Павел Карпов - Черная Пасть
- Значит... студент не показался...- прошептал Мурад, приблизившись к отцу по коврику на коленях. Он верил, что это был студент из Темир-Шуры, который не утонул около острова, а пересек все же ледяной пролив, подал весточку чабану и помог спасти товарищей.
- Не всплыл. - Ковус-ага отодвинулся вместе со стулом к стене и только там, в полутьме, тихонько встал и потрогал пальцем перевитые, густые брови. - Не отозвался больше парень. Одним выкриком все он сказал: весь остаток жизни вложил в этот крик о друзьях... И его услышали. Бросились на помощь пострадавшим.
- Видишь, папа, все-таки он был около берега! - Мурад, стоя на коленях перед стариком, еле слышно шептал.- Я обязательно доплыву!..
- Не о тебе пока речь, верблюжонок. Настоящим джигитом был парень из Темира! Другие не решились, а он поплыл по зимним волнам, в снег. Смельчаки знают, что глаз - трус, а сердце - храбрец! Отчаянный джигит и чабанов заставил делать невозможное. Подбросив саксаула в костры, они бросились искать лодки. А где же больше было искать, как не в проливе!.. Там, около самой Черной пасти поселился безумный человек. Русский ученый. Никто не знает, как он попал к Бару. Чуть живой был, а все искал что-то в соляном царстве. Говорили, что этот бородатый человек был на волоске от смерти, в горле у него торчала серебряная трубочка. Через нее он дышал... Николаем звали этого чудака. Жил с ним еще один человек, армянин. Тоже душевный и смелый человек. Встречался я с ними. Николая с трубкой особенно хорошо помню... Так вот, когда прибежал казах в их деревянный, куриный домик, они делали какие-то опыты с солью.
- Кара-Ада! - крикнул чабан с порога.
К нему бросились с расспросами, но узнали немного. Казах только и сказал, что с острова сигнал подают... У солеваров был кулас. Небольшой, но крепкий, парусный. Такому не страшен каспийский шторм. А волна тогда была куда больше верблюжьего горба, как говорит Алдан! Это надо понимать, что накат был крепкий!.. Человек с серебряным горлом и мангышлакский казах вдвоем поплыли от залива к острову Кара-Ада. Обогнули они страшную, острую как охотничий нож каменную косу, и вышли в море. Чабан для своих овец - шах, а в море он - приманка для осетра. Так шутят моряки про степняков, но про этого джигита с Мангышлака нельзя говорить жалкие слова. Он был настоящий батыр... Да продлит аллах его дни, если отважный казах и сейчас жив, жирного ему бешбармака и хмельного кумыса. Иной раз я думаю, что надо бы объявить всесоюзный розыск и найти того чабана. Шутка сказать, в истории гражданской войны он свой маяк оставил. - Ковус-ага взглянул на Виктора Степановича и, заметив по его лицу, что тот собирается перебить, положил ему на небольшую, с широкими и короткими ногтями сильную, натруженную руку свою тяжелую и горячую пятерню. - А если нет в живых, то надо могилку отыскать и отметить памятным знаком.
- Будет здорово! - воскликнул Мурад, привскочив с колен, напружинившись худеньким, мускулистым телом. Он как гуттаперчевый мальчик в цирке изогнулся и поднял к потолку руку. - Могила неизвестного чабана! - Мурад вдруг притих и опять опустился на ковер у ног Ковус-ага.- Нет, лучше бы он жил. Может, я его увижу и про все сам расспрошу. И про студента из Темир-Хана, и про ученого с серебряной трубочкой...
- Можно бы поискать таинственного вестника-чабана, если бы знать имя! - не утерпел и тоже заговорил Виктор
Пральников, стараясь поддержать Мурада, на которого хмурился Ковус-ага за то, что тот его перебил.
Нельзя было перебивать старика, надо было еще многое от него узнать о полузабытом и почти утерянном для истории эпизоде. В оставшихся записях события на островке Кара-Ада и мысе Бекташ проходят всего лишь как эпизод гражданской войны в Закаспии, но из таких вот взрывных, неповторимых и драматических эпизодов и создается сама история. Виктор Степанович не ради любопытства собирал по крупицам все, что было известно об этом; он считал своим долгом отыскать все ценное, неповторимое, передать отголоски тех событий, рассказать о встречах с их участниками, запечатлеть живые черты, человеческую гордость участников октябрьских сражений, рядовых ленинской гвардии.
То, о чем сейчас рассказывал Ковус-ага, уже никогда и ни от кого не услышишь. Тихо угасающий, хотя еще крепящийся старый каспиец Алдан и его младший сподвижник Ковус-ага, - оба они из революционного племени "краснопалочников", "красных следопытов" и всезнающих быстроногих проводников. Добродушные и в то же время чувствительно беспокойные яшули были той живой историей, которая как будто не уходила в прошлое, не была подвластна секачу времени и не становилась тленом или тенью; она переходила в другие дела и в других людей нового поколения; она не усыхала и не блекла от возраста и старости - эта история, она цементировала и заряжала силой и энергией смену поколений, и каждая черточка, всякое живое свидетельство бывалых людей светилось искрами октябрьского пламени. Виктор Степанович надеялся еще разок встретиться со стариком и не торопил его с рассказом, чтобы тот не гасил живые интонации. Про чабана он хотел знать побольше подробностей. Ковус-ага сегодня вспоминал минувшее с завидной ясностью и рассказывал как бы не для других, а говорил себе, все переживал заново.
