Лидия Чарская - Кис-кис
Лидия Чарская - Кис-кис краткое содержание
Лидия Чарская
Кис-кис
I
— Через 5 минут начало… Божественная, готовы?
— Ладно, проваливайте.
— Серьезно — начало.
— Ну, так и начинайте…
— Так вы же во 2-м явлении.
— Ну, во втором…
— Так, как же?
— А пойдите вы к черту! Даша, щипцы!
И выхватив из рук расторопной горничной накаленные щипцы, хорошенькая «премьерша» провинциальной драматической труппы принялась немилосердно палить густую белокурую челку.
Елена Александровна, можно? — раздалось за дверью.
— Вы, Томилин? — встрепенулась она.
— Я.
— И я, Кузьмин, — прибавил другой голос.
— Ну, тогда нельзя!
— Да почему же, божественная?
— Надоели.
— А Томилину можно? — ехидничал тот же голос за дверью.
— Как всегда.
— Вот погодите-ка, я Максиньке насплетничаю.
— Можете! Даша, карандаш! Да где же карандаш, черт возьми!
Даша засуетилась, ища карандаш, а хорошенькая «премьерша», полуодетая, в нарядной нижней юбочке и батистовой распашонке для грима, проводила по губам едкой палочкой кровавого кармина.
В уборной, как и во всех уборных провинциальных театров, пахло духами, клеем и папиросами. Дешевенький ковер, превратившийся, за давностью времени, из голубого в зеленый, покрывал пол. В углу приютился туалет, обитый кисеей, с разбросанными по ней голубыми бантами. На туалете стояло овальное «собственное» зеркало, отражавшее хорошенькое и подвижное лицо хозяйки с лукаво-взыскивающими глазами.
Елена Александровна Танина, или просто «Кис-кис», как ее называли все окружающее за ее «кошачий» характер, отлично сознавала неотразимую силу этих глаз и безбожно пользовалась ими. Но сегодня ей было не до того. Сегодня чудесные глаза не играли…
Она злилась…
— Киска, можно? — послышался за дверью знакомый голос.
— Это ты? Входи, входи, голубчик, — говорила она, и в тоже время подправляла левую бровь, подчерненная несколько больше правой.
— Кис-кис, ты еще не готова!
И молодой, очень красивый, благодаря эффектному гриму и блестящим глазам актера, с развязностью близкого вошел в уборную.
— Максинька, милый!
Ловким, кошачьим движением она закинула ему руку на шею и, не стесняясь присутствия горничной, прильнула к нему, глядя на него снизу вверх своими искусно подведенными глазами.
Стоя она была еще эффектнее. Маленькая, хрупкая и изящная, как дорогая статуэтка, она походила больше на ребенка, нежели на 30-ти летнюю женщину, имевшую десятилетнего сына, где-то далеко на руках родственников. Впрочем, она не скрывала ни ребенка, ни возраста — напротив бравировала ими, сознавая свою силу и моложавость.
— О, какая же ты прелесть сегодня! — вырвалось у актера.
— Прелесть? Правда прелесть? — обрадовалась она, как девочка, и покосилась на зеркало. — Лучше дебютантки?
— Ну, та в другом роде.
— Макс, берегись, я ей глаза выцарапаю!
— Штраф заплатишь, без Занды спектакль не состоится.
— И без Пии тоже. А я истерику закачу сию минуту. — и ее голосок задрожал новыми для него нотками.
— Ну полно, Кис-Кис. Ты у меня несменная.
— Господа, на сцену! Максим Григорьевич, божественная, готовы? — послышался голос помощника режиссера.
— Даша, белое платье, — командовала молодая женщина и, просовывая голову в отверстие воздушной юбки, спросила: — Ну, как принимали после первого акта?
— Принимали хорошо. Сама слышала.
— Черти! — обрадовались, что глазами ворочает. Не жалеют лапищ.
— Это ты верно говоришь. Глаза у нее мистические. Только, не скажи, и играет, она хорошо.
— Та-лант-ли-вая? — странно блестя загоревшимися глазами, протянула Кис-Кис.
— Талантливая! — без запинки ответил Горский, стойко выдерживая ее взгляд.
— Лучше меня?
— Я уже сказал: каждая в своем роде.
— Ну, Максимка, берегись! — И она с силой рванула воздушную оборку платья.
— Начинаем! — раздалось со сцены вслед за дребезжащим звонком.
— Ладно, подождешь! — сердито проворчала Кис-Кис, стискивая бока своими миниатюрными ручками, чтобы дать возможность вспотевшей и измученной Даше зашнуровать узко-налаженный лиф.
Горский, сидя верхом на стуле, курил и смотрел на нее.
