Аркадий Минчковский - Старик прячется в тень
— Нельзя больше, — говорит Адриан. — И не надо. Но я теперь вижу — что-то там блестит.
Они оба спрыгивают со стула.
— Замазал он, вот что, — решает Ромчик. — У него краски есть. Я знаю. С утра в кабинете закрывался. Маме сказал, что нужно опять картины завесить. Солнце их портит. Вот…
Оба стоят немножко растерянные.
— Ты вот что, Ромка, — говорит очень серьезно Адриан. — Ты пока никому ни слова. Слышишь?
Ромчик молча кивает. Он подавлен случившимся.
С потрясающей новостью — ничего ему не приснилось: под натюрмортом другая картина — Адриан снова мчится к студенту. На этот раз ничего не останавливает его внимание. Медлить Адриану нельзя. Дело серьезное. С этим Сожичем и в самом деле шутить не приходится. Вот уже и знакомый дом с обшарпанным палисадником. Адриан влетает во двор. Пусто! Двери на лестницу второго этажа заперты.
Валентина дома нет.
Как действовал студент
«Нет, Адриану не могло показаться. У парня наблюдательный взгляд», — мучительно думал Валентин.
Нужно было немедленно отыскать прощелыгу Чикильдеева и прижать его к стенке. Валентин бросился на вокзал. Но в ресторане Чикильдеева не оказалось. Студент с велосипедом рыскал по городу и все же увидел опустившегося художника на Верхнем рынке. Чикильдеев напрасно пытался там продать свою последнюю картину — лунный вид с берега Крутьи. Пользуясь давним знакомством, Валентин пригласил Чикильдеева в пивнушку, и под стопочку водки подвыпивший художник признался, что лет семь назад, по просьбе нэпмана Сожича, написал на каком-то старинном полотне с портретом старика свой натюрморт.
Картина тогда даже понравилась Чикильдееву, но нэпман сказал ему, что старой живописи не ценит и хочет, чтобы в этой раме была современная вещь.
Чикильдеев еще рассказывал, что он потом по памяти сам написал этого старика, потому что тот ему запомнился. Но подробности студента уже не интересовали. Он сел на велосипед и помчался в сторону губисполкома.
Глава пятая
— Да. Это действительно новость! Подобного трудно было ожидать даже от такого коммерсанта, как Ян Савельевич. Ловко! — Петр Наумович Залесский — кожаная куртка расстегнута, руки сцеплены за спиной — взволнованно шагал между столами в своей небольшой рабочей комнате. Валентин сидел на старом венском стуле и ожидал, что решит начальник отдела борьбы с вредным элементом. Студент уже рассказал ему обо всех невероятных событиях, о том, что произошло в доме нэпмана Сожича, и о разговоре с Чикильдеевым.
— Вы молодец, товарищ Курчо… — Залесский остановился и задумался. — Похоже на то, что нити сходятся. Ну, и хитер же Сожич! — Он снова заходил вдоль неуютной комнаты. Потом остановился, посмотрел в окно и, думая совсем о другом, произнес вслух: — Осень… Приближается осень. Золотая пора…
Он снял очки, протер помятым платком стекла и, снова надев, продолжал:
— К сожалению, это совершенно не мое дело искать украденное. Я не уголовный розыск. Впрочем, для розыска время еще не наступило. Кому, скажите, запрещено купить старую картину и намалевать на ней, что тебе вздумается? Преступление перед искусством прошлого века пока, к сожалению, законом не карается.
— Вы полагаете, что он ничего не знал? — удивился Валентин.
— Ян Савельевич? — Залесский рассмеялся. — Ну, нет, не думаю. На приверженца новейшей живописи похож мало. Скорее на любителя дорогостоящих вещей. — Он задумался: — Нет, конечно, так этого оставлять нельзя. Дело серьезное и требует проверки. Посидите, пожалуйста, я сию минуту.
Залесский кивнул Валентину и вышел. На столе остались потертый портфель и кепка. Ждать пришлось долго. Наконец товарищ Залесский вернулся.
— Ну вот что, Валентин Дмитриевич… Будем действовать на свой риск, но спокойно. Идемте. Я вам сейчас расскажу мой план.
Валентин с готовностью поднялся со стула. Петр Наумович надел кепку. Они вышли вместе.
В баньке у Митри было созвано срочное совещание.
Под голубиную воркотню Митря и Леня слушали доклад Адриана о таинственных превращениях с картиной и о том, что Ромчик теперь в курсе дел. Последнее обстоятельство не понравилось Митре.
— А еще клятву давал. Эх, ты! — презрительно бросил он.
Адриан этого ждал. Он стал объяснять — теперь у них есть наблюдатель в доме.
— А если он проговорится, что тогда?
