Мария Грипе - Навозный жук летает в сумерках…
— Итак, я нахожусь на расстоянии пятнадцати-двадцати метров от упомянутой тети, женщины, фру… которая время от времени, как тень, передвигается по комнате. Я с большим трудом заглядываю внутрь и вижу, что фру Йорансон несет в руках что-то, напоминающее пачку газет. Теперь она заворачивает в газеты какой-то продолговатый, довольно узкий сверток, прислоненный к стене. Он уже обернут в бумагу, но, кажется, фру Йорансон хочет упаковать его получше. Двигается она быстро и немного нервно. Сверток длиной примерно полтора метра. Может, это ковер?.. Но что я вижу!
Юнас предпринял новый бесстрашный маневр и почти рухнул животом на нижнюю ветку. Ветка прогнулась и опасно закачалась, а Юнас все шептал:
— Да, я вижу тень на стене, большую темную тень, которая движется рядом с фру Йорансон. Тень, которая никак не может принадлежать самой фру Йорансон, — следовательно, в комнате есть кто-то еще, и… минуточку!
Юнас поднес микрофон к окну. Из комнаты доносился кашель!
Фру Йорансон очень отчетливо, так, что слышали даже Давид и Анника, произнесла:
— Во всяком случае, я хочу быть уверена, что все в порядке.
Юнас прошептал в микрофон:
— Итак, как мы видим, в комнате есть кто-то еще. Этот человек почему-то прячется и молчит, но, судя по всему, кашель именно у него. Кто он?.. Я вижу, как фру Йорансон отходит к двери, чья-то тень движется за ней по пятам, потом пригибается и исчезает. Сверток отодвигают от стены и кладут на пол. Свет гаснет, в комнате воцаряется тьма. Но зато теперь я вижу…
Юнас прервался и стал спускаться. Анника облегченно вздохнула, но слишком рано. В комнате на первом этаже зажегся свет. Юнас снова приготовился записывать. Дом был с высоким цоколем, и Анника с Давидом почти ничего не видели из того, что делалось в комнате. Зато они слышали, как Юнас бормочет в микрофон:
— Фру Йорансон только что вошла в комнату на первом этаже, она подходит к телефону, который стоит на столе у окна. Сейчас она значительно ближе ко мне, чем раньше, и я должен соблюдать крайнюю осторожность. Правда, тени мужчины я не вижу. Фру Йорансон листает небольшую книжку, вероятно, ищет какой-то номер телефона. И действительно! Вот она нашла его и набирает…
Юнас быстро протянул микрофон, чтобы записать, как фру Йорансон набирает номер.
Послышался гудок поезда, и мимо прогрохотал состав. К счастью, вагонов было немного. Когда снова стало тихо, из комнаты донесся голос фру Йорансон, которая говорила по телефону:
— Да… конечно, разумеется, я бы не стала так рисковать. Что вы хотите сказать? Нет, ничего не заметно, никому и в голову не придет. Да, один местный мужичок… Нет, а что? Нет, нет, разумеется, не первый встречный. А если он и проговорится, то ему никто не поверит. Нет, нет, я знаю, что делаю. Его никто не принимает всерьез… Да, спасибо, половину суммы я уже получила. А когда вы пришлете остальное? Да, хорошо, спасибо. Тогда на мой новый адрес. Замечательно! Большое спасибо. До свидания.
Фру Йорансон повесила трубку, и Юнас осторожно убрал микрофон. Наступила тишина. Фру Йорансон все стояла у окна и смотрела в темноту. Казалось, она смотрит прямо на Юнаса.
Давид и Анника затаили дыхание. Неужели заметила?
Фру Йорансон подошла к окну и перегнулась через подоконник. Было так тихо, что ребята почти слышали ее дыхание. Шли секунды, они казались вечностью. Фру Йорансон насторожилась. Неужели что-то услышала?
Но похоже, она просто решила подышать вечерним воздухом. В ее движениях не было никакой настороженности. Она посмотрела на небо и стала закрывать окно. Ребята услышали, как она крикнула кому-то в комнате:
— Ну и когда ты уезжаешь?
Окно захлопнулось, и Юнас забормотал в микрофон:
— Да, дорогие слушатели, нам помешал шум поезда, проследовавшего в южном направлении. Вы сами слышите, в каких сложных обстоятельствах нам приходится вести этот репортаж. Но окно закрыто, и скоро тьма и тишина снова окутают Селандерское поместье. Итак, наш репортаж подходит к концу, но некоторые вопросы так и остались без ответа. Узнаем ли мы когда-нибудь, что произошло сегодня вечером в стенах этого дома? Кому принадлежала загадочная тень? Не побоимся высказать небольшое предположение. А что, если это тот же самый человек, который совсем недавно плыл на лодке через речку Рингарюд? Простуженный лодочник.
Юнас выключил магнитофон и слез с дерева.