Кис-Кис ему очень нравилась. В ней было что-то донельзя раздражающее и задорное, что не могло наскучить ему, несмотря на долгие месяцы их связи. И потом, она была красива, способна и ловка. Эти три вещи были, по его мнению, необходимыми для актрисы. Злость Киски ему не особенно досаждала. И влюблена-же она была в него, как кошка! Это обстоятельство, правда, было немного обременительно, но ловкость и умение устраиваться искупали все. К тому же его не тянуло к прочим женщинам. Провинциальные дамы были мало интересны и щепетильны, а актрисы — свой брат. К тому же Киска считалась самой «шикарной» между ними и выцарапала бы ему глаза за измену.
До сегодняшнего дня, впрочем, он не ощущал особенного неудобства от связи с Киской… Но сегодня…
Когда он увидел эту новую дебютантку, с ее черными звездами, вместо глаз, и бархатно-страстным голосом, врывающимся в самую душу, он невольно сравнивал ее с Киской и не в пользу последней.
На репетициях новая актриса «не играла». Многие из труппы, вслушиваясь в ее монотонную читку и глядя на бледное и не очень красивое лицо, решили на скорую руку, что она «бездарность».
Но когда она появилась в первом акте пресловутой Зандой, заигранной всеми провинциальными героинями, эффектная в красном облаке тюля, с чисто цыганскими глазами, Горский понял, что она и красавица и талант на диво.
Понял это и режиссер, и антрепренер Илья Исаевич Петров, купец-рыбник, баловавшийся «своим дельцем шутки ради». Поняла и провинциальная публика, проводившая новую актрису дружными аплодисментами.
II
Декорации для второго акта были уже поставлены. Придерживая обеими руками трен белого платья, изящнее и миниатюрнее, чем когда-либо, Кис-Кис пробиралась на место.
— Дочурка! — задел ее первый комик, игравший по пьесе ее отца.
— Отвяжись, — отрезала она, проходя дальше.
— За что, мамочка, видит Бог — невинен.
От комика несло водкой и он едва ворочал языком.
Дебютантка, высокая, немного полная девушка, прекрасно нагримированная, с темными, немного мрачными глазами, была еще очень молода, несмотря на некоторую громоздкость фигуры.
Она заметно волновалась.
Горский говорил ей что-то, стоя рядом у кулисы.
Кис-Кис похолодела. «Начинается!» — мелькнула в ее головке, но овладев собой, она подошла к дебютантке и спросила ее с любезной улыбкой:
— Что, боитесь?
— Ужасно! — чистосердечно созналась она, доверчиво и ясно улыбнувшись подошедшей.
— Елена Александровна, приготовьтесь, — шепнул ей помощник.
Кис-Кис обдернула привычным жестом юбку, тронула прическу, перекрестилась и ступила на сцену.
Публика любила Танину за хорошенькое личико, за подкупающую веселость, за милое щебетанье веселых и трогательно грустных ролей.
До Ратмировой, «героиней» была одна, не пользовавшаяся успехом, актриса. Это еще больше укрепило престиж Киски.
Теперь же Танина боялась новой соперницы и «старалась» играть.
Роль Пии — глупенькой и наивной щебетуньи — была не из ярких. Но Кис-Кис так мило стреляла в абонементные ложи и первые ряды, что публика ласково отнеслась к своей любимице.
Кис-Кис ликовала.
— Ну, что? — наскочила она за кулисами на антрепренера-рыбника.
— Сахарная! — пробасил тот, — одно слово сахарная, — и вкусно чмокнул ее розовые ладони.
Третий акт она не была занята, а сидя за кулисами на бутафорском столике, прислушивалась к игре Ратмировой.
— А ведь божественная-то струсила, — подмигнул на нее первый комик второму.
— Что и говорить! Заклюет!
— Ну, нет! Ее песенка спета. Да и Максимка так и охаживается вокруг новой.
— А потому что дурак. С этой взятки гладки, а ведь Танина то ему ангажемент в Казани обещала. И достанет, как Бог свят! Счастливец этот Максимка, право! Житье!.. Ешь — не хочу!
— Подавится! Хлебнем-ка, мамочка.
— Нет, будет. И так в первом действии Ваньки не слышно было. Шипит себе под ном, дьявол, хоть ты тресни… На одних «кренделях» выехал.
— На Занду загляделся.
— И очень просто. Заглядишься, брат… Глазищи-то! Бодаются.
Занавес с шумом опустили.
Ратмирова захватила публику и ходила на аплодисменты, бледная от волнения под тонким слоем румян и как бы сконфуженная неожиданным успехом.
— Обласкали, барышня. Спасибо, чудесно, обласкали… Душевно благодарен, — кинулся к ней «сам» и поцеловал ее руку совсем иначе, нежели у Киски за несколько минут до этого.
А Кис-Кис все видела со своего места и сердце ее грызла самая едкая зависть к успеху Ратмировой.