Василь Хомченко - Боевая тревога
БОЕВАЯ ТРЕВОГА
Февраль стоял сырой, с частыми оттепелями, дули западные нехолодные ветры, снег сыпал чуть ли не каждую ночь, но долго не залеживался. Его тут же начинали соскребать с асфальта, грузить на автомашины и вывозить за город. А тот, что оставался в городе, превращался под ногами людей и колесами машин в грязное месиво и стекал водой. Городской зиме, чтобы быть зимой, не хватало какого-нибудь градуса или даже полградуса холода. Не держался снег долго и на деревьях, осыпался, как песок, потому что земля под деревьями дрожит от машин и трамваев. И воздух в городе был не прозрачным, как в поле, пахло дымом.
Однажды вечером Володя сказал отцу:
– У тебя завтра выходной. Давай поедем на дачу.
– А зачем?
– Там зима, снег.
– Тогда и Верочку надо взять, – сказал отец. – И ее возьмем. Ночью под луной на лыжах походим, – стал мечтать Володя. – Картошки наварим и с рыжиками солеными…
Они долго и весело говорили о предстоящей поездке, будто собирались не в Зеленое за двадцать километров, а куда-нибудь, скажем, в Антарктиду к пингвинам в гости. Радовались тому, что ждет их за городом: ослепительно белым просторам, испещренным птичьими и звериными следами, деревьям, окутанным белой вуалью. Там снег и лес пахнут яблоками и разрезанным арбузом. Отец уверял, что это так… В тот же вечер они сложили все необходимое в мешки, просмолили лыжи свои и Верочкины.
Следующий день выдался солнечный, с небольшим морозцем. Сразу же после обеда они втроем направились в дорогу. До Зеленого ехали на электричке, а потом шли на лыжах километра четыре. Лыжня бежала лесом, была легкая, скользкая, хорошо накатанная, полосы ее блестели, точно стальные. Ветви елей и берез склонились от снега, порой снег сползал с деревьев, и мелкие хлопья сыпались на лыжню. Один пушистый ком шмякнулся прямо на голову Верочки, и девочка, красная, как снегирек – красные на ней шапочка, шарфик, варежки, курточка, – радостно засмеялась.
Проходя мимо горки, вытоптанной и укатанной до ледяной твердости – видно, там побывала половина лыжников города, – они с отлогой стороны взобрались на нее и все по очереди съехали. Верочка и Володя не упали, а отец уже в самом низу, опасаясь врезаться в куст, упал.
На дачу они приехали, когда солнце уже начинало садиться. Затопили печку, попили чаю. Отец полез на мансарду и стал чего-то там стучать, а Володя с Верочкой опять отправились кататься. Они вышли в сад, стали на лыжи. Солнце было еще не вечернее, а белое, яркое, снег блестел, как кристаллики соли, и глазам было от этого блеска немного резко. Услышав жилой дух дома, в сад слетелись сороки, синицы, овсянки, они стрекотали, тенькали, трещали, .шмыгали по саду и вокруг дома. На нижнем суку сосны, растущей сразу же за загородкой, сидела белка, с настороженным любопытством наблюдая за детьми. Верочка заметила зверька первой, протянула руку в красной варежке, позвала:
– Белочка, белочка, иди сюда!
Рыжий комок шевельнул хвостом и остался сидеть там же. Верочка сняла лыжи с ног, побежала в дом, схватила конфетку, сняла блестящую обертку.
– Возьми, это тебе, – сказала она белке и положила конфету на снег.
Пока катались, постояли в саду между молодых яблонь, обвязанных от зайцев бумагой и лапником, подождали, когда белка схватит конфету, а она схватила ее перед самым клювом сороки, бросившейся с крыши, чтобы опередить зверька, – все изменилось вокруг. Короткий день кончался, чистый малиновый круг солнца с четкими, точно обрубленными краями застыл над горизонтом.
Через калитку они направились к речушке. Заросли – еловый подлесок вперемежку с осиной, а местами орешник и лозняк – густо заслонили живую серебристую жилку воды. Теперь ее, этой жилки, не видно и не слышно, где-то там, подо льдом, она задыхается. Весной же полный ручей журчит во всю силу, берега его, просвистанные соловьями, пахнут соками земли, молодой травой и черемухой. Однажды в мае Володя и Верочка пришли сюда, чтобы увидеть соловья. Моросил дождик, майский, прохладный, а соловьи – ну просто разбойничали над ручьем. Дети сели под елкой, притаившись, вглядывались в кустарник и на ветке увидели небольшую, как воробышек, серую птичку. Они не поверили тогда, что это и есть соловей, но птичка подняла голову, открыла клювик, и трель звонких переливчатых звуков пронзила влажную тишину. Соловей пел долго, возвышенно, радуясь и славя вечернюю зарю, весну, дождь, отдаваясь полностью пению. Задирал голову, дождинки сыпались на него. «Ату!» – крикнула и хлопнула в ладошки Верочка, вспугнув соловья. «Ты что?» – рассердился Володя. «А мне жалко его. Простудится». – «Как же он простудится?» – «Холодная дождинка попадет в горло – и охрипнет». Тогда Володе было обидно, а теперь, вспомнив об этом, смешно.