— Говорю, не проговорится. Он этого дядю сам ненавидит.
— Посмотрим… — недоверчиво протянул Митря. — Я говорил, что Сожич и есть элемент, нэпманище! Ясно, прикарманить миллион хотел.
— И ведь как додумались! Закрасили!.. А если бы ты ничего не увидел? — восхищался находчивостью приятеля Леня.
— Сегодня-то нет той дырки.
— Ясно. Ночью замазали мазурики. Все они там заодно, — сурово продолжал Митря.
— И Чикильдей, значит, с ними? Ну и публика! В угрозыск нужно сообщить.
Но Адриана охватили сомнения.
— А если все не так? Будет нам на орехи, угрозыск.
— Ясно, когда он от Ромки узнает, ищи свищи тогда…
— Не узнает, тебе говорят, — Адриан вздохнул.
— Куда же это Валентин провалился? Найти бы его.
— Может, он уже домой пришел, пока мы тут…
— Я его раз в библиотеке встретил. Он там книги с картинками смотрел.
— А может, он в городском саду? Я как-то иду, гляжу, он с берега вид в альбом снимает.
— Баста! — решительно сказал Адриан. — Мы его должны немедленно найти. Может, он думает, что все это ерунда, а тут… Давайте кто куда. Я опять к нему домой сбегаю. Ты Митря, на берег. А Ленька в библиотеку. И по всем улицам станем смотреть. Велосипед сразу увидишь.
Возражений не последовало. Мальчики покинули баньку.
— Если кто встретит Валентина — все рассказать, а потом дуйте в садик напротив театра. Там ждать других, кто первым придет, — скомандовал Адриан.
На углу расстались. Отсюда каждый зашагал в свою сторону, потом кинулся бегом. Каждому непременно хотелось первому сообщить студенту, что подозрения оправдались и необходимо действовать.
Тем временем товарищ Залесский и Валентин уже входили в двери магазина «Оборот» на улице Революции. В полутемном помещении несколько человек рассматривали товары. Черноволосая женщина с усталым лицом стояла за прилавком.
— Яна Савельевича нет? — вежливо спросил Залесский у продавщицы.
Но Сожич, оказалось, находился во внутреннем помещении.
— Ян Савельевич, к вам! — крикнула женщина в полуприкрытую дверь, из которой немедленно появился владелец «Оборота». Увидев Петра Наумовича, он так приветливо раскинул руки, что будто только и ждал, когда его посетит начальник борьбы с вредным элементом.
— О-о, товарищ Залесский! Прошу! Заходите, заходите… — Ян Савельевич поднял доску, открывавшую проход за прилавок, и пропустил нежданных посетителей. — Прошу сюда, сюда. В мою скромную обитель.
Они очутились в задней комнатке магазина. По стенам ее были полки, сплошь заставленные различными коробками с товарами. Тесно жались друг к другу небольшой стол и три табуретки. На стене висел телефон. Тусклый свет едва проникал через небольшое окно, заделанное железной решеткой, и потому даже днем здесь горело электричество.
— Садитесь! Пожалуйста, садитесь… Не очень-то шикарно, но что делать? — заискивающе суетился Сожич. Он собирал со стола какие-то разграфленные на колонки листы и прижимал их счетами. — Чем обязан?
— Мы к вам ненадолго. Я, собственно, только как сопровождающий. Начальство попросило, — пояснил Залесский, — Пожалуйста, познакомьтесь. Товарищ Курчо. Из Академии художеств. Из Ленинграда.
— Очень приятно… — Ян Савельевич протянул пухлую, украшенную кольцом руку. Быстрые глазки-буравчики недоверчиво оглядывали студента. — Чем могу быть полезен, прошу…
На лице нэпмана мелькнул плохо скрытый испуг. Вероятно, это заметил и Залесский.
— Ян Савельевич, — непринужденно начал он, — товарищу известно, что вы интересуетесь живописью. Не правда ли, так?
— Знаете, громко сказано. Конечно… Как любитель. Поскольку в этой области не образован. Но иногда восхищаюсь, восхищаюсь…
— Скажите, пожалуйста, картины вы покупаете в Крутове? — выговорил Валентин заранее приготовленную фразу.
— Очень немного. Очень немного… Что здесь купишь? Несколько вещей я приобрел в Москве — Айвазовского, Клевера. Еще кое-что.
— Очень любопытно, — торопливо бросил Валентин и посмотрел на Залесского.
— Я думаю, Ян Савельевич не откажется показать нам свою коллекцию, — сказал тот.
— Отчего же. Приходите, приходите…
— Видите ли, — непринужденно продолжал Петр Наумович. — Товарищ Курчо уезжает и поэтому хотелось бы…
— Когда же будет угодно?
— Если можно, сегодня, сейчас…
