Юрий 3банацкий - Тайна соколиного бора
Пистолет
В последнее время Виктор стал частым гостем в партизанском госпитале. Медсестрой здесь была Софийка — Тимкина сестра.
За эту зиму она выросла и очень похорошела. Белый халатик и повязка из марли на голове были ей очень к лицу. Тонкие черные брови изгибались дугой, темносерые глаза как будто удивлялись чему-то.
К ней-то и зачастил Виктор. Придет и не отходит от Софийки. Она сидит, и он садится рядом с ней. Куда она идет — и он за нею. Как только Виктор появлялся, девчата вышучивали его.
А Виктор и в самом деле был влюблен. Только не в медсестру, а… в ее пистолет.
В госпитале лечился один из партизанских разведчиков. Покидая госпиталь, он в знак благодарности-торжественно подарил Софийке пистолет системы Коровина, 'первый номер. В обойме остался только один патрон, но Софийка была очень довольна подарком. Она носила его сверху, на поясе халата, и ни на минуту не могла забыть о том, что обладает таким чудесным оружием.
Этот пистолет не давал Виктору жить спокойно. Он и разговаривал с Софийкой только о нем:
— Правда, тетя Соня, из этого пистолета так же можно убить фашиста, как и из винтовки?
Софья не могла опорочить свое оружие:
— Конечно, можно…
— …муху! — добавлял кто-нибудь из раненых.
Выйдя из госпиталя, Виктор бродил по лагерю и мечтал: «Эх, мне бы такой пистолет! И для чего он Софийке?» А его, Виктора, с таким пистолетом наверняка взяли бы в бой… «А что, если попросить у нее?»
При этой мысли Виктор даже остановился. Сердце его сжалось от волнения. Он уже видел пистолет в своих руках. И какой же из него председатель отряда, если он без оружия?
Когда в лагере появился Тимка со своими трофеями, Виктор окончательно лишился покоя. Что ж из того, что Тимка старше его, на сколько там… И уже в бою был… фашиста поймал… и пистолет… и винтовка у него! Эх, не везет!
Виктор чуть не плакал. Долго ходил он по лагерю и наконец пошел к Тимке. Тот встретил его с радостью, хотя Виктору и показалось, что Тимка хочет еще раз похвастать перед ним. Разве он не заметил, как засверкали Тимкины глаза и как потянулась его рука к пистолету!..
— И ты не струсил? — в который раз спрашивал Виктор, прислушиваясь, не дрогнет ли голос у товарища.
— Ну, струсил!.. Разве я в первый раз!
Вспомнив, как упустил он тогда Лукана, Тимка вздохнул. Виктор понял этот вздох по-своему: «Нет, не ври, Тимка, струсил ты! Ведь разве можно не бояться, когда в тебя стреляют?»
Но сам Виктор не выдержал и пожаловался:
— А как же они будут меня бояться, если у меня и оружия-то нет!
— И у меня тоже не было. А пошел в бой — и уже есть. И ты добудешь.
Тимка сочувственно посмотрел на Виктора. И тот даже удивился, что не знал раньше, какой хороший товарищ Тимка.
— Да разве меня возьмут? — спросил Виктор.
— Это правда, могут и не взять. Мал еще… — размышлял Тимка.
Виктора словно стегнули хлыстом по голым ногам:
— Да какой же я маленький? Я ж… партизан, а если лет еще мало, то каждому ведь было столько!..
Тимка вспомнил, что еще не так давно и его самого считали малышом. Ему стало жаль Виктора.
— А ты зайди к командиру или к комиссару.
— Мне бы такой, как у твоей Софийки, — намекнул Виктор.
Ребята бегом направились к госпиталю. Раньше Тимка и сам часто поглядывал на Софийкин пистолет, но не решался выпросить его и потому пренебрежительно цедил сквозь зубы: «Мухобой… Тоже мне, оружие!»
Выслушав ребят, Софийка рассмеялась:
— Да это же подарок! А дареное не дарят.
— Для чего же он тебе? — убеждал ее Тимка. — Такая большая — с детским пугачом! Я тебе, Соня, после боя еще лучший привезу. Отдай этот пистолет Виктору. А то и правда, как же ему?..
Софийка не знала, как отделаться от настойчивых просьб, и неохотно пообещала:
— Если командир… Если мне дадут лучший… то… я…
Через несколько минут друзья были уже в штабе.
Михаил Платонович и Любовь Ивановна прервали свою беседу.
Виктор весь пылал. Комиссар понял, что ребята пришли неспроста.
— Ну, Виктор, ты как? Тимка-то, видишь, каким молодцом оказался, — ласково обратился он к мальчику.
Тимка покраснел от удовольствия, а Виктор сразу же приступил к своему делу:
— Товарищ комиссар!.. Честное слово… я стараюсь… Пусть Любовь Ивановна скажет. Но какой же я председатель отряда, если у меня и оружия нет?
