Люси Монтгомери - История Энн Ширли. Книга 3
— Господи, чего только не бывает в жизни, — , вздохнул Огастус Палмер.
— Я помню, как Питер начал ухаживать за Эми, — как бы подумал вслух старый Джеймс Портер. — Я тогда тоже ухаживал за своей будущей женой. А Клара была красоткой. И какой вишневый пирог пекла!
— Но на язык она всегда была резка, — сказал Бойс Уоррен. — Когда я увидел, что она пришла на похороны, я подумал: не к добру это. Но чтобы она выкинула такое, мне и не снилось… А какова Оливия? Вот уж о ком не подумаешь! Чудные они все-таки, женщины.
— Об этих похоронах мы теперь до конца своей жизни будем помнить, — заметила Камилла. — В конце концов, если бы время от времени не случалось что-нибудь в этом роде, история была бы очень скучным предметом.
Вконец деморализованный Джед собрал своих носильщиков, гроб вынесли из дома и поставили на катафалк. Когда он медленно выехал на дорогу в сопровождении траурной процессии, в сарае горестно завыла собака. Может быть, все-таки одно живое существо оплакивает Питера Керка? К Энн, дожидавшейся Джильберта, подошел Стивен Макдональд. Это был высокий человек с головой римского императора. Энн всегда симпатизировала ему.
— Снег, наверное, пойдет, — предположил он, нюхая воздух. — Ноябрь, по-моему, очень грустный месяц, правда, миссис Блайт?
— Да. Природа грустит об ушедшей весне.
— Да… весне. Я старею, миссис Блайт, и мне начинает казаться, что времена года изменились к худшему. Зима стала не такая, как раньше… и лето я не узнаю, а весну и подавно. Сейчас у нас вообще не бывает весны. По крайней мере так кажется, когда осознаешь, что с нами нет тех, с кем мы радовались весне. Бедная Клара Уилсон. Что вы обо всем этом думаете?
— У меня сердце разрывалось от жалости. Такая ненависть…
— Да-а… Видите ли, она сама была влюблена в Питера Керка… без памяти влюблена. Клара была самой красивой девушкой в Моубрей Нерроуз… черные кудри, молочно-белое лицо… но Эми была такая веселая, смешливая. И Питер бросил Клару и стал ухаживать за Эми. Странно мы все-таки устроены, миссис Блайт.
Ветер зашумел в елях, росших за фермой. Вдали, над холмом, где в серое небо вонзались пирамидальные тополя, пошел густой снег. Все заторопились домой, пока туча еще не достигла Моубрей Нерроуз.
«Какое право я имею быть такой счастливой, когда другие женщины так несчастны?» — спросила себя Энн по дороге домой, вспоминая глаза Оливии Керк, благодарившей Клару Уилсон…
Энн встала со своего места у окна. С тех лет прошло почти двенадцать лет. Клара Уилсон умерла, а Оливия Керк уехала на материк, где вторично вышла замуж. Она была много моложе Питера.
«Время добрее, чем мы думаем, — подумала Энн. — Нельзя столько лет держать в душе ненависть. Однако вряд ли я когда-нибудь расскажу эту историю Уолтеру. Она совсем не для детских ушей».
Глава тридцать первая
Рилла сидела на крыльце веранды, закинув одну ногу на другую — такие прелестные полненькие загорелые ножки! — и изнывала от горя. И если читатель спросит, какое может быть горе у девочки, которую все обожают и нещадно балуют, то пусть он вспомнит собственное детство и собственные страдания по ничтожному, как представлялось взрослым, поводу. Рилла впала в отчаяние по той причине, что Сьюзен собиралась печь «серебряно-золотой» торт для приютских детей, который ей, Рилле, надо будет отнести в церковь.
Не спрашивайте меня, почему Рилла считала, что лучше умереть, чем идти через весь Глен с тортом в руках. Детям в голову приходят самые странные идеи, и Рилла почему-то была убеждена, что показаться людям с тортом в руках постыдно и унизительно. Возможно, что эту идею заронила в головку пятилетней Риллы встреча с Тилли Корк, неопрятной старухой, которая жила на мысу. Тилли тогда несла по улице торт, а за ней бежали мальчишки и, издеваясь, пели:
Тилли Корк
Украла торт
И у нее сделался запор!