– Вот здесь соловей пел, – показал на куст Володя. – Помнишь?
– Ага, – кивнула головой Верочка.
Они прошли вдоль ручья на лыжах, а потом вернулись и мимо своего дома направились в поле. На самом высоком холмике, заслонявшем сад от западных ветров, остановились. Белое поле, там, где повыше, порозовело, а в ложбинках и низинках лежали синие и серые сумерки. Снежная целина ровная, без лыжных полос и человеческих следов.
Посреди поля росли рядом два дуба. Дубы старые, с пожелтевшей листвой, не сброшенной до зимы. Их кроны, широкие внизу, посередине сужались, а вверху разрастались в большие шапки-зонты. Как-то отец сказал, что это их делает похожими на атомный гриб – так поднимается дым при взрыве атомной бомбы. Володя, а за ним и Верочка оттолкнулись палками, скользнули с холмика. Летели быстро. Ветер колюче щипал щеки, за спинами флажками трепетали концы красных шарфов. Они мчались навстречу солнцу. Оно стало большим и неярким – смотришь на него и не слепит глаза. Таким солнце бывает только в прозрачные тихие вечера. И небо было синее-синее, просто васильковое.
– Эх и хорошо! – засмеялся Володя и от радости закричал, как грибник в лесу: – Ого-го-го!
– Э-эй! – откликнулась Верочка.
От их крика с дуба, к которому они приближались, взлетели две вороны. Взлетая, вороны стряхнули с ветвей иней, и он вспыхнул розовой дымкой. Володя остановился, любуясь этой дымкой, и увидел, что солнце теперь лежало на шапке дуба, той самой, что делала дерево похожим на гриб. Солнце казалось легким, хрупким, каким-то беззащитным, и стоило бы пошевелиться дубу, оно скатилось бы на землю. Даже страшно за него стало. Володя сделал шаг направо, а солнце подвинулось влево. Он еще шагнул, и солнце, точно живое, сделало то же самое.
– Дуб в золотой шапке, – сказала Верочка.
– В золотой короне.
Они подъехали к дубу. Солнце сползло на щербатую верхушку леса, спокойно-величавое, уставшее за день. Оно будто говорило: «Извините, трудовой день окончен, ухожу на покой». Дуб заиндевелый, запорошенный снегом. Снег под ним усыпан крестиками птичьих следов. Володя лыжной палкой качнул ветку.
Промерзшие листья отозвались, как фольга, сухим звонким шумом.
Верочка вернулась на дачу, а Володя остался еще покататься. Он упарился, утрамбовав вокруг дубов большой круг лыжни.
А солнце тем временем совсем спряталось за лес, и только красная полоска тлела над горизонтом. Вечер разостлал на земле сплошное серое полотно.
Возвращаясь на дачу, Володя увидел лыжников. Выходили они из-за холма цепочкой, неторопливым тяжелым шагом. По этому шагу Володя догадался, что каждый лыжник был с грузом. Он решил подождать лыжников. А их цепочка не кончалась, лыжники все выезжали и выезжали из-за леска. Передние уже приблизились к Володе, и мальчик увидел, что это были военные. За спинами лыжников висели вещевые мешки, автоматы, на ремнях лопатки, какие-то мешочки. А некоторые несли пулеметы и гранатометы. Первым подъехал капитан, за ним сержант. Остановились оба, оглянулись назад; капитан снял шапку, помахал ею перед лицом. На вспотевшей голове его волосы слиплись.
– Добрый вечер, – поздоровался капитан.
– Добрый вечер, – ответил Володя.
– Ты не заблудился?
– Нет. Я оттуда, с дач. А вы куда едете?
– Вон туда, – показал капитан на лес.
– А что делать там будете?
– Ночевать, – удивил Володю капитан.
Володя хотел спросить у офицера, как это они будут спать на снегу, но не осмелился – может, это военная тайна.
Капитан вытер платком голову, надел шапку, еще раз оглянулся на лыжную цепочку и тронулся дальше.
Володя постоял, пока не проехали все военные. Их было – он сосчитал – тридцать шесть человек. Сколько это, рота или полроты, Володя не знал. Шли они, видимо, от самого города, где у них казарма. Путь этот нелегкий, более двадцати километров. Когда последних лыжников поглотил мрак, Володя стал на проложенную военными лыжню и пошел по ней. Лыжня, повернув в лес, завиляла между сосен, затем направилась в березовую рощицу, а проскочив ее, углубилась в еловые заросли. Там, на полянке, Володя и отыскал солдат. Они были заняты делом: одни натягивали палатки, другие топориками секли лапник и сносили к палаткам на подстилку, третьи собирали хворост для костра. Сержант щелкнул зажигалкой, зажег бересту и сунул ее в хворост. Костер взорвался пламенем, точно его полили бензином или насыпали пороха. – А, дачник, – сказал сержант, увидев Володю, – на ночлег с нами?