И он так жалобно взглянул на Михаила Платоновичу, что тот сочувственно кивнул.
— Ребята смеются надо мной, — решил приврать Виктор.
Михаил Платонович взглянул на Любовь Ивановну, и оба улыбнулись.
Комиссар спросил:
— Скажи, а какое же оружие ты хотел бы иметь?
— Может, дадим винтовку или карабин? — предложил командир.
— Исправную винтовку? — обрадовался Виктор.
— Зачем же исправную. Все исправные нужны бойцам.
— Не хочу!
— Так что ж тебе дать?
— Мне бы тот пистолет, что у Софийки, а ей дайте другой. Разве ей подходит такой пистолет!
Из штаба Виктор вышел успокоенным: Софийкин
пистолет со временем обещали передать ему. Но это случилось гораздо раньше, чем мог предположить Виктор.
Ночью вернулся Леня Устюжанин, а с ним и Мишка. Они принесли несколько трофейных автоматов и пистолетов, да еще и пулемет. Мишка сразу побежал к Софийке и подарил ей точно такой «вальтер», какой был у Тимки.
Уже на другой день Виктор гордо расхаживал по лагерю: на его поясе висела небольшая кобура с пистолетом. Через каждые две-три минуты Виктор ощупывал кобуру, словно боясь, что у него могут отнять это сокровище.
Милость фон-Фрейлиха
Фон-Фрейлих предавался то ярости, то отчаянию, хоть и старался не показывать этого. Глаза его горели мрачным огнем. Его мучила бессонница. Все чаще приходилось искать успокоения в вине и на ночь принимать снотворное. Но и это не помогало. После приема порошков на час-два приходило забытье, а потом генерал пробуждался с ощущением физической и душевной слабости. Еще до наступления рассвета он поднимал своих подчиненных на ноги, зло и ядовито отчитывал их за неповоротливость, немилосердно гонял, добиваясь от них невозможного.
Фон-Фрейлих хотел опутать партизан и подпольщиков сетью шпионажа. Шпионов посылали в лес десятками, но возвращались они единицами; да и те не могли рассказать ничего определенного. То, что им все же удавалось узнать, вызывало недоверие и рождало страх. Ведь послушать их, так все, что есть живого на Украине, борется против фашистов. Разве могут быть у партизан пулеметы, минометы и артиллерия в таком количестве? Ему не нужны бредовые цифры; ему нужны, чорт побери, точные данные!
Но в душе фон-Фрейлих соглашался с тем, что у партизан могучие силы. Каждый день из какого-нибудь района, а иногда сразу из нескольких сообщали о нападении партизан на гарнизоны. Уже было разгромлено несколько больших и сильных гарнизонов, и главное — партизаны уничтожали всех солдат, где бы они ни встретились.
«Чорт возьми! — нервничал фон-Фрейлих, оставаясь наедине с собой. — Так может дойти до того, что в одну из ночей они налетят и на город».
Особым приказом город был объявлен на военном положении. Начались массовые аресты. Хватали всех, кого хоть чуть-чуть подозревали в сочувствии партизанам. Тысячи людей были отправлены в рабство. Но фон-Фрейлих все больше ощущал деятельность подпольщиков в городе, словно они были здесь, за стеной, настолько близко, что он, казалось, слышал их горячее дыхание. И… ничего не мог сделать!
В первый месяц фон-Фрейлих сколотил большой карательный отряд. Отряд ушел в лес, но скоро вернулся, потеряв больше половины своего состава. Узнав об этом, фон-Фрейлих поклялся собственноручно расстрелять майора, командовавшего операцией. Он непременно осуществил бы свое намерение, если бы майор за день до того не был убит партизанами…
Когда к фон-Фрейлиху явился обер-лейтенант Штирке, генерал встретил его почти радостно, надеясь получить от него точные данные о партизанах. Штирке заметно осунулся.
«Непременно будет просить, чтобы я освободил его от назначения», сразу же мелькнуло в голове фон-Фрейлиха, и недоброе чувство пробудилось в нем. Генерал знал: начинается приступ ярости, хотя для него, казалось, и не было причины.
«Нервы! — подумал фон-Фрейлих и криво усмехнулся. —
Если не вернусь отсюда неврастеником, это будет чудом провидения».
Ироническое отношение к самому себе улучшило настроение генерала, и он возможно спокойней и ласковей пригласил Штирке сесть. Обер-лейтенапт принял это как должное, важно уселся в кресло, попросил разрешения курить.
«Держит себя, как после совершения двенадцати подвигов», с неудовольствием отметил фон-Фрейлих и сухо попросил изложить данные о партизанах и действиях против них отряда Лукана.
