросить вам посадку… Чего тянете?
Наташа выполнила приказ, хотя с запросом можно было еще и подождать. Гладиков все время хватался за ручку управления и исправлял ее ошибки. Постоянный словесный нажим и дерганье ручки вконец вывели из себя девушку, и ей уже не верилось, что она сможет посадить вертолет. И действительно, неточно рассчитав и неуверенно зависнув около посадочного знака, она так «приложила» машину, что даже тюльпан несущего винта на мгновение опустился почти до земли.
— Приехали? — зло спросил Гладиков и, приставив палец к виску, покрутил его. — Винтом землю пощупать захотелось?
— Идите вы…
— Что-о? Назначаю вам дополнительную тренировку! Проверять буду сам! Вы очень грубы, Луговая!
— А вы зануда, каких и саамский бог не видывал! От вашего пришепетывания и у аса руки опустятся!
— Вон из кабины!
— Мне еще в зону лететь. Не вылезу!
— Техников позвать, чтобы вас вынесли?
— Ладно. Мучайте других!..
Инспектор Квадрат после нескольких полетов, ожидая дозаправки топливных баков вертолета, курил в сторонке. Подошла Лехнова, остановилась рядом. Подумала: «Он теперь вместо Ивана». И всплыл разговор с Воеводиным, когда тот перед отлетом в Монголию вот так же проверял ребят:
— Ну, как дела, Иван?
— Отлично летают ребята. За Богунца не перестаю бес покоиться. Слетал он как надо, но вижу — это другой Богунец, не тот, который летает без инспектора.
— Лих?
— Сегодня очень скромен. Мне даже скучно с ним стало. Не дыми на меня своей поганой «Примой»! — отмахнулась от пахучего облака Лехнова.
— Прости, Галя… Как ты-то?.. Значит, точка! Никакой надежды? К Горюнову?
— Осуждаешь, что ли?
— Удивляюсь, почему тянете? Сможешь жить?
— А ты с женой?
— Я же сказал тебе… тогда!
— Ведь ты раньше знал, что на Кольский я за тобой перевелась? Чувствовал. И избегал. Теперь все перегорело. Не стал Иван Воеводин моим, но именно за это теперь я уважаю его намного больше. Вот так-то, Ваня, разлюбезный мой! У тебя чести переизбыток, а меня гордость состарила. Я неприступной королевой себя считала, высокого, чернобрового принца ждала. Потом тебя… Потом, глядь… на королеву-то уж никто глаз не кладет и всерьез за женщину не принимает! Принца своего сама же и убила. Да и был ли он среди вас, воздушных бродяг?
— Ожников хотел из меня свата сделать. Давно ты нравишься ему.
— Тоже, нашел принца!
— Ну, а Михаил разве не принц?
— К нему чувство особое. Наверное, больше материнское. Я видела его и в радости, и в горе. Хороший он, очень теплый человечище и… беспомощный. В несчастье беспомощный, в личном. А беды на него как дождь… Тебе сознаюсь: на счет материнского чувства вру я, Ваня. Стесняюсь возраста. Люблю я его! — И вздрогнула от собственного вранья. — Поздней любовью, но она, по-моему, и есть самая крепкая…
— Грустно мне, Галя. Будь мы с тобой посмелее, повыше предрассудков…
— Не надо! Стар ты для меня уже, Иван Иванович!
— Всегда считал — одногодки!
— Так было. Сейчас ты на тридцать пять лет меня старше. К твоим годикам приплюсовался возраст детей, появившихся на свет.
Воеводин вздохнул, бросил окурок и тщательно затоптал.
— Верно, Галя. Радость моя только в них. Но ты не торопись, подумай. Я ведь скоро вернусь…»
* * *Вернувшись из проверочного полета в зону, Донсков медленно брел вдоль стоянки вертолетов. Думал. Вот уж кончается третий месяц его службы в Спасательной, а он фактически ничего полезного для людей не сделал. Может быть, и сотворил что-то, но это «что-то» не подержишь на ладони, оно невидимо, неосязаемо. Вот лопасти, которые он поломал в лесу, — видная работа! Три месяца по тридцать процентов из собственного кармана на ремонт вертолета отдай и не греши! И строжайший выговор с предупреждением за аварию вертолета Руссова. А при чем он? Донсков вспомнил «свободный стих» одного моряка-помполита, недавно прочитанный в га зете:
