Лидия Чарская - Том 18. Счастливчик
Директор внимательно смотрит на заалевшее лицо Счастливчика.
— Ну, что же? Кто закинул твой костюм? — спрашивает директор. — Дождусь я ответа?
Кира делает над собой невероятное усилие. Он не привык ко лжи. Но сейчас, когда надо спасать товарищей, приходится поневоле говорить неправду.
— Все… — говорит Счастливчик, — все закинули, весь класс…
И помолчав немного, неожиданно добавляет к полному изумлению присутствующих:
— И я тоже!.. И я закидывал тоже на лампу мой костюм…
Это вышло так неожиданно, что директор, воспитатель и весь класс смотрят на Счастливчика изумленно.
Директор понимает, что он сказал неправду, но он доволен новеньким, который не хочет платить злом за зло. А что новенькому причинили зло — в том директор теперь уже не сомневался. Недаром же так горько плакал Счастливчик.
Директора точно что подтолкнуло к Кире. Он взял его за руку, притянул к себе, откинул ему кудри со лба.
— Вот это надо убрать завтра же! — произнес он, указывая на его волосы, — и помни, что в гимназии нельзя быть такой росомахой и позволять с собой делать, что только вздумается. А вы все, в наказание за шалость, останетесь на час после уроков.
* * *— Ай, да овечка.
— Ай, да девчонка!
— Ура, Лилипутик!
— Не Лилипутик, а герой!
— Молодчинище, герой! Постоять сумел горой!
— Не выдал товарищей!
Крики, сыпавшиеся со всех сторон, едва не оглушили Киру.
Мальчики теперь гурьбой толпились вокруг него.
Кто-то полез на стол, потянулся к лампе, стащил с нее костюм Счастливчика.
Ребята стали хлопотать вокруг Счастливчика, одевать его.
Помидор Иванович, Янко, Гарцев, Голубин, Малинин, — все наперерыв старались услужить ему.
— Если еще кто-нибудь когда-нибудь осмелится проделать с ним что-либо такое, я так отпотчую…
Ваня не закончил. Кто-то отстранил его и ударил легонько Киру по плечу.
Это был Подгурин. За ним подошел Калмык.
— Ты уж того… брат… прости, Лилипутик… — ронял смущенно Подгурин, — мы, брат, не знали, что ты такой рубаха-парень и герой.
— Лихой, брат, товарищ! — вторил ему Калмык.
— Ты, брат, не взыщи, — продолжал Подгурин, — прости… Неладно у нас это вышло и с завтраком, и с костюмом. Или вот что, дай мне хорошего тумака, а я ни-ни… сдачи… Вот и будем квиты.
— И мне тоже! И мне тоже! — обрадовался Бурьянов.
Но Счастливчик никак не стал исполнять эту оригинальную просьбу. Между тем мальчики успели одеть его, привести в порядок.
— Ну, вот, — как ни в чем не бывало радовались все. — Теперь хоть не только директор входи, а и сам министр. Милости просим! Все в исправности!
— Братцы! Предлагаю качать Раева за его товарищеский поступок! — воскликнул Помидор Иванович и, прежде чем Счастливчик успел опомниться, его подхватили на руки.
Счастливчика осторожно подбрасывали и раскачивали в воздухе и припевали:
— Слава Лилипутику, слава! Слава — кудрявому, слава!
Счастливчика подхватили на руки.Счастливчик, повеселевший, с растрепанными локонами принимал эти знаки восторга.
Вернувшись с monsieur Диро домой, Счастливчик, не желая волновать бабушку и Лялю, рассказывая о первом, проведенном в гимназии дне, умолчал об истории с костюмом и завтраком.
Одному только Мик-Мику, пришедшему к нему вечером давать уроки, поведал он все до капельки. Мик-Мик внимательно слушал своего ученика и заставлял его повторять по нескольку раз, что сказал директор и как отвечал ему Счастливчик, как его «чествовали» всем классом.
Счастливчик не скрыл ничего. Мик-Мик не выдаст, он не пойдет к бабушке, не будет жаловаться на негодных мальчуганов, как это, наверное, сделал бы monsieur Диро. Мик-Мик непременно желает видеть в Счастливчике маленького мужчину. Вот почему так любит Счастливчик своего молодого учителя, как искренен и откровенен с ним.
В этот вечер Кира уснул скоро, но тревожно. И снились ему веселые, шумные мальчики, длинный Верста, тихий Голубин, смеющийся Янко и смелый и умный Помидор Иванович.
Глава 4
Наступила зима… Снег падает большими хлопьями… Они точно большие белые птицы летают по воздуху и, бессильно распластав крылья, шлепаются на землю…
Разгуляй запряжен в сани и мчится по мягкой санной дороге. Счастливчик едет в гимназию. На нем теплое, на беличьем меху, форменное пальто с огромным барашковым воротником. Фуражка с выстеганным ватою дном нахлобучена на самые брови. Сверх фуражки и подшитого воротника еще башлык. Из-под них выглядывает, как гном из пещеры, раскрасневшийся на морозе носик. Так укутала Счастливчика няня по приказанию бабушки.
