Николай Дубов - Жесткая проба
— В общем, давайте так, — прервал Витковский председателя цехкома, — напишите докладную, я ему влеплю выговор по приказу за хулиганство. Нечего с ними цацкаться, распустились… Иди работай!
Алексей не был ни подавлен, ни испуган. Что бы там Иванычев ни кричал, прав он, а не Иванычев. И Витковский просто грозится. Никакого приказа не будет, они же должны понимать…
Приказ появился перед обедом. Ефим Паника принес вкладыш для срочной разметки, в сердцах швырнул на плиту наряд.
— Допрыгался? — сказал он. — Я тебе сколько раз говорил: не зарывайся! Вот и пожалуйста, схлопотал выговор…
Никогда ничего подобного он не говорил, но теперь ему казалось, что он предупреждал, предостерегал Горбачева, и всё случилось так потому, что Горбачев его не послушался.
Алексей, не ответив, пошел к доске приказов. На узком листке бумаги на машинке было отпечатано:
«За хулиганский поступок, направленный на дискредитацию передовиков производства, разметчику А. Горбачеву объявить выговор.
Начальник цеха В. Витковский».
— Окрестили тебя? — раздалось у Алексея над ухом.
Из-за его спины читал приказ токарь Гладышев. Алексей поспешил уйти.
Всё-таки объявили… Ну ладно, Иванычев… А Витковский? Хоть бы спросил или что?.. Просто гад, и всё. Наверно, потому у него и сын такой. Зря он тогда вмешался, пусть бы дали как следует…
…Однажды, возвращаясь от Вадима Васильевича поздно ночью, Алексей услышал впереди на темной улице глухие удары, топот и хрип дерущихся людей. Он ускорил шаги. Под деревьями двое били одного. Тот уже не отбивался, прикрывал руками лицо и только дергался всем телом. Нападающие с двух сторон молотили его кулаками, пинали ногами. Алексей с налета треснул одного по уху так, что тот покатился по земле, схватил второго за шиворот, оторвал от избиваемого.
— Вы что… двое на одного?!
— Не лезь, а то сам получишь, — прохрипел тот.
— Я вот тебе получу! — встряхнул его Алексей так, что голова у него задергалась, как привязанная. Алексей с удовольствием почувствовал, что наука драчливых мальчишеских лет не забыта, что он — сильнее и справится с обоими. Пойманный попытался пнуть его ногой, тогда Алексей наградил и его такой же затрещиной. Первый тем временем поднялся, подбирался сзади. В темноте тускло блеснуло лезвие. Алексей перехватил его руку, заломил за спину, вырвав нож, швырнул его через забор, а потом, придерживая хулигана одной рукой, другой бил наотмашь и приговаривал:
— Не балуй… ножом!.. Не балуй ножом!..
Бил он уже озлясь, и когда отпустил хулигана, тот больше не пытался нападать, покачиваясь, отошел. Второй скрылся за деревьями. Из темноты они хрипло ругались и грозили:
— Погоди, сволочь! Мы тебя перестренем!..
— Иди, иди, а то догоню — добавлю!
Голоса смолкли. Избитый, всхлипывая, сморкаясь, пытался остановить кровь, текущую из носа. Поравнявшись с фонарем, Алексей без всякой радости узнал в избитом Олега Витковского. Они встречались только случайно, мимоходом и даже не здоровались: детские столкновения не были забыты ни тем, ни другим.
— Это ты? — сказал Алексей. — За что они тебя?..
Олег на вопрос не ответил.
— Я их еще поймаю… — с трудом проговорил он. — Попомнят!.. Соберу своих, тогда узнают…
— Ну ладно… — сказал Алексей. — Всего…
— Спасибо! Слышь… — вслед Алексею сказал Олег. — В случае чего…
Алексей махнул рукой и ушел. После этого Олег при встречах заговаривал, пробовал втянуть Алексея в свою компанию, но тому ни Олег, ни товарищи его — расфуфыренные пижоны — не нравились, и он от сближения уклонялся…
…О приказе сразу все узнали. Первым подошел Василий Прохорович.
— За что это тебя?
— За правду!.. Написал на «молнии», что Витька Гущин — липовый передовик, вот и… А что, разве неправда?
Василий Прохорович подергал седой ус.
— Правда-то правда… Только один на ней верхом, а другой норовит под ней ползком. Каждый хочет её по-своему взнуздать и в свою сторону повернуть…
— Что ж, правда — кобыла, по-вашему, её в любую сторону можно повернуть?
— Кобыла не кобыла, а… сколько людей — столько судей, судит каждый по-своему. Что человеку выгодно, удобно — то ему и правда.
— Так ведь есть же общая для всех, одна, настоящая?
