Эрнест Ялугин - Мстиславцев посох
— Тебе разума не занимать,― пальцы гостя дотянулись до ключа, вцепились в теплую еще от ладони купца витую рукоять.― Надобно, чтоб люди устремились помыслами к возведению храма истинной веры христианской. Они же ныне глаза пялят на поганую гору.
— Возведение сей церкови ужо не остановить, человече. Не то новую смуту в место Мстиславское накличешь.
— Потребно, чтоб сами же схизматики то свершили. Апанас Белый вскочил на ноги.
— Не на того напал ты, ксендз! ― купец вырвал у гостя ключ.
— Купцу надлежало бы видеть далей носа своего,― сказал гость, поднимаясь и пряча четки.
— Ведаю, отродье ваше злопамятно,― Апанас Белый грузно опустился на лаву.― Однако не к лицу мне в темное дело встревать.
— Или в купеческом деле все при ясном солнышке свершается? ― гость остановился у затворенной двери, прислушался.
Апанас Белый не отвечал. Сидел, кинув на колени большие руки.
— Может, запалил бы свечу, пане Апанас,― гость быстро, будто норовя поймать невидимое что-то, отвел в стороны руки, повернулся к купцу.
— Небось пан ксендз, ловок и впотьмах читать в душах мирян,― уже насмешливо заметил Апанас Белый.
— Слыхал, братство деньги тебе сполна выдало?
— За малым.
— Церковь же на поганой горе еще год работать.
— Ладно бы в два лета поспеть,― звонница надобна, да притвор с папертью, да шеи две малых.
— А наступным летом запрет объявит староста.
— Ловко. Ясновельможный-то принял от нас куш.
— Запрет выйдет от великого князя.
— Вот и добро,― купец бросил на стол ключ.
— Нам иное надобно,― снова пальцы гостя невольно потянулись к нагретому купеческой ладонью железу.
— Иного от меня не жди, ксендз,― твердо молвил Апанас Белый.
— Иное без тебя будет,― еле слышно отвечал гость.― Ты же, когда знать дадим, увел бы стражей.
— Стражи у меня добрые,― усмехнулся купец.― Перехрестят дубинами ― почешешься.
— Нам ведомо все.
Купец Ананас наклонился к гостю, осклабился хищно.
— А вот я тебя зараз скручу да и сведу к старцу Никону на допыт. Нихто и ведать не будет, в которой подземной келье станешь до конца дней грехи отмаливать-то.
Гость не шелохнулся, приглядывался к купцу. Затем медленно откинул полу армяка. Апанас Белый отшатнулся ― а ну в темноте кинжалом ребра пощупает. От божьих людей всего жди. Не одну душу так-то на тот свет без покаяния отправляли.
Гость бросил на стол тяжелый кошель.
— Тебе в знак расположения от ясновельможного пана Яна.
По тому, как стукнул кошель, купец мог без ошибки сказать, сколько там желтеньких кругляков.
— Остатнее,― сказал гость,― как дело сладится.
— Неужто порохом рвать будете? ― выдохнул купец. Гость не ответил.
— Однак кто ж руку-то посмеет поднять на храм? Аль своих пошлешь?
— Сделают все люди, которых ты знаешь.
— Однако кто ж? ― допытывался купец.
— Там увидишь,― уже резко, как человеку, который находится в подчинении, ответил гость.
Рука гостя нашла в полумраке, крепко зажала теплую рукоять ключа.
— Ты градодельца того, Василия Анисимова привадь,― как бы между прочим, сказал, прощаясь, ксендз.― За то будет тебе особая милость от замка.
...Апанас Белый еще гремел запорами, когда недавний его гость выходил из торговых рядов. Под ногами хрустел ледок, к ночи уж неделю как сильно подмораживало.
От степы мучного лабаза отделился человек.
— Не оступись, пане Тадеуш, ― сказал он хрипловато, скорыми шажками поспешая навстречу.― Тут лед тонок.
— А, это ты? ― облегченно откликнулся тот, кого назвали Тадеушем.― Ну, веди, Амелька. Не то в этих улочках и нечистый ногу сломит.
― Сговорились? ― шепотом спросил Амелька. Тадеуш Хадыка не ответил; что-то бормотал про себя, спрятав голый подбородок в жесткий ворот армяка,― ветер был с морозом.
ПЕТРОК УЗНАЕТ НЕДОБРОЕ
Степка по уговору с дойлидом Васплем повел отдавать брата к Ивашке Лычу в обучение, и потому ныне Петро-ку был вручен шнур с узлами и топор.
— Мерять будем,― сказал дойлид Василь.― А где скажу ― станешь колья вбивать. Кольев у плотников набери.
У восточной башенки дойлид остановился, развернул свиток, поглядел, нахмурясь. И Петрок поглядел, подивился ― весь храм на бумаге виден: где основание ― там черта и где какое членение ― тоже черта, а шеи и главы на них ― все три видны, готовые, хотя еще и не завершены в самом деле. Петрок о том сказал дойлиду Василю:
— Пошто намалеваны тут, коли не завершены еще?
