Мария Грипе - Навозный жук летает в сумерках…
Лось, из-за которого сегодня после полудня на дороге в Траносе произошел затор, благодаря большому отряду добровольцев под руководством полиции был загнан в находящийся поблизости лес.
Это все новости на сегодня!»
Вечером того же дня в 21 час в типографии «Смоландского курьера» заработали станки.
Теперь о статуе знали все!
ПРИЗНАНИЕ
— Да, о статуе знали все! Что же теперь будет?
Юнас развел руками:
— Да что угодно…
— Наверное, пока рано что-либо предполагать, — задумчиво сказал Давид.
— Но в деревне, конечно, может начаться страшный переполох, — ответила Анника.
Они стояли в комнате Юнаса, склонившись над мокрой газетой, которую только что принес Давид. По дороге сюда он попал под ливень и сейчас вытирал волосы махровым полотенцем.
— Хотя, наверное, все зависит от того, насколько рингарюдцы интересуются египетскими статуями, — предположила Анника.
Вряд ли им это особенно интересно, считал Давид. Главное, что про Рингарюд написали в газете — каждый раз, когда их деревню почему-нибудь упоминали в «Смоландском курьере», это вызывало всеобщее оживление.
— Похоже, они думают, будто в смоландских деревнях везде куда ни плюнь — древние статуи. Только боюсь, они скоро разочаруются.
Конечно, Анника была права. А кстати, как в Британском музее узнали о статуе?
— Давай газету! — Юнас взял газету и начал читать. Но там говорилось только, что из Британского музея поступил запрос, и что начат «совместный проект с Краеведческим музеем». Все очень расплывчато.
Мог ли кто-нибудь, кроме них самих, знать про шкатулку и письма?
Нет! Юнас заверил их, что это невозможно. Каждый раз, уходя из летней комнаты, он клал между половицами «салмиак», а когда возвращался, конфетка была на месте. Он, конечно, не мог гарантировать, что в дом никто не входил, но готов был голову дать на отсечение, что к шкатулке уж точно никто не прикасался.
Анника взяла газету.
— Чушь, пустая болтовня! Вообще ничего не понятно.
Юнас сочувственно посмотрел на нее.
— А тут нечего понимать. Это журналистика! Это же написал Харальд Йерпе, лучший репортер в мире!
— Да он даже не понимает, о чем говорит! — фыркнула Анника и отшвырнула газету.
— Уж кто-кто, а Харальд Йерпе понимает, — многозначительно сказал Юнас. Он знал, что Йерпе пишет так специально, чтобы ввести читателей в заблуждение — на случай, если в деле замешаны международные преступные группировки. — Ты только вспомни того типа на чердаке! Нечего говорить гадости про Йерпе, уж кто-кто, а он знает свое дело!
Зазвонил телефон, и Юнас побежал отвечать. Это был пастор Линдрот — он получил массу интересных документов из государственного архива в Вадстене и хотел, чтобы Анника как можно скорее пришла к нему. Он был очень взволнован.
— Надеюсь, ты ему ничего не сказала про письма? — спросил Юнас.
Нет, про письма Анника ничего не говорила. Но ей было как-то не по себе. Она не раз думала о том, что они одни владеют такой большой тайной. И если уж кому-то рассказывать, то Линдроту в первую очередь.
— Он священник и давал обет молчания, — сказала она.
— Вы только послушайте ее, придет же такое в голову! — возмутился Юнас.
Но Давид был с ним не согласен. Кто знает, может, они только выиграют, если расскажут Линдроту про шкатулку и письма.
— Он находчивый, — сказал Давид, — и на него можно положиться.
— Мы же пообещали друг другу никому не говорить о письмах! — Юнас был в ужасе.
— Да, да, — ответил Давид. — Но сейчас, когда подключилась пресса, ситуация изменилась. Наверное, что-то случилось! И если мы собираемся действовать самостоятельно, то берем на себя огромную ответственность.
Стало тихо. Юнас и Анника раздумывали над тем, что сказал Давид.
— А ему можно доверять? Ты действительно можешь за него поручиться? — спросил Юнас, а Давид ответил:
— Да, полностью! Отец работает с ним, и я хорошо его знаю.
— Ладно, договорились. Но только в самом крайнем случае, Анника! Поняла?
Анника кивнула и поспешила в пасторскую контору, где ее ждал Линдрот. Ей нравилось бывать там. Анника всегда обожала пастора, любила просто сидеть с ним, смотреть на него.
Линдроту было под шестьдесят. Высокий, очень высокий и сильный, с седой, слегка кудрявой шевелюрой, высоким лбом и большими, почти квадратными, ярко-голубыми глазами… Он выглядел «вкусно», говорила Анника в детстве.