Рилле было страшно подумать, что ее поставят на одну доску с Тилли Корк. У девочки в голове прочно засела мысль, что «приличные люди» не ходят по улицам с тортами. Поэтому она и была в таком горе, и на ее милом личике отсутствовала всегдашняя радостная улыбка. Даже огромные карие глаза, которые зажмуривались, когда Рилла смеялась, были полны печали, вместо того чтобы, как обычно, излучать обаяние. Тетя Китти Макалистер однажды сказала, что не иначе как феи дотронулись до глаз малышки волшебной палочкой. А Джильберт говорил, что она родилась чаровницей и улыбнулась доктору Паркеру через полчаса после рождения. Рилла пока что говорила глазами лучше, чем языком, потому что сильно картавила. Но родители были уверены, что это пройдет. Она очень быстро росла. В прошлом году она была ростом с розовый кустик, в этом году — уже с флоксы, а вскоре, наверное, дорастет до георгинов, и придет пора ей идти в школу. Жизнь протекала радостно и беззаботно — и вдруг это ужасное поручение Сьюзен! «Ну, разве это справедливо?» — взывала Рилла к небу. У нее, правда, получалось «Лазве это сплаведливо?», но голубое ласковое небо, видимо, ее понимало.
Мама с папой уехали утром в Шарлоттаун, все остальные дети были в школе, и Рилла с Сьюзен остались в Инглсайде вдвоем. В другое время Рилла этому очень обрадовалась бы. Ей никогда не бывало скучно одной; она с удовольствием сидела бы здесь на крылечке, или в своем заповедном мшистом уголке в Долине Радуги, вообразив себе в друзья волшебного котенка, а то и двух, и придумывая сказки обо всем, что попадалось ей на глаза: об анютиных глазках, которые похожи на веселый рой бабочек… об одиноком пушистом облаке… о больших шмелях, гудящих над настурциями… о жимолости, оранжевые ягоды которой касались ее волос… о поднявшемся ветерке — а куда он, интересно, дует? Робин, который опять вернулся на лето домой, вышагивал с важным видом по перилам веранды и не мог понять, почему Рилла с ним не играет. А девочка не могла думать ни о чем кроме того, что ей придется нести через всю деревню — торт! — предназначенный для приютских детей. Она смутно сознавала, что приют находится в Лоубридже и что в нем живут сироты — дети, у которых нет ни папы, ни мамы. Ей было их очень жаль. Но даже во имя самого сиротского сироты Рилла Блайт не желала показаться в деревне с тортом в руках.
Может, пойдет дождь и Сьюзен ее не пошлет? Но небо было ясное. Рилла сжала на груди руки, подняла глаза к небу и взмолилась:
— Позалуйста, дологой Бозенька, сделай так, стоб посел доздь как из ведла… или… — Рилле пришел в голову другой способ избавиться от торта — или стоб толт у Сьюзен сголел дотла.
Увы, когда пришло время обедать, на столе у Сьюзен красовался покрытый глазурью «серебряно-золотой» торт. Рилла обожала этот торт, но теперь ей казалось, что она никогда в жизни не возьмет в рот ни кусочка.
Но не гром ли там гремит? Может быть, Боженька услышал ее молитву, может, он еще устроит землетрясение? Или сказать, что у нее болит живот? Нет, содрогнулась Рилла, тогда Сьюзен заставит ее пить касторку. Лучше уж землетрясение.
За обедом остальные дети и не заметили, что Рилла притихла на своем любимом стульчике, на спинке которого была вышита задорно разинувшая клюв утка. Извелги! Если бы мама была дома, она бы заметила. Мама ведь сразу заметила, как огорчилась Рилла, увидев папину фотографию в газете. Рилла тогда горько плакала в кровати, потому что думала, что в газетах публикуют фотографии одних убийц. Мама тут же все исправила. А маме понравилось бы, что ее дочь несет через Глен торт, как старуха Тилли Корк?
Рилле кусок не лез в горло, хотя Сьюзен подала ей ее любимую голубую тарелочку с розами, которую тетя Рэйчел Линд прислала ей на день рождения. Сьюзен обычно ставила ее на стол только по воскресеньям. Подумаешь, тарелочка! Когда она будет опозорена на всю деревню! Но яблоки в тесте, которые Сьюзен подала на десерт, были довольно-таки вкусные.
— Сьюзен, а Нэн с Ди не могут отнести толт после сколы? — умоляюще спросила Рилла.
— Ди пойдет после школы к Джесси Риз, а у Нэн кость в ноге, — беззаботно ответила Сьюзен, полагая, что малышка шутит. — И потом, тогда уже будет поздно. Комитет просил принести все пироги и торты к трем часам, чтобы они успели их нарезать и разложить по тарелкам. Ну, почему ты не хочешь туда идти, Булочка? На почту ты же обожаешь ходить.
Рилла действительно была полненькая, но ненавидела, когда ее называли Булочкой.
— Мне это осколбительно, — надувшись, буркнула она.
Сьюзен рассмеялась. В семье теперь часто смеялись над высказываниями Риллы, а она не могла взять в толк, чего они смеются — ведь она говорит совершенно серьезно! Только мама никогда не смеялась: она даже не смеялась, когда Рилла решила, что ее папа убийца.
— Но это же делается для бедных сироток, у которых совсем нет родителей, — объясняла ей Сьюзен — будто она сама этого не знала!
