Василь Хомченко - Боевая тревога
– А вы будете спать в палатках?
– А где ж еще?
– Замерзнете.
– Солдат, как тетерев, зароется в снег – и на всю ночь.
– Ну? – не поверил Володя.
– Вот тебе и «ну». А ты. знаешь, сколько у солдат шинелей?
– Одна.
– Три. Одну под бок кладет, вторую – под голову, а третьей укрывается.
Володя засмеялся, поняв, что это шутка.
Сержант помог поставить солдатам палатку, потом лопаткой начал забрасывать ее снегом – утеплять. Володе захотелось поработать, и он попросил у солдата лопатку. Тот охотно дал. Мальчик вместе с солдатами засыпал две палатки. Володя работал с радостью, потому что чувствовал: на него все обращают внимание. Его подбадривали, шутили с ним. Капитан похвалил и сказал, что надо зачислить парня в состав роты и взять на полное довольствие.
Когда были поставлены все палатки и утеплены снегом, разожжены три костра, капитан подал команду:
– Командиры взводов и отделений, ко мне!
Володя понял, что начинается нечто такое, ради чего солдаты и пришли сюда, понял, что теперь он тут лишний и нужно возвращаться домой.
На даче Володю ждала горячая картошка с солеными рыжиками и огурчиками, чай, заваренный малинником. Володя схватил рыжик – а он до того упругий, даже пискнул в пальцах – и бросил в рот. Хрустя грибом, сказал:
– У солдат был. Ночевать в лесу будут.
– В лесу? – удивилась Верочка.
– На снегу, – подтвердил Володя. – Им что: зароются в снег, как тетерева, и спят.
– Ой, – сказала Верочка, – холодно же!
– У солдат такая служба, – сказал отец. – Я когда служил, не раз ночевал в лесу зимой. Выедем на учение, всю неделю на морозе. И ничего, хотя бы насморк…
Поужинали, попили чаю, сидя на диване возле печки. Отец пошел кататься на лыжах. Он любил лыжные прогулки под звездным небом. Верочка заснула на раскладушке, а Володя улегся перед печкой на диване, подбрасывал в огонь дрова, слушал веселый гул пламени, треск углей: березовые поленья горели споро, стреляя искрами. От огня в печке дрожали отсветы на стенке и оконных стеклах.
На улице примораживало, стекла побелели, крючки на рамах покрылись густым инеем. Изморозь на стеклах очертилась в удивительные узоры: заморские пальмы, кактусы, разные кружочки и квадратики… Володя вспомнил солдат-лыжников и посочувствовал им: всю ночь на морозе без валенок и шуб, даже если бы у каждого на самом деле было по три шинели.
Так он и уснул с мыслью о солдатах и не слышал, когда вернулся отец. Снилось ему нечто удивительное, непонятное и страшное. Вначале звуки: та-та-та… От них становилось жутко, затем метание света и теней, треск, гул, сквозь который пробивались на короткое время плеск ручейка и соловьиные трели…
Потом мгновенно наступила тишина, стало светло и безоблачно. Перед глазами простерлось поле без конца и края, такое белое, что мигало в глазах, и он стоял посреди этого зимнего белого поля и глядел на кроваво-багровый диск солнца. Солнце, легкое, хрупкое, дрожало, дрожали его тонкие, как волосинки, лучики, точно оно чего-то боялось, ждало какой-то беды. Низкое небо давило собой солнце, тянуло его к земле. Оттуда, от солнца, предчувствуя беду, поспешно летели стаи черных птиц, открывая клювы, кричали, но крика их Володя не слышал. Убегали лисы, зайцы, белые с черными кончиками хвостов ласки, рогатые лоси.
Неслись вскачь, летели, точно по воздуху, не оставляя на снегу следов. А соловей сидел на ветке и, откидывая назад голову, открывал клюв. Но не пел.
«Вы чего убегаете?» – крикнул Володя.
«Атомный гриб!»– плача крикнула Верочка, а Володя, сколько ни оглядывался вокруг, ее не увидел.
«Гриб!» – рыкнул по-человечьи лось.
Володя увидел этот гриб. Он рос из земли, под самым солнцем, рос вширь и вверх, черный, с огромной шапкой-зонтом. Вот сейчас дорастет до солнца, разорвет его на осколки, потушит свет, и густая тьма-затопит землю.
«Солдаты, сюда! Солдаты!» – опять услышал Володя крик Верочки.
Все звери вдруг остановились, все птицы на землю сели, повернули головы в ту сторону, откуда спешили солдаты. Им было тяжело бежать – у каждого автомат, гранатомет, за плечами большие, как горбы, мешки. Но они бежали изо всех сил, проваливались в снег, падали, поднимались и снова бежали. Добежав до гриба, остановились, и капитан, сняв шапку, зычно скомандовал:
«По атомному грибу огонь!»
Тыр-р-р! Та-та-та!.. – грохнули выстрелы.