- И Алдан ничего не знает о степняке, который стал спасителем? - спросил Виктор Степанович.
Ковус-ага с досадой посмотрел теперь уж не на сынишку, а на седеющего литератора, который тоже страдал мальчишеским нетерпением.
- Верблюда не увидели, а орешки его заметили! Так?..- со стариковской колкостью сказал Ковус-ага, желая подкузьмить в чем-то гостя.
- Я поясню, Ковус-ага...
- Мне Алдан все пояснил! Он и про этого верблюда мне напомнил. Алдан на меня за этот же самый вопрос так обиделся.!. Он так и сказал: нас часто спрашивают и упрекают... того-то вы не видели, этого не запомнили, а про того и совсем не слышали... Ругают, что мы верблюда-то не заметили... Видели мы самых сильных инеров. Даже таких, про которых в народе говорят: когда в караване есть такой инер, груз на земле не залежится. Но мы все делали и жили не для похвальбы. Делали так все от сердца, искренне и жертвенно, как народ и как Ленин велели! Делали все по велению сердца, а наши сердца навсегда народу и делу Ленина отданы. Так говорит мой друг Алдан. И я так думаю. Про того чабана, судьбой которого во многих книгах интересуются, Алдан сказал: был он такой же, как мы, бедняк, свое богатство при себе носил: кибитка за плечами, ложка - за поясом. Ходил за отарой, искал счастье. Только никак не мог его догнать: он за ним пешком, с чабанской гнутой палкой спешил, а счастье - на скакуне убегало. Не сразу оно к нам в этот край и после Октября пришло, за бедняцкое счастье еще долго мы дрались с интервентами и басмачами. Когда друг Алдана, казах из Мангышлака бросился спасать революционеров, он не думал, что совершает подвиг, что когда-то его разыскивать и прославлять будут. Чабан был настоящий человек, делал все по совести и по сердцу. Алдан говорит, что он его всегда называл просто - чабан... Тот его курдючным салом, бешбармаком и кумысом баловал, а рыбак Алдан снабжал красной рыбешкой, кавказским табачком, дробью, порохом и новостями... После того самого случая, как сказал Алдан, его друг будто, бы на нефтяные промысла, на Эмбу или к себе на Мангышлак подался.
- А другие говорят, что соль на Кара-Богазе собирал, - подстраиваясь под рассказчика, вставил Виктор Степанович.
- Дослушай заику до конца... - продолжал Ковус-ага. - Вспомнил я про спасенных, которых потом провожал в Красноводск. Как ни торопился Алдан, добрался он до Кара-Ада после казаха и ученого со свистулькой в горле... Те уже копошились на берегу, отделяя живых от мертвых. Живых снесли к кострам. Отхаживали их водой и водкой... Другого лекарства не было под руками. Первым пришел в себя матрос. Он косоглазо взглянул на приплывших и упал без памяти на руки чабану. Уже в лодке удалось от него кое-что узнать. Из пленников Кара-Ада, брошенных в штормовом, январском море белогвардейцами, осталось в живых только пятнадцать... Кости остальных до сих пор находят в разных концах острова и сносят в братскую могилу, которая пока не приняла все останки... Змеиный остров не хотел отпускать своих жертв. Приходилось бороться за жизнь каждого. Алдан помогал спасителям, выносил пострадавших, указывал путь между рифами. Из тех, кого переносили в лодку, тоже не все увидели солнце. В ту же ночь умерло еще шесть... Оставшиеся в живых разделились на две группы: шестеро в сопровождении чабанов ушли в сторону Красноводска, а трое остались в дощатом домике у разинутой, ненасытной Черной пасти, вместе с соледобытчиками Кара-Богаза.
Ковус-ага и его слушатели несколько минут молча смотрели в сторону острова Кара-Ада, который угадывался по гудкам пароходов, огибавших его восточные, причудливые берега при выходе из порта и как будто салютовавших павшим героям. Мурад сидел на ковре прямо против Ковус-ага, положив руки на колени и вытянув шею. Он старался не перебивать отца, чтобы все до конца дослушать, и хотя знал наперед, чем все кончится, ждал чего-то нового... И действительно Ковус-ага всякий раз добавлял к своему неувядающему рассказу не только новые подробности и детали, живые интонации и краски, но и совсем незнакомые повороты событий. Только недавно он сказал, что оставшийся в живых и временно поселившийся на Баре, у залива матрос несколько раз потом переплывал вместе с Ковус-ага и Алданом на таймуне широкую морскую протоку между мысом Бекташ и островом Кара-Ада. Он все удивлялся тому, как сумел ее одолеть изможденный студент из Темир-Хана. Не раз плавал потом матрос с Ковус-ага на остров, подолгу бродил в тех местах, где свалил их тиф, голод, и где, по словам матроса, полумертвый ученый человек растерял какие-то записки про Черную пасть.