Линдрот попросил Аннику сесть за стол напротив него. Копаясь в своих бумагах, он, как всегда, бормотал себе под нос. Найти на его столе нужную вещь было непросто.
— Ну-ка… что это такое… куда же я ее подевал… она была здесь… — бубнил Линдрот, а Анника тем временем откинулась на спинку стула, чувствуя, как ею постепенно овладевает хорошее настроение. Сама того не замечая, она улыбалась.
Но вот Линдрот нашел что искал, посмотрел на Аннику и тоже улыбнулся. Какое-то время они так и сидели, улыбаясь друг другу.
— Анника, Анника, — сказал наконец Линдрот и взял какую-то бумагу. — Приготовься слушать внимательно. Я тебе такое расскажу! Во-первых, представь себе, я разыскал свидетельство о смерти Андреаса Виика от 30 августа 1759 года. Здесь говорится, что в этот день он застрелился, а потом тело его сгорело.
— Да, я знаю, я слышала об этом, — с готовностью ответила Анника.
Линдрот уставился на нее своими голубыми глазами.
— Знаешь?
Анника покраснела. Она проговорилась.
— Да, кажется. Можно, я вам потом расскажу? — слегка смутившись, произнесла она.
Линдрот кивнул и, взяв следующий документ, помахал им в воздухе.
— Ну а это? Об этом ты тоже знаешь? Просто уму непостижимо, как такое могло произойти. Здесь написано, представляешь, милая Анника, что 2 июня 1764 года свидетельство о смерти Андреаса Виика было изъято. То есть он не умер! Он остался в живых и скончался только в 1785 году. Ну как такое возможно?
— Не может быть! — ужаснулась Анника.
— Этого ты не знала, да? — Линдрот казался довольным. — И это еще не все, вот послушай… Это письмо, представляешь себе, написано Петрусом Вииком, то есть почтенным отцом Андреаса. Он пережил своего сына и составил очень примечательный документ, милая Анника. Очень интересный. Начинаешь понимать, разбираться, как одно связано с другим… Ты только подумай, это письмо долгие годы лежало в архиве в Вадстене — оно, вероятно, затерялось, ведь там у них столько бумаг — но надо же ему было всплыть на свет именно сегодня! Так вот, это же просто удивительно… что это, совпадение или… Но вот само письмо, Анника, слушай!
Линдрот снова внимательно посмотрел на Аннику. Вдруг он заметил, что окно, выходившее во двор, открыто. Пастор встал и прикрыл его.
— Давай закроемся, чтобы нам никто не мешал, — сказал он и снова сел. Глаза его сверкали, вид у него был очень загадочный.
— Письмо от Петруса Виика? — переспросила Анника. — Скажите, а когда оно написано?
— Оно датировано 19 сентября 1785 года. Андреаса похоронили за день до этого, и тут еще помечено, что письмо нельзя вскрывать до тех пор, пока некоторые из ныне здравствующих членов семейств Виик, Селандер и Браксе не скончаются и с тех пор не пройдет по крайней мере пятьдесят лет. Смотри, он писал пером, как было принято в те времена. Да, и тут он переходит к своему признанию, потому что перед нами, Анника, не что иное, как признание. Тут говорится… итак, тут говорится следующее:
«То, что я в эту минуту намерен написать на этом листке бумаги — тайна. Однажды я свято поклялся, что о ней не будет известно ни одной живой душе».
— Видишь, речь идет о чем-то серьезном. Вот что он пишет дальше:
«Всемогущий на небесах, благослови мою душу. Дни мои сочтены, и совесть моя торопит меня сделать это признание».
Линдрот вздохнул и потряс седыми прядями.
— Да-а, он чувствует, что ему недолго осталось, его что-то мучает… бедный человек. Слушай, что он хочет поведать:
«16 июня 1763 года в четверть седьмого вечера меня позвали в Селандерское поместье. Эмилия Браксе, урожденная Селандер, приняла меня в своей летней комнате на чердаке. Кроме нас никого не было. Эмилия сказала мне, что чувствует близкую смерть».
Линдрот снова сделал паузу и вздохнул:
— Тут начинается самое главное, слушай внимательно, милая Анника!
«Позже тем же вечером Эмилия вынудила меня дать ей одно обещание. Это была странная и страшная просьба. После смерти тело ее следовало похоронить рядом с телом Андреаса на Лобном месте, где, как мы тогда думали, лежит мой несчастный сын. Эмилия заклинала меня сделать это».
Линдрот задумчиво провел рукой по бровям.
— Насколько я понимаю, между Эмилией Селандер и этим мальчиком, Вииком, что-то было — что-то, по всей видимости, очень серьезное. Но ведь Эмилия была замужем и… конечно, это их дело, но… вообще здесь многое непонятно.
