Моя безупречная жизнь - Вун Ивонн

Я не просила папу об этом. Наоборот, я умоляла его не делать этого, но ложь уже распространилась. Все думали, что за рулем сидел он, а папа не стал оспаривать слухи. Да, он совершил ошибку, он сдается на милость суда и верит, что к нему проявят милосердие.

«А у тебя еще все впереди», – говорил папа.

«Все будет хорошо».

«Ничего страшного мне не грозит».

Зато мама почти все время молчала. По ночам я слышала, как они ссорятся с папой.

У нее все время были красные, заплаканные глаза. Она перестала носить красивые платья. Не спала ночами, меряя шагами комнату. Она не разговаривала со мной, даже не хотела смотреть в мою сторону. Кажется, при одном взгляде на меня она сразу вспоминала о моем ужасном поступке.

Заку мы ничего не сказали. Никому не сказали. Никто об этом не знал.

Глава 23

– Ты что, совсем свихнулась?

В наушниках голос Люс казался пронзительным и каким-то жестяным. Я поморщилась. Мы теперь общались только по телефону. И только посредством звонков. Никаких сообщений. Она, наверное, ходила по комнате, включив музыку как можно громче, чтобы родители не слышали, о чем она говорит.

Я стояла в ванной перед зеркалом и, склонившись над туалетным столиком, пыталась замазать консилером красные пятна от слез. Я уже опаздывала.

– Не ори на меня, – осекла ее я. У меня дрожали руки.

Люс словно не слышала.

– Мы должны рассказать кому-то. Ты не можешь позволить этому случиться.

– Уже все случилось, – произнесла я. – Он сам им сказал.

Консилер не помогал. Я в отчаянии отбросила спонж и открыла пузырек с тональным кремом, но он выскользнул из рук – и содержимое расплескалось по туалетному столику.

– Блин! – вскрикнула я. – Блин!

Брызги попали на платье. Мое счастливое платье, единственное, в котором я была готова стоять на сцене перед толпой репортеров с видеокамерами и фотоаппаратами. Потом их снимки с моим изображением разлетятся по всей стране. Что же мне надеть?

– А если они узнают? – спросила Люс.

– Не знаю. – Я пыталась стереть пятно влажной салфеткой.

Неужели она не понимала, что я уже много раз прокручивала в голове все эти мысли?

– «Не знаю»? И это все?

Она сыпала вопросами, и из-за этого я никак не могла сосредоточиться. Еще раз проведя влажной салфеткой по ткани, я сделала глубокий вдох, чтобы выровнять дыхание.

– Ты будешь стоять рядом и смотреть, как он берет вину на себя? – продолжала Люс. – А потом мы договоримся никогда это не обсуждать, да?

Я швырнула салфетку на столик.

– Что ты хочешь, чтобы я сказала? – пронзительно зашептала я. – Что мне очень жаль и я прошу прощения? Что я поступила неправильно? Что мне не следовало уезжать? Или вообще не следовало брать машину? Конечно, я хотела бы все вернуть назад. И да, правильным будет признаться, что виновата во всем я. Но тогда мы все огребем – я, папа и ты. Признание не изменит того, что мы уже сделали.

– Мы сделали? – переспросила Люс. – Машину вела ты.

– А ты могла бы открыть дверцу и выйти наружу, – выпалила я. – У тебя был телефон, ты могла вызвать полицию. Но ты не вызвала. Ты сидела рядом и спрашивала меня, что делать. Ты не захотела выйти и посмотреть, ты вообще не захотела ничего решать. Вот я и решила за нас обеих.

– Это другое… – начала Люс.

Но я ее перебила:

– Если бы ты не давила на меня, не подбивала пойти против правил и вырваться из золотой клетки, я бы ничего такого не сделала.

– Давила? Я на тебя не давила. Это твои родители на тебя давили, и ты сама на себя давила. А я просто сказала, что тебе надо жить собственной жизнью так, как считаешь нужным ты. Я не подбивала тебя угнать ночью папину машину, когда ты водить-то толком не умеешь.

– Ты считаешь, мне сейчас недостаточно плохо? Думаешь, я не мучаюсь от мыслей о случившемся с той минуты, как высадила тебя у твоего дома? У меня было все в порядке, пока ты не начала высмеивать меня и твердить, будто я заперта в клетке. Я жила нормально. Если бы ты не подстрекала меня, я спокойно сидела бы дома и писала благодарности.