— Есть. Обязательно есть!.. Только и на неё каждый из своего закута смотрит. Ну, и каждому кажется, что из его закута она виднее, правильнее… А повытаскивать из закутов не просто, люди там испокон веков обживаются. Слова всякие сколько ни говори — не поможет. А вот когда сама жизнь вытолкнет — другое дело… Тут она, вся правда, и обнаружится.
— Она не обнаружится, если ничего не делать.
— Делать надо, а в одиночку наскакивать не следует. Только лоб расшибешь, вроде как ты…
— Я не расшиб.
— Шишку, однако, тебе поставили. Изрядную.
Туманные разглагольствования Василия Прохоровича ничем не могли помочь. Не помогли и другие разговоры. Подходили многие. Одни возмущались и сочувствовали, другие посмеивались и советовали: «Плюнь! Что тебе, больше всех надо? Пускай выпендривается…»
В обеденный перерыв, когда Алексей сидел в скверике возле цеха, к нему подошел Голомозый, потоптался, сел рядом.
— Слыхал я, как давеча на тебя кричали… И приказ этот…
— Ну и что?
— Несправедливо! — вздохнул Голомозый. — Обидели тебя. Ни за что обидели. Вот такая она и вся жизнь: обидой питаешься, обидой укрываешься… А почему? Суета одолевает человеков… Вот революцию сделали, все стали равные. И правильно! Все равны перед лицом господа…
— Революцию не для бога делали.
— Да уж конечно!.. Так вот я и говорю: стали все люди равные. Ну и хорошо бы! Живите в мире и согласии, каждому его доля, равная. И достатка, и всего… А потом начали людей выделять. А выделять — значит отделять, значит разделять…
— Как это «отделять — разделять»?
— А вот: делить на лучших и худших. Одни, мол, передовые, другие — рядовые, одни — руководящие, другие — завалящие… Отсюда у одних зависть…
— Я никому не завидую. Пускай он будет лучший, только по-настоящему, по правде!..
— Кто знает, что лучше и что хуже? У кого есть мера, чтобы человеков мерить?.. Ты вот отшатнулся от нас, не вдумался. А напрасно! Душа твоя — я вижу — ищет справедливости, правды. Только ищешь не там… Мы ведь тоже взыскуем равенства и всеобщего братства. И мы говорим: господь бог сделал всех равными, и суетно стремление возвысить себя над ближними твоими. Для нас нет ни передовых, ни отстающих, ни лучших, ни худших… Наша правда в смирении! Сегодня я смиренно омываю стопы твои, завтра — ты мои…
— Такой правды в бане ещё больше. Там ноги лучше отмоешь.
— Ты в насмешку не переводи. В баню мы все ходим. Дело в символе, в высоком смысле.
— На кой пес мне символы? Правда нужна! И тут! А не на небе…
— Вот это верно! — сказал Федор Копейка. Подходя к скамье, он слышал последние слова. — Тем более, что неба, как такового, нету. Ну-ка, подвинься малость… Ученые говорят, за стратосферой и вообще уже ничего нет. Безвоздушное пространство. И абсолютный нуль температуры — минус двести семьдесят три градуса. Холодновато для рая-то, а?
Голомозый поджал губы, поднялся и ушел. Копейка проводил его взглядом.
— Чего он тут пел?
— Сочувствие выражал.
— И как, помогло?
— А сочувствие помогает?
— Как кому. Некоторые любят.
— Ну, а я — нет. Не нуждаюсь.
— Тем лучше. А то я не умею сочувствовать. А поговорить мне с тобой надо. Не возражаешь? Закуривай… И не курил никогда? Молодец. А я вот всё собираюсь бросить, да пока не получается… Некоторые конфетки сосут, чтобы отвыкнуть. По-моему, чепуха. Вместо одной соски другую. Как маленькие. Да после конфеты-то ещё больше курить хочется…
— Ты со мной насчет курения говорить хочешь? Так я уже сказал тебе — не курю. Давай лучше без подходов.
— Вон ты какой ерепенистый. Ладно, давай без подходов… Ты это почему сделал, с «молнией»?
— Потому, что все молчат. Все знают, что липа, а молчат.
— Так, а ты один храбрый? Ну, а дальше? Какой толк от этого?
— А мне никакого толку не нужно. Сказал правду, и всё. Пусть знает.
— Кто?
— Витька. Виктор Гущин.
— Так это ты только для него? Сказал бы ему, и дело с концом, если дело только в нём.
— Не только. Пусть все знают. А ему я говорил. Обозлился, и больше ничего.
— Теперь ты обозлился, из-за приказа. Верно?..
— А что мне этот приказ?
— Да как ни говори, приятного мало.
— Ну и пускай.
— Ладно, отложим это пока… А почему ты не комсомолец?
— Так… — пожал плечами Алексей! — И зачем? На собрания ходить? Какая разница, на какие ходить? На профсоюзных тоже только про выполнение плана говорят.
— Не только. А повышение уровня, учеба?