Анника молча протянула ему сандалию. Хотя воздух не был холодным, по спине у нее пробежали мурашки, и она вздрогнула.
— Как странно, — сказала она, — потянуло холодом…
Юнас и Давид ничего не ответили. Юнас снова занялся магнитофоном, а Давид стоял с отсутствующим видом. В его глазах появилось какое-то странное выражение.
— Что такое? Давид, что случилось?
Давид как-то поежился, но ответил, что все в порядке.
— Ты права, действительно похолодало.
Он, кажется, пришел в себя. Анника тоже успокоилась и напомнила Юнасу, что пора домой.
— Подожди секунду, — Юнас выключил магнитофон. Это был его первый репортаж, и он хотел записать все. День удался.
Они молча покинули Селандерское поместье.
ПРОКЛЯТИЕ
Давид не спешил домой. Ему хотелось побыть одному. Расставшись с Юнасом и Анникой, он пошел через лес.
Обычно, если он не успевал как следует разобраться в происходящем и привести в порядок собственные мысли, все шло наперекосяк. А ведь многие вполне без этого обходятся. Некоторые считали, что Давид выпендривается или слегка не в себе, но Юнас и Анника понимали, что он просто хочет побыть один.
Давид рассмеялся. Ну и Юнас! Ну и воображение! Придет же такое в голову! Какой-то мужичок в лодке, наверняка ничем не примечательный, вдруг превратился в самого подозрительного типа на свете, в «загадочного кашляющего человека». Правда, главное, наверное, что Юнас нашел применение своему магнитофону.
Какой чудесный вечер! Теплый, тихий и лунный. Давид вспомнил свой сон. Он не думал о нем ни днем, ни даже утром, когда проснулся. Вспомнил только у реки: в ту минуту он почему-то точно знал, что где-то здесь есть тропинка, хотя в тех местах был впервые. Раньше с ним такого никогда не случалось. Быть может, это все-таки вещий сон? Но что он означает?
Казалось, он увидел что-то запретное. Как будто во сне побывал там, где не следует. Пробрался туда, где висит табличка: «Посторонним вход запрещен».
Но кто может запретить ему видеть сны?
Давид шел куда глаза глядят. В такое время ночи лес был прекрасен — посеребренный, с блестящими полянами.
Отец, наверное, был еще в церкви. Он всегда возвращался поздно, когда работал с пастором Линдротом. Они обсуждали музыку для хоровой сюиты, которую сочинял отец. Конечно, Линдрот немного несобранный, но с ним всегда весело, потому что он всем интересуется и умеет думать. И не говорит ерунды, как некоторые священники.
Возвращаясь, Давид редко заставал отца дома, там всегда было тихо. Давида никто не ждал. Когда-то он из-за этого расстраивался, но теперь привык, и ему даже нравилось. Мать ушла от них очень давно. Давид про нее больше не спрашивал, а отец никогда о ней не вспоминал. Она как будто умерла. Но Давиду это было уже безразлично. Он больше не переживал. Хватит… Порой ему даже казалось, что мамы у него никогда и не было.
Как тихо в лесу! Давид шел осторожно, чтобы никого не спугнуть. Но вдруг впереди раздался какой-то треск. Давид в ужасе остановился. Неужели он разбудил лося?
Но ему навстречу шел человек. В лесу, посреди ночи. Сердце Давида тревожно застучало.
Лица человека Давид не видел, но вскоре догадался, что это старик Натте. Бояться было нечего, Натте, как всегда, был пьян, правда, обычно Давид все же старался его избегать — выпив, Натте имел обыкновение задираться.
Но сейчас отступать было некуда. Натте заметил Давида. Он шел, шатаясь, прямо на него и злобно рычал:
— Кто тут шастает по лесу? А ну, поди сюда, дайка на тебя взглянуть!
— Здравствуйте, Натте, это я — Давид!
Натте остановился и потряс бутылкой, которую держал в руке, — проверить, не осталось ли чего.
— Это я, Давид, вы меня знаете, — повторил Давид и шагнул вперед.
— Нет, не знаю.
— Я живу на другом конце деревни… Давид Стенфельдт. Мы с вами несколько раз виделись…
— Заткнись! — перебил его Натте. — Из-за тебя мне не слышно, сколько осталось в бутылке.
Давид хотел побыстрее уйти.
— До свидания, Натте, я пошел спать.
— Только попробуй, сукин сын! Я с тобой буду говорить! Что ты тут делаешь?
— Просто гуляю…
Они стояли друг против друга. Натте открутил крышку, поднес бутылку ко рту и, пока пил, не сводил с Давида недоверчивого взгляда. Он еле держался на ногах и опустился на пень.
— И на Лобном месте не оставят в покое! — сказал он.
— Я не хотел вам мешать…
— А помешал. И сейчас я буду с тобой говорить!
Давид огляделся. Что ему надо?
— А правда, что раньше здесь была виселица? — поинтересовался он — просто так, чтобы что-то сказать.
