Юрий 3банацкий - Тайна соколиного бора
Заметив Тимку, Иван Павлович приказал:
— Тимка, командиров батальонов и рот немедленно ко мне!
— Есть!
Борясь с ветром, Тимка мчался от батальона к батальону, вызывая командиров на новое совещание.
Тимка в бою
После событий этих трех дней Тимка сразу почувствовал себя не только взрослым, но и воином. Он побывал в бою. В самом настоящем бою… А на поясе его блестела теперь небольшая кобура с пистолетом. Ого, пусть теперь Виктор попробует сравняться с ним! Все говорил: «Подумаешь, адъютант! Я, мол, председатель пионерско-
го отряда, а если бы только захотел, тоже стал бы адъютантом у Михаила Платоновича…»
Возвращаясь в лагерь после боя, Тимка долго не мог заснуть. То он представлял себе, как встретят его теперь пионеры, то припоминал со всеми подробностями событие, которое сделало его настоящим партизаном.
Еще три дня тому назад он узнал, что командиры отряда решили разгромить гитлеровский гарнизон в большом селе.
Фашисты заняли каменное здание средней школы и чувствовали себя, казалось, в безопасности. Замуровав окна кирпичом, они превратили их в бойницы. На широком дворе проложили траншеи, а по краям усадьбы построили надежные укрепления. Попробуй до них добраться!.. Все это было хорошо известно Ивану Павловичу.
Он с начальником штаба сидел над картами, а Тимка волновался, боясь, что командир и в этот раз не возьмет его с собой.
Несколько раз пытался Тимка заговорить с Иваном Павловичем, попросить его, но все не мог выбрать подходящего момента. Командир то сидел над планами — и тогда нельзя было мешать ему думать, то разговаривал с начальником штаба, то кратко приказывал: «Тимка, позови такого-то» — и Тимка, как ветер, мчался по лагерю; то приходили к нему командиры… И так весь день. С мрачным видом сидел Тимка у порога и вздыхал.
Вот зашел командир роты Баранов. Он был одет по- военному: хотя его шинель (в ней он, вероятно, перенес немало невзгод и опасностей) вся обтерлась и износилась, Баранов не хотел с ней расставаться. Командир роты доложил, что рота его в полной боевой готовности и ждет приказания о выступлении для выполнения задания.
Командир отряда о чем-то расспрашивал Баранова, но Тимка не слышал их разговора. В ушах у него звенело, сердце сильно билось, а мозг сверлила одна мысль: «Не возьмет!..»
Как буря, влетел в землянку Кирпичов. Тимка и любил и побаивался его. Это был молодой донской казак с лихо закрученными светлыми усами и большим шрамом через все лицо. Из-под кубанки его выбивался такой же, как усы, светлый чуб, а глаза всегда смеялись.
На нем были широкие синие галифе с черными леями и короткий тулуп, обтянутый ремнями, на которых с одной стороны висела сабля, а с другой болталась большая кобура маузера. Любил пощеголять командир кавалерийского эскадрона!
Придет к нему бывало Тимка с приказом: «Товарищ командир кавэскадрона, вас вызывает командир», а он козырнет ему лихо — даже шпоры зазвенят колокольчиками, — да и ответит: «Слушаю, ваше высокородие, товарищ адъютант!» И все кавалеристы смеются. А Тимке не до смеху. Он никак не может понять, почему смеется над ним Кирпичов. Наверное, думает: «Тоже вояка — по лагерю бегает, приказы передает. А пошел бы он в бой, как мы, кавалеристы…»
Слушая, как Кирпичов докладывал командиру о готовности кавэскадрона, Тимка думал: «Эх, только бы взял командир в бой! Я бы ничего не побоялся — в самый огонь полез! Увидел бы тогда Кирпичов, что я умею…»
Иван Павлович приказал выводить группу из лагеря. Адъютант командира — Соловей — побежал запрягать тачанку. Тимка хоть и любил Соловья, но все же ревновал его к Ивану Павловичу и потому всегда спешил каждый приказ, данный адъютанту, перехватить и выполнить раньше. Но на этот раз Тимка даже не шевельнулся. Сдерживая дыхание, он выбирал минуту, чтобы обратиться к командиру. А тот, продолжая разговор с начальником штаба, торопливо вложил в свою сумку какие-то бумаги, повесил поверх полушубка бинокль, проверил, хорошо ли закреплены на руках компас и часы…
Вот сейчас он, наверное, двинется к выходу, и тогда… Эх, была не была! Тимка подойдет, лихо козырнет, посильнее стукнет каблуками и скажет: «Позвольте, товарищ командир, и мне в бой! Я не побоюсь».
Но это еще будет впереди, а сейчас Тимка, готовясь к этому разговору, только вздыхал. Вздыхал он очень громко, будто стонал.
Иван Павлович взглянул на него:
— Ты что, Тимка, болен?