Monsieur Диро тоже в теплой шубе. Но ему все-таки холодно. Он не привык к стуже. В Париже нет таких крепких, трескучих морозов. И monsieur Диро зябко кутается в шубу, прячет свой длинный тонкий нос в воротник и то и дело ворчит, почему-то по-русски:
— Ой, этит рюской холодник!.. Совсем защиплевал мой носик!
Счастливчику делается ужасно смешно от этого замечания. Андрон же фыркает у себя на козлах.
Разгуляй думает, что это относится к нему, машет хвостом и прибавляет ходу.
— Тпру! Чего ты! Блинов объелся что ли? — кричит Андрон на Разгуляя.
Счастливчик смеется. Как тут не смеяться, посудите сами — видали вы лошадь, которая ест блины?
Вот и гимназия. "Тпру!" — лихо осаживает Разгуляя Андрон. Потом перевешивается с козел и откидывает полость.
— Счастливо, барин! С Богом! — говорит Андрон.
— До свидания, мой мальчик! — бросает ласково monsieur Диро.
Счастливчик ловко выскакивает из саней и исчезает в подъезде.
Швейцар улыбается, встречая его, и торопливо помогает раздеться.
Ранец отстегнут, пальто сброшено, башлык и фуражка тоже. Но что это сделали со Счастливчиком? Где его густые длинные волосы?
Локонов нет. Волосы выстрижены под гребенку, и голова получилась круглая, смешная, как у галчонка, личико малюсенькое, а глаза огромные-преогромные, как две черные вишни.
Теперь Счастливчик не похож ни на овцу, ни на девочку. Он настоящий маленький мужчина.
— Раев, здравствуй!
— Здорово, Лилипутик!
Это кричит Ваня Курнышов, пулей влетевший в швейцарскую. Он в осеннем стареньком пальто, без башлыка и в плохонькой, помятой фуражке. Счастливчик знает, что Ваня очень бедный и что пальто и все то, что на нем надето, — все приобретено дешево на рынке у старьевщика. Но Ване не холодно, несмотря на трескучий мороз. Его щеки точно два цветка мака. И запыхался он от быстрого бега. Еще бы! Ванин отец живет на окраине города, и оттуда Ваня ежедневно добирается в гимназию, по его же словам, "на собственных рысаках", то есть попросту пешком.
— Все уроки выучил? — осведомляется у Счастливчика Ваня. — Небось, с репетитором? — прибавляет он лукаво.
Счастливчик кивает и краснеет. Если бы не Мик-Мик, разумеется, он не знал бы ни одного урока.
Мальчики вбегают на лестницу, прыгая через две ступеньки.
— Здорово, братцы!
Это Янко. Веселый, радостный, как всегда, он так и сияет.
— Арифметику не кончил. Задачи не понимаю. Дай списать, Помидорушка, — просит он Ваню.
Помидор Иванович отрицательно крутит головою.
— Списать ни-ни… Это обман. А вот объясню тебе с удовольствием.
Они втроем входят в класс. Еще рано. До молитвы остается еще целых четверть часа. Но в классе, против обыкновения, уже собралось много народа. На доске написано крупными буквами: "Фокусник и чревовещатель. Прием от 8 ч. до 8 ч. утра".
Весь класс собрался у доски, возня, возгласы удивления.
— Это еще что за выдумка?
Из-за доски вылезает Бурьянов. Лицо торжественное, как на параде. Над губою наведены углем усы, на щеках намазаны баки. Глаза выпучены, точно у рака. На голове колпак с кисточкой из бумаги. Калмык мотает головой, так что кисточка трясется и танцует. Он отдувает выпачканные щеки, еще сильнее таращит глаза и выкрикивает густым басом:
— Честь имею представиться: фокусник и чревовещатель. Кто хочет видеть, как из одного перышка можно сделать двадцать?
Мальчики сдвигаются в кучку, окружают Бурьянова. Всем хочется видеть, как из одного пера выходит двадцать.
— Покажи! Покажи! — пристают они к Калмыку.
У Калмыка на ладони лежит стальное перо. Все смотрят на него с любопытством.
— Давай другое, братцы, это не годится! — командует Бурьянов и протягивает руку вперед.
И вмиг в его руке очутилось другое перышко. Кто-то кладет третье, четвертое. Бурьянов сосредоточенно смотрит, считает:
— Не то, не то… Надо острее… Еще острее…
Мальчики разгораются любопытством. Действительно, презабавная штука, из одного пера можно сделать двадцать!
Когда Голубин кладет на ладонь Калмыка свое самое хорошенькое желтое, точно золотое, перышко, по счету двадцатое, Бурьянов неожиданно срывает с головы бумажный колпак, насмешливо раскланивается перед огорошенными зрителями и визжит:
