Герман Балуев - Санины каникулы
После смерти мамы отец сгорбился, как бы обвис. Движения у него стали мелкие, суетливые, неуверенные. Посуетившись, он садился в кресло и забывал о том, что на кухне кипит вода, а на стульях лежит белье. Все начатое им бесшумно и ловко доделывала соседка Ирина Викторовна.
Ах, не так надо было, не так! Не смотреть с опаской и состраданием на отца, а попытаться его отвлечь, заинтересовать своими отметками, что ли… Получить двойку, чтоб удивился.
А теперь? Вовка погиб. И принести эту весть должен Саня? Нет, нет, нет! Лучше умереть. Саня даже почувствовал облегчение, когда набрел на этот выход.
…Звук мотора ударился о скалы.
— Свети! — крикнул с кормы Хабибуллин.
Скалолаз ударил с носа лучом. Вода с громким урчанием обтекала камни сошедшей лавины. Хабибуллин повернул лодку, и они пошли вдоль берега, ища, куда бы приткнуться. Наконец, заклинились в валунах, и Кабалкин полез с фонарем наверх, по нагромождению камней. За ним двинулись все остальные.
— Будем искать, пока не найдем, — сказал мастер.
— Само собой, — ответил Кабалкин.
— А я-то куда теперь денусь? — спросил себя Васюков. — Куда?..
Часа четыре они лазали по завалу, ободрались и обессилели, но результатов это лазание не дало, если не считать обнаруженной трубы водопровода, которая, вынырнув из камней, тут же прыгала в Енисей. Молча сели, привалясь к скале. Васюков лег, уткнувшись лицом в руки.
И тут Саня заметил, что серые камни выступали из тьмы, небо выцвело и погасло, обозначив вершины хребтов. Назревало утро.
— Пойдем на хребет, — хрипло сказал Хабибуллин. Лицо его словно обуглилось, в провалах щек залегли тени.
— Само собой, — ответил Кабалкин. Он один был по-прежнему свеж. И присел — словно так, за компанию. — Плохо — роса, склон сырой… Да ладно…
Отдохнув, они начали подъем. Головным шел Кабалкин. За ним — Саня. Страхуя его, ниже поднимались Хабибуллин и Васюков. Первые полчаса подъема Саня еще различал окружающее. Он заметил, что хребты выступили окончательно. Внизу кофейно сверкнул Енисей. За кусты цеплялись клочья тумана.
Еще заметил Саня, что лицо Васюкова стало старушечьим, выжатым. И больше уже ничего не замечал, кроме мокрой осыпи камней близко перед глазами, сухих былинок и редких кустов, за которые он судорожно хватался.
От первоначальной легкости не осталось и следа. Саня скользил, взрывая пыль и мелкие камни. Глаза застилала пелена.
Время от времени пелена редела, и тогда Саня видел Кабалкина, внимательно за ним наблюдавшего. Скалолаз шел легко, неторопливо, лишь чуть-чуть касаясь ладонью склона, и, что самое удивительное, болтал не умолкая.
— Разве ж это гора?! — ясным и свежим голосом говорил он. — На нее можно въехать на велосипеде… Так. Замечательно! Молодец! — подбадривал он, останавливаясь и фиксируя каждое движение прилипшего к скале Сани. — Три шага — вдох, два шага — выдох… Идем направо… Теперь — налево… Зигзагом, зигзагом — мы никуда не торопимся… Мы просто гуляем… Пробуем ногой опору — надежно? Переносим на нее всю тяжесть… Ступаем неторопливо, тяжело, уверенно, как ответственные работники…
Временами голос Кабалкина глушили гулкие удары в висках.
В какой-то момент Саня ощутил под ногами пустоту. Сквозь пульсирующую фиолетовую пелену он увидел близко перед глазами камень с прожилками. На камне, зарывшись в лакированный панцирь, спал жук. Жук постоял перед глазами и пошел вместе с камнем вверх. Саня понял, что его силы иссякли и что куст, за который он ухватился, выскальзывает из рук.
— Прекрасно! — раздался голос Кабалкина. — Теперь можно оставить куст и отдохнуть.
Саня ослабил руки и уперся в горные ботинки оказавшегося под ним скалолаза.
Подождав, пока глаза Сани осмыслятся, скалолаз повел его вверх. И дальше Саня вообще перестал что-либо различать. Лишь иногда выдирались из тумана камни, трещины, ветки…
В себя он пришел, лежа ничком на гранитной площадке. Рядом раздавались длинные, свистящие хрипы. Саня прислушался и понял, что эти звуки издает он сам. Он приподнял голову и увидел: Кабалкин с интересом рассматривает что-то. Саня сел. Гранитная площадка врезалась в гору, образуя грот. В гроте, подернутые сизым пеплом, дотлевали угли костра. А рядом с костром лежал человек с нелепо вывернутыми ногами. Человек лежал лицом вниз, худой и длинный. В его вывернутых ногах, подломленных под живот руках было что-то страшно знакомое. И мысли Сани шарахнулись…
А Васюков остолбенел.
— Вовка! — заревел он.
Человек сел, озираясь.
Да, это был Вовка, нелепый Санин брат.
Хабибуллин сел на корточки, прикрыл ладонