Ярослав Свиридов - Шляпс!
Папа утер бородой потный лоб и сел на край сцены, свесив ноги.
— А вообще как это было со стороны?
— Сойдет для сельской местности. Если вас позовут туда с гастролями. Хе-хе!
— Совсем плохо, да?
— Да нормально! Ну, за исключением некоторых моментов.
— Ты про Артемонов?
— Да нет, с ними как раз все в ажуре.
— Вот и мне так кажется.
Когда репетиция добралась до момента первого появления пуделя, на сцену выскочили сразу два Артемона. Оба тащили стулья. Сережа волок обычный деревянный от парты, а Миша — вертящийся для пианино. По задумке, Артемон должен был принести стул из домика Мальвины, чтобы, ступив на него, подвешенный Буратино без посторонней помощи смог спуститься с дерева.
Братья достигли Буратино одновременно. Каждый подставил свой стул под одну из ног Дениса. Буратино не пошевелился, ожидая указаний режиссера. Ерохины обернулись и выжидательно посмотрели на папу. Папа устало махнул рукой:
— Чувствуйте себя как дома.
Услышав это пожелание, Миша тут же отвесил Сереже подзатыльник. Сережа прыгнул на Мишу, и братья покатились по сцене.
— Ура! — закричал Костик. — Собачьи бои! Ставлю на кучерявого!
— Прекратите! — скомандовал папа.
Ерохины с готовностью выпустили друг друга из стальных хваток и поднялись с пола.
— И что мне с вами делать? — спросил папа. — Я так понимаю, переговоры в кулуарах зашли в тупик.
Братья опустили глаза.
— Ладно. В общем, так. Властью, данной мне Виктором Геннадьевичем, разрешаю вам в репетиции участвовать обоим. Хотите — хором говорите, хотите — по очереди, мы потерпим, только ведите себя хорошо. В конце репетиции я выберу лучшего Артемона. И тогда — чур не обижаться! Идет?
Братья кивнули.
— Значит, договорились. Так, сейчас уносим вертящийся стул и продолжаем.
— Хе-хе. Воистину Соломоново решение! Дать шанс обоим! — одобрительно отозвался из зала Семен Семенович.
— Соломоновым решением было бы дать обоим ремня, — сказал папа, и его рука непроизвольно погладила торчащую из-за пояса плетку.
Но к папиному удивлению, когда братья Ерохины вышли на сцену, их было не узнать. Стоило одному начать реплику, второй ее подхватывал. А если даже они и говорили что-то разом, это выглядело очень естественно. «Такое ощущение, словно они знают друг друга всю жизнь!» — подумал папа, не подумав.
К концу репетиции папа пришел к выводу, что два Артемона если не лучше в два раза, чем один, то уж, во всяком случае, не хуже, и решил рискнуть — оставить в спектакле обоих.
Получив от Семена Семеновича подтверждение, что с Артемонами действительно все в порядке, папа встал и отправился за сцену обрадовать Ерохиных. Когда он скрылся за декорациями, дверь актового зала отворилась.
Это были Анна Степановна и мужчина в темных очках, спортивном пиджаке и джинсах.
— Я смотрю, тут у вас за 15 лет ничего не изменилось, всё по-старому, — сказал мужчина.
— Как это не изменилось! Как это по-старому! — в голосе Анны Степановны слышалась обида. — Шторы новые!
Мужчина снял очки, посмотрел на шторы, кивнул и снова спрятал глаза за темными стеклами.
Анна Степановна подошла к сцене. Проходя мимо Семена Семеновича, который сидел, развалившись на кресле и закинув ноги на первый ряд, она посмотрела на него так строго, что тот немедля выпрямился и принял позу, полагающуюся взрослому.
— Добренький денёчек! — сказал Семен Семенович.
В ответ директриса даже не кивнула.
— Виктор Геннадьевич! — Анна Степановна постучала ладонью по доскам сцены. — Покажитесь!
Из-за декораций выглянула Инна.
— Виктор Геннадьевич только что вышел!
Директриса неодобрительно поджала губы, как будто считала, что Виктор Геннадьевич сперва должен был отпроситься у нее. Она обернулась к своему спутнику:
— Увы, Ростислав.
— Борисович, — подсказал мужчина.
— Конечно! Так непривычно. Вот вы уже и Борисович! А ведь мы помним вас простым Ростиславом.
— Да я год всего тут у вас и проучился-то.
— Но мы помним!