— Для того и намалевапы,― дойлид усмехнулся ласково,― чтоб ведали камнедельцы, как вершить. Смекаешь?
— Во-она,― сказал Петрок.― А как же плотники избу ставят без малеваного? Без малеваного, а добра.
— Они, плотники, свою избу, пока ставят, в уме держат ― от первого венца до конька на кровле. А храм весь в уме удержишь ли? Нут-ка?
Петрок оглядел весь храм с тремя башенками в основании, с высоким кубом, изрезанным закомарами, с шишковатыми кокошниками, припомнил, что деется внутри храма да в середке стены, согласно кивнул ― такое в уме зараз не удержать.
— То-то и оно,― продолжал дойлид.― Я вот мерял тут однажды, а ныне вновь надобно. Что забыто, что по-иному надобно, чем раней мыслилось. А есть в других градах и поболей нашего. Там одному дойлиду и не управиться. Два, а то три работают. Ну, бей, хлопче, сюда кол, да мерять почнем.
Дойлид топнул сапогом у самого основания башенки. Петрок поставил на указанное место кол, заторопился топором.
— Привязывай теперь бечеву да отступи от вежи три мерных сажени да сажень без четверти.
Петрок, разматывая шнур, стал пятиться от башенки, считая узелки. Который узел побольше,― сажень, совсем малый ― четверть. Дойлид прищурил глаз.
— Отступи к правой руке на пядь. Еще чуть... Бей. Снова ударил Петрок топором, и кол, с хрустом проломив уже изрядно толстую корку мерзлоты, вонзился в древний курган.
Без рукавиц стыли руки. Петрок шмыгнул носом.
— Ты треух бы надевал,― посоветовал дойлид.― Меня вот в теплом кафтане на подмостях ныне до костей пробрало.
Петрок поглядел вверх. Камнедельцы на подмостях стояли кто в толстых армяках, а кто и в тулупчиках: лица у всех от холода ― земля землей. Вот уж неделю, как небо все больше хмурилось, тучи тяжелели, темнели, и по утрам долго не пропадал за Вихрой на лугах мертвенный блеск инея. Работы замедлились. Добрую половину людей дойлид Василь распорядился свести вниз. Незавершенные места, в том числе и возведенные наполовину два барабана меньших, до будущей весны закрывали рядном, крепко, чтоб не сорвало ветрами, обвязывали веревками. Камнедельцы завидовали Харитоновой артели ― та работала притвор. Внизу теплей. Дойлид Василь хотел, чтоб начинали также и свиточную келью, задуманную им с дозволу попа Евтихия у восточной башенки. Однако Харитон не согласился.
— Фундовать надо весною, чтоб крепко было,― сказал мастер.
Однако место под свиточную келью дойлид решил разметить. Вечор наказал Амельке прислать землекопов яму для подклета рыть, однако те не пришли. Да и Амелька с утра еще не объявлялся. Дойлид Василь хмурился.
— Веселей хлопчик! ― подгонял он Петрока.― Да кол по углу крепче вбей, не то кто ногой заденет ― вывернет.
Снова дойлид заглядывал в свиток, меряли. Меряя, помогая Петроку забивать колья, дойлид веселел.
— Свиточную келью поставим просторно, по-палатному,― щурился он.― В ней же книги всякие соберем да писаницы древние мудрые. Станем по ним таких вот наподобие тебя огольцов уму-разуму наставлять, как затеяно то у немцев. Уж о том с братством договорено.
— А скажи, дядька Василь,― сказал Петрок.― Как это кажин храм так поставлен, что по-иному, кажись, и нельга,― пи шири ему прибавить, ни выси дать? А вот же Ильин храм высок да крепок, будто рыцарь в воинской справе, а той же Тупичевской обители храм ― что тебе купчиха на сносях. А оба все едино добра глядятся.
Дойлид Василь развернул грудь, засмеялся.
— О, ту мудрость разгадывают многие дойлиды и геометры. Сам я распытывал об этом ученых мужей Венеции и в Праге. А всяк о том свое толкует. На Руси же издавна правило в уме держат мурали да плотники ― руби высотою, как мера и красота скажут. Так вот. А нет в тебе этого чутья ― как ни мудри, ни меряй, а и божий храм курятником поставишь.
— Сам же небось во сколько меряешь-то,― недоверчиво сказал Петрок.
— Без меры, брате, нельзя. Только к ней непременно чутье на красоту надобно. Вот я, скажем, мерил, какой быть этой церкови? Прикидывал и так, и сяк. И за Вихру хаживал, оттуда на гору глядел, и со стороны торговой площади. А выходило у меня, что б краше,― сначала положить вдоль три сажени без четверти и шири затем три мерные сажени дать. А уж потом и высота до барабана из того определилась, и барабан главный, и крест наверху,― высота и размах. О, то, брате, хитрость велика есть! Вот пойдут зимние деньки, растолкую тебе кой-что.