Этот вопрос так поразил Тимку, что он даже не нашел слов и только отрицательно покачал головой.
— Жаль!.. А я думал взять тебя с собой. — Командир улыбнулся.
Тимка забыл, что нужно козырнуть; все правила воинского устава вылетели у него из головы. Подбежав к Ивану Павловичу, он взялся за его пояс, умоляюще заглянул в глаза — точно так, как он делал, когда просил чего-нибудь у отца:
— Товарищ командир… Не болен я… Это я оттого… что не берете… Я очень, очень хочу!
— А вздыхаешь, будто захворал.
— Потому я и вздыхал. Больше никогда не буду!
…Сидя на командирской тачанке, Тимка счастливыми
глазами наблюдал, как шла кавалерия Кирпичова, как мчались по лесной дороге десятки саней, облепленных партизанами роты Баранова. Грозно торчали вверх дула винтовок, пулеметов, смотрел в небо миномет. И, самое главное, люди были отважные, смелые. С ними Тимка чувствовал себя совсем бесстрашным…
Тимка думал, что бой начнется сразу. По то, что происходило, его удивляло и казалось непонятным. Вместо того чтобы с ходу напасть на вражеский гарнизон, Иван Павлович остановил свой отряд в небольшом хуторе возле леса. Когда рассвело, партизаны увидели село, раскинувшееся в долине.
Время шло, а приказа начинать бой все не было. Партизаны беседовали с жителями, к командиру приходили люди по личным делам.
Особенно запомнилась Тимке одна сцена. К командиру пришли старик и старуха. Старуха подталкивала старика вперед, очевидно считая, что именно ему, как хозяину, следует вести разговор, но незаметно для себя рассказала обо всем сама:
— Нас только двое. Есть еще трое сыновей. Но те как пошли с нашей армией, так и до сих пор воюют.
— Истинно так, — поддакивал старик.
— Невестки живут отдельно, а Иванко, меньшой, при нас жил, да он еще не женился. Так что мы одни. И вся надежда на нее была, все хозяйство на ней держалось — на коровенке этой…
— Истинно так, — подтвердил старик.
— Хорошая коровушка была, да забрал этот пес! Старики, видите, обойдутся, а ему нужно… Как мы с дедом услышали, что своя власть вернулась, вот я п говорю: «Иди проси старшего, пусть корову нам хуторской староста вернет».
— Истинно просим… Потому что жить-то нечем…
Оказывается, теперь староста бежал в село, надеясь
на защиту немецкого гарнизона.
Тимка с двумя партизанами помог старикам отвести свою корову домой. Тимке очень понравилось это поручение. Особенно был он доволен, когда старушка, угостив его вареником с капустой, спросила:
— Сколько же тебе лет, внучек, что тебя мобилизовали?
— А меня не мобилизовали. Я сам пошел, бабушка.
Старушка долго смотрела на него:
— Ишь ты, какой прыткий! «Сам пошел…» — А потом посоветовала: — Только под пули не лезь. Ведь они когда стреляют, то не смотрят — большой или маленький: убить могут или — сохрани и спаси! — калекой сделают. То-то горе будет матери!
К командиру пришли старики и юноши со всего хутора. Одни просили принять их в отряд, другие говорили:
— Если б нам на хуторе такой отряд образовать! Чтобы, значит, все были при оружии, и когда идет оккупант — бить его. И чтобы с вами связь поддерживать, когда нужно. Мы вам поможем, а если нам будет туго, тогда вы нас поддержите.
Так на хуторе была организована группа самообороны. В нее вошло человек сорок. У большинства нашлось и оружие: винтовки и даже ручной пулемет.
Тимка думал, что бой начнется с вечера. Но Иван Павлович посла л двух женщин из хутора предупредить фашистов о том, что на них этой ночью нападут партизаны. Тимка ничего не понимал. Он удивленно смотрел на командира, которому верил беспредельно, и думал: «Что это с ним? Такое делает: идите, мол, предупредите… Да они же перебьют всех… Эх, Иван Павлович!..»
Командир, очевидно, не замечал, что за ним внимательно следит мальчик. Он спокойно сидел за столом, тщательно разглядывал карту, читал бумаги. Время от времени на его большом лбу собирались глубокие морщины, он сдвигал брови, и в углублении меж ними ложилась густая тень от света лампы. Тимка видел: командир чем-то недоволен. Сейчас он двумя пальцами правой руки покрутит ус и закусит губу. (В этом Тимка никогда не ошибался.) И действительно, Иван Павлович привычным движением закручивал ус и крепкими зубами прикусывал нижнюю губу.
Но когда в хату заходил кто-нибудь из разведчиков и докладывал о том, что во вражеском гарнизоне не спят, командир сразу становился иным: разглаживались морщинки на лбу, брови расходились в стороны, серые глаза довольно улыбались. «Хорошо! Очень хорошо!»