Анна Степановна немного приукрашивала истинное положение вещей. Когда Ростислав Борисович обмолвился ей, что когда-то учился тут, она, естественно, радостно закивала, словно узнала его, но это было далеко не так. Вот уже полчаса Анна Степановна водила гостя по школе с экскурсией, надеясь исподволь выманить у него хоть какую-то дополнительную информацию о времени, проведенном в эти стенах. Однако Ростислав Борисович в основном молча кивал или отпускал короткие пренебрежительные замечания. Анна Степановна до сих пор не выяснила даже, кто был у него классным руководителем.
— Да, мы помним… — повторила Анна Степановна и устремила затуманенный дорогими сердцу воспоминаниями взгляд в дальний угол актового зала. «В РОНО обещали выделить денег на штукатурку зала еще осенью, а уже лето на носу», — думала она при этом.
Гулявший за сценой Сашка Пилишвили запутался в своих болотных сапогах и свалился прямо в центр кучки шушукавших на полу девочек-лягушек. Визг вернул директрису к действительности. Анна Степановна нахмурилась, но шум уже прекратился. Тычки же, которые сейчас получал от девчонок Сашка, были практически беззвучны.
— Ну что ж, Ростислав Борисович, пойдемте. Хотела вас сразу познакомить с нашим художественным руководителем…
— Пф! А то я их раньше не видел.
— Нашего не видели! Не знаю, как в других школах, но у нас замечательный художественный руководитель, — Анна Степановна снова обернулась к внучке. — Инна, передай Виктору Геннадьевичу, что я жду его на пятиминутке. Пятиминутка сегодня посвящена спектаклю. Его присутствие обязательно.
— Ага! Передам! — кивнула Инна и скрылась за декорациями.
Над Инной тут же возник папа. Он выпучил глаза и беззвучно затряс руками. С языка жестов это переводилось примерно как: «Какое «ага, передам»? Виктор Геннадьевич застрял где-то у черта на рогах! Каким это таким образом он появится на пятиминутке?» Когда папа услышал, как дверь за директрисой и Ростиславом Борисовичем захлопнулась, он повторил то же самое уже вслух.
— А у меня есть идея! — сказала Инна.
— Какая? Позвонить в милицию и сказать, что в школе заложена бомба? И тогда всем будет не до пятиминутки?
— Нет! Вы пойдете на пятиминутку вместо Виктора Геннадьевича!
— Что?! Как ты себе это представляешь?
— Соня! Скажи же! В бороде и шляпе твой папа — вылитый Виктор Геннадьевич!
Соня тут же подлетела к ним.
— Пап! Ты в этой бороде и правда вылитый Виктор Геннадич! У тебя, кроме глаз, ничего не видно!
— И что, я пойду прямо так — в бороде и шляпе? И буду только моргать?
Инна была готова к этому вопросу.
— Конечно! Вы скажете, что у вас нет времени снимать грим, а потом снова его надевать.
— И чьим же я голосом это скажу? Только своим! Подражать голосу Виктора Геннадьевича я не умею. Или мне проморгать это азбукой Морзе?
Но у Инны все было продумано.
— Вы будете говорить голосом Карабаса!
— Конечно! — подхватила Соня. — Как будто ты не хочешь выходить из образа!
— Да она вам даже и слова не даст сказать! — заверила Инна. — Я была у нее на пятиминутках, она одна на них говорит, а остальные молчат и кивают.
— Нет, нет, нет! И нет! — папа бешено замотал головой, словно собака, отряхивающаяся после купания.
— Тогда Виктора Геннадьевича уволят, — Инна обреченно понурилась.
— Ну пап!
К этому моменту вокруг них стоял уже весь класс и канючил на разные лады:
— Ну дядь Леша!
— Ну Алексей Леонидович!
— Ну дядя Карабас!
Папа вздохнул:
— Может, все-таки лучше позвонить в милицию и сказать, что в школе заложена бомба?
— Ну пап!
— Ладно, ладно!
Папа спустился со сцены и обреченно пошел к выходу.
— Удачной охоты! — подбодрил папу Семен Семенович, когда они поравнялись.
— Не издевайся, — ответил папа.
Но у Семена Семеновича имелись в запасе и другие напутственные слова.
— Кто не рискует, тот не пьет шампанское! — прокричал он в спину папе. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Со щитом или на щите! Если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой!
Последнее, что услышал папа, перед тем как выйти из актового зала, было:
— Ни о чем не волнуйся! Если что, я позабочусь о твоей семье!
— Гляди, что у меня для тебя есть! — Костик протянул Соне тетрадный листок, сложенный пополам.
— Как ты догадался? Я как раз хотела куда-нибудь выплюнуть жевачку!
— Вот еще! Не для того я выуживал этот важный документ из мусорного ведра, чтобы он там снова оказался.
— Фу!
— Не бойся! — Костик потер листок о зад штанов. — Вот, все микробы счищены!
— Так ты их только разозлил!