Черный атомный гриб, точно от ветра, качнулся, мгновенно разорвался с треском и грохотом и тихо, беззвучно осыпался черным дождем на землю.
Тыр-р-р! Та-та-та!..
«Ур-ра! – закричала Верочка. – Солнце спасено!»
Вот после этого крика Володя и проснулся.
Мальчик сидел на диване, находясь под впечатлением сна, встревоженный и возбужденный. Он не понимал ни того, что увидел во сне – как ни старался вспомнить и упорядочить сновидение, осмыслить его, – ни своего состояния, был точно в тумане, как бы в полусне. А когда совсем очнулся, все увидел.
В окна глядела луна. Ее звонкий серебряный свет заливал пол, печку. На отцовом письменном столе блестели ручки, чернильница, пепельница, настольная лампа. А у окна, облокотившись на подоконник, стояла Верочка в ночных пижамных штанах и майке. Голые плечики ее и руки под луной казались мраморно-холодными. Отец на кровати спал глубоким сном, тихо и спокойно похрапывая.
«Что за сон? – думал Володя. – И почему Верочка смотрит в окно?»
И вдруг наяву коротко и сухо резануло:
Тыр-р-р!..
По-ночному гулкое эхо выстрелов ударило по стеклам: ыр-р-р…
Володя пробежал по белой лунной дорожке, прильнул лбом к стеклу.
Та-та-та-та!.. – протрещала длинная очередь, от которой, казалось, вздрогнула ночь.
Стреляли в том лесу, где солдаты-лыжники остановились на ночлег, стреляли из автоматов, периодически, через две-три минуты. Потом сильно три раза ухнуло, должно быть, взорвалась граната.
– Что это, война? – прошептала Верочка.
Володя промолчал, еще прислушивался к стрельбе и, когда у самого растаяла тревога, когда понял все, сказал спокойно:
– Это у солдат ночные стрельбы. Стрелять учатся. Не бойся. – Помолчав, добавил: – Это стрельба мирная.
Они стояли у окна, прижавшись друг к другу плечами, и смотрели на застывший фосфорический снег, опушенные инеем яблони, березу, небо с застывшими звездами-точечками и большое веселое полнолуние. На дорожку из-под березы прыгнул заяц, остановился возле загородки, ткнулся мордочкой в проволочную сетку, видно, хотел в сад пролезть.
Тыр-р-р!..
А заяц никакого внимания, даже ухом не повел. Все тыкался в сетку в поисках дырки. Невозмутимость зайца развеселила Володю.
– Ах ты косоглазый, не боишься солдатских выстрелов! Гуляешь…
Тыр-р-р!.. Та-та-та!..
Луна светила во всю мочь. У стены дома, на снегу, точно распряженные кони, стояли лыжи.
НОЧНАЯ РАЗВЕДКА
После этого семикилометрового марш-броска только бы отдышаться, полежать на спине, глядя на усеянное звездами небо, и ни о чем не думать. Я и повалился тут же на траву, ноги положил на кочку и почувствовал, как приятно, до головокружения, расслаблялись и теплели мышцы. Глаза начали застилаться дымкой, и звезды, на которые я глядел, вдруг помутнели, слились в сплошное желтое пятно, дрожащее, волнистое, и исчезли в темноте. Я засыпал и вот-вот уснул бы, как умеют засыпать солдаты во время бессонного ночного марша – лежа, сидя и даже на ходу. Но короткий и громкий, как удар кнута, голос младшего сержанта Гордеева встряхнул меня, вырвал из сонного забытья:
– Варкин, ко мне!
Я вскочил и, даже не сообразив в темноте, где находится Гордеев, пошел на голос.
– Сюда, сюда! – позвал кто-то из солдат.
Я подошел и наконец увидел солдат своего отделения и своего командира, младшего сержанта Гордеева. Тот стоял перед солдатами и, видимо, собирался что-то сказать важное, обязательное для всех. Подчиненные понимали это, потому и молчали и вели себя так, точно находились в строю.
– Рядовые Чеботару, Варкин и ефрейтор Исаев, – назвал Гордеев фамилии, – остаетесь со мной. Остальные могут разойтись.
Все разошлись, а мы трое остались и невольно под-ровнялись в шеренгу, выпрямились, затихли.
– Вы пойдете в разведку. Подробную задачу получите от лейтенанта.
Я только теперь заметил командира взвода Семина, узнал его по росту – высокий, тонкий, самый высокий в батальоне. Он стоял немного в стороне, прислонившись к бронетранспортеру, и курил. В темноте огонек сигареты расширялся и сверкал, как зрачок большого зверя.
Ефрейтор Исаев подошел к Семину, доложил, что мы прибыли в его распоряжение. Лицо лейтенанта при каждой затяжке освещалось в темноте, и на нем чернели усики. Семин продолжительно затянулся, провел пальцами по усикам – такая у него была привычка – и начал объяснять задачу. Он присел (и мы все трое присели), развернул карту, осветил ее фонариком.
