Сергей Веселов - Мой папа — киллер
А курил Леха совсем даже и не в затяжку. Просто надувал щеки, и все. И было ему очень, очень противно.
Наука требует жертв, рассуждал Леха.
Но с мамой, которая как раз пришла с работы на обед, получилась истерика.
Опыт по поджиганию сахара Леха потом все-таки сделал и даже довел его до победного конца, но — тайком от родителей, в обстановке самой строжайшей конспирации, во дворе, за старыми сараями.
Увлечение опытами протянулось до седьмого класса, то есть до того времени, пока среди предметов в школе не начались физика с химией. Как только они начались, Ле-хино увлечение пропало…
Хозяин следовал за гостем, взволнованно сопя. Иногда давал пояснения.
— Слышь, ты чего в историю вдруг ударился? — спросил Корольков. — Наполеон, Кутузов… У нас была сегодня третьим уроком история, так я не заметил, чтобы ты очень…
Трушкин перебил:
— Тут не история, Леха. Тут… французский язык.
— Что?
Леха улыбался, пока Славка рассказывал. Дело заключалось в следующем: в новой школе было два иностранных языка, английский и французский — и были, соответственно, английские и французские классы. В каждом классе изучали какой-то один язык. А 8-й «Б», как оказалось, несколько лет изучал два языка, каждая подгруппа — свой. Эта идея принадлежала Маргарите Игоревне, видевшей своих подопечных «учениками будущего». Когда 8-й «Б» делили пополам, Славку, к его крайнему неудовольствию, записали во французскую группу.
— Слушай, а я в старой школе английский учил, — вставил Леха.
— Нет проблем, — грустно ответил Славка, — будешь в английской подгруппе, вместе с Анжелкой Жмойдяк…
По причине того, что Трушкин попал во французскую подгруппу, он возненавидел не только уроки французского и сам язык, но и всю Францию.
— Эх, хорошие были времена, — размечтался в конце Славка, — золотые. Вспомни, Леха, восемьсот двенадцатый год — мы тогда французам таких навешали…
Леха скромно заметил, что вся дореволюционная Россия, кроме крестьян, конечно, свободно изъяснялась по-французски.
— А сейчас не те времена, понял? — взвился Трушкин. — Сейчас все по-английски шпарят! — Славка выпустил пар и скривил рот: — А тут, придумали… Ки-э-де-сер-вис-ожурдюи? Сэ-муа-де-сервис-ожурдюи. Ки-эт-апсан? Тьфу, гадость, язык сломаешь.
— А как считаешь, — Корольков хитро прищурился, — какой язык сами англичане долбят? Или американцы…
— Как какой? Английский.
— А иностранный?
— Зачем им вообще иностранный язык? Никакой они язык не долбят.
— Нет, долбят. — Корольков посмотрел на Славку, как на маленького, потому что доподлинно знал, о чем говорил. Вычитал в журнале «Вокруг света». — Долбят, как отбойные молотки! Потеют! Французский они долбят, чтоб я так жил!
Славка притих. Потом полез в тумбочку.
— Да ну его, язык этот… Смотри, Леха, какая у меня крепость есть.
Трушкин осторожно вынул из тумбочки очередную фанерку, и Леха действительно увидел на ней крепость, выложенную из малюсеньких пластилиновых кирпичиков. Ее стена, сантиметров десять в высоту, шла по всему периметру фанерки.
Трушкин гордо водрузил фанерку с крепостью на стол и поинтересовался:
— Ну как?
— Ну, Трушкин, ты даешь, — ошеломленно ответил Леха. — На это же уйма времени уходит.
— Зато интересно, — сказал Славка. Внутри крепости также были солдаты.
Они приникли к бойницам и целились в невидимых врагов из ружей.
— А ружья из чего делаешь? — спросил Леха.
— Ай, ерунда, — сказал Трушкин. — Главное, стержень от доперестроечной шариковой ручки раздобыть. Приклад из любой деревяшки можно выстругать. Хоть из школьного треугольника.
Еще Леха увидел в крепости две пушечки, сделанные из автоматных гильз, прикрученных ниткой к лафетам. Ради лафетов Славка разломал какой-то из своих старых игрушечных автомобилей.
— А пушки что, стреляют?
— Могут, — сказал Трушкин.
— Давай! — загорелся Леха.
— Погоди, спички принесу.
Славка сходил на кухню и вернулся со спичками. Пока его не было, Корольков осторожно взял одну пушечку, поднес отверстие гильзы к носу и понюхал. Оттуда потянуло запахом прежних сражений, устраиваемых Славкой дома.
— Славк, это что, порох?
— Как-то братан притащил немного пороху, так я стрелял и порохом, — важно изрек Трушкин. — Ерунда, сейчас спичками обойдемся.
Леха отдал ему пушку, и Славка принялся заряжать ее. Сперва краем гильзового отверстия он соскреб серу с пяти-шести спичечных головок, выбрав для этого спички пожирнее. Затем, оторвав уголок от газеты, лежащей на тумбочке, он сделал пыж и запихнул в гильзу — сначала пальцем, потом карандашом.
— А теперь — самое основное, —Славка сделал торжественное лицо и посмотрел на Леху. — Что, как ты думаешь?
— Пуля, — брякнул Корольков.
— Ядро, — строго сказал Трушкин. — Смотри. — В Славкиных руках оказалась коробка из-под зефира в шоколаде, которую Трушкин вынул из ящика стола. Славка снял крышку, и у Лехи зарябило в глазах.
Коробка доверху была заполнена тускло поблескивавшими шариками.
— Класс, — оценил Леха. — Что это? Металл или пластмасса?
Трушкин посмотрел на него, как на идиота.
— Какая пластмасса?
— Ну, шарики, — пояснил Леха, — китайский кегельбан, в любом комке за двадцать тысяч…
— Нет, — покрутил головой Трушкин. — Это самая взаправдашняя сталь, чтоб я так жил. Нержавейка. Глянь, какие тяжелые…
— Тоже братан притащил? — осведомился Корольков, взвешивая в руке горсть шариков.
— Не-ет, — ответил Трушкин. — Это отец. Он у меня на заводе…
Шарики имели разный размер: самые маленькие — миллиметров пять в диаметре, самые большие — пару сантиметров. Славка подобрал подходящий и покатал на ладони.
— Раньше я крутил ядра из фольги, — пояснил он. — Теперь, видишь, шарикоподшипники. Прогресс!
«Ядро» утонуло в гильзе.
— Ну, куда стрелять будем? — осведомился Трушкин.
— Давай в какого-нибудь солдата, — предложил Корольков, но тут же добавил: — Если тебе не жалко.
Славка установил заряженную пушку на ее прежнее место в крепость. Ствол высунулся из бойницы.
— Не жалко, я себе еще вылеплю. — Он развернул крепость так, чтобы пушечка была направлена вдоль стола. — Ну давай, выбирай. Какой больше нравится?
Леха выбрал усатого улана, который ему чем-то напомнил Кренделя.
— Вот в этого.
— Отлично, — кивнул Славка. — Сейчас мы ему врежем именем государя. — Трушкин убрал с фанерки всех солдатиков, кроме обреченного на расстрел, и расположил фанерку так, чтобы улан оказался напротив пушки.
— Свеча! — сказал Славка.
Он зажег огрызок свечи, стоявший в консервной банке на подоконнике, и вооружился плоскогубцами, в которых была зажата разогнутая скрепка.
— Хочешь быть за основного пушкаря-бомбардира? — спросил Трушкин. — На! — Он протянул плоскогубцы Лехе.
Корольков взял. «Сейчас я выстрелю в Кренделя, — крутилось в голове у Лехи, — выстрелю в Кренделя, выстрелю в Кренделя…»
— Сунь в пламя, — приказал Славка, вытаскивая из шкафа прошлогодний учебник, — и держи, пока не раскалится… — Он поставил учебник ребром на стол — за солдатиком.
Леха наблюдал за скрепкой. В огне она почернела, затем стала краснеть…
— Хватит, — сказал Трушкин. — Огонь! Леха, чувствуя себя убийцей, поднес скрепку к пушечке. В стенке гильзы, у самого капсюля, ножовкой по металлу было пропилено маленькое отверстие — Корольков, на мгновение замешкавшись, сунул конец скрепки туда.
Шшиих!
Плюх!
Взвился дымок.
Пушечка выплюнула ядро и откатилась назад. Это выглядело, как самый настоящий выстрел. А он и был настоящим, подумал Леха.
— Ур-ра!! — закричал Трушкин. — Попал!
Усатый улан лежал на спине. Ядро мазнуло его по пластилиновой физиономии, ударилось о книжку, отскочило, подпрыгнуло несколько раз по столу…
Трушкин нашел его на полу и протянул Лехе.
— Смотри, какой теплый.
Корольков молча взял шарик. Он осмысливал тот факт, что секунду назад хорошенько дал по морде Кренделю.
— Давай еще, — предложил Славка.
— Давай, — очнулся от раздумий Леха. Теперь они поставили перед крепостью целый отряд, с которым разделались за че-тыре-пять выстрелов. Стреляли из двух пушек и даже соревновались на меткость. Солдатики падали сразу по нескольку штук, по принципу домино.
— Слушай, а ты откуда знаешь, какое оружие было в войне с Наполеоном? — спросил Леха, когда возиться с зарядкой пушек ему надоело.
— Откуда, откуда. Из книжки! — И Славка принес из большой комнаты книгу. — Смотри, классная вещь, братан недавно купил… Осторожно!
— Не дрейфь…
Это был огромный том в суперобложке, тяжелый, напечатанный на мелованной бумаге.
— Не хватай, не хватай, — всерьез беспокоился Трушкин. — Володька за нее отдал пятьдесят баксов, если заметит, что порвана или заляпана — убьет!