– Я в этом не виновата, – сказала Люс.

– Ты права. Это я во всем виновата. Давай, выгораживай себя. Вали все на меня. Мне уже все равно.

– Да пошла ты, – огрызнулась Люс.

Это были ее последние слова, сказанные мне по телефону.

После этого мы не созванивались.

К тому времени, как мы приехали на пресс-конференцию, пятно на платье высохло и стало почти незаметным. Но оно все равно беспокоило меня. Я ощущала его присутствие, пока мы стояли на возвышении перед репортерами, пока папа объявлял о своей отставке, пока бабочка билась о черную стену. Пятно не бросалось в глаза, но, если присмотреться, можно было различить его очертания – грязный след на платье, который я подтерла, надеясь, что никто его не заметит. Моя тайна.

Вечером после пресс-конференции я включила музыку в наушниках на полную громкость, чтобы заглушить свои мысли. Тут зазвонил телефон.

– Хана, – удивился Джеймс, – ты взяла трубку?

До сих пор я не отвечала на его звонки. Не потому что не хотела с ним разговаривать – очень хотела, – а потому что не знала, что ему сказать.

– Как ты? – спросил он. – Я никак не мог до тебя дозвониться.

– Сижу на кровати и тупо гляжу в стену. Что можно истолковать двояко: либо я в порядке, либо не в порядке.

Я попыталась пошутить, только он не рассмеялся.

– Серьезно. У тебя все нормально? Я позвонил сразу, как только увидел новости, но ты не отвечала. И в школе не появляешься.

От искренности его тона мне стало еще хуже. Я сглотнула. Мне хотелось испариться. Не умереть, а просто перестать существовать. Сидя несколько часов подряд в темной комнате и слушая бьющую по ушам музыку, я сумела вытеснить из сознания страшные события, но хватило одного упоминания о случившемся, чтобы голова снова начала пухнуть от непрошеных мыслей. Я чувствовала, как они заполняют все пространство мозга, грозя в любой момент разорвать его.

– Моя мама пробовала дозвониться твоей, но та тоже не отвечает.

Видимо, мама избегала разговоров с ней. Она не умела так искусно врать, как все остальные в нашей семье, поэтому старалась по возможности этого не делать. И в нынешней ситуации решила не отвечать на звонки лучшей подруги, которая пыталась узнать, как дела.

– У нас тут было очень оживленно, – сказала я. – Юристы, пиарщики.

– Что случилось? – спросил Джеймс.

– Если ты смотрел новости, то знаешь.

– Ты хочешь сказать, это правда?

Я безумно желала открыться ему. Честное слово. Но не могла.

– Правда.

Последовало долгое молчание, и я поняла, что Джеймс действительно считал все происходящее ошибкой и недоразумением.

– Но как? – спросил он наконец.

– В смысле?

– Не может быть, чтобы твой папа так поступил.

Джеймс чуял, что дело нечисто. Конечно чуял. Он знал моих родителей лучше всех остальных друзей в школе.

– Меня мама зовет, – соврала я. – Надо идти. Давай поговорим об этом в другой раз?

– Конечно. Ты завтра придешь в школу?

С момента папиного задержания само собой подразумевалось, что мы с Заком временно не ходим в школу. Каникулы успели начаться и закончиться, а мы продолжали сидеть дома. Нам никто и слова не сказал. Кто в состоянии ходить в школу после случившегося? Однако было понятно, что рано или поздно вернуться к занятиям в любом случае придется.

– Да.

Джеймс, видимо, почувствовал мой страх.

– Все будет в порядке, – твердо сказал он.

Он никогда не врал, значит, действительно верил в свои слова.

Я чуть не рассмеялась. Какое там в порядке.

Мы увиделись на следующий день в школе, но разговаривать было невозможно. Из-за шумихи вокруг дела отца меня постоянно окружали люди. Друзья расспрашивали о подробностях, и, где бы я ни появилась, все начинали оглядываться и перешептываться, надеясь стать свидетелями развернувшейся драмы, в которую превратилась моя жизнь. Я тренированным взглядом всюду отыскивала Люс, которая, словно призрак, то появлялась, то исчезала, каждый раз напоминая мне о том, что произошло на самом деле.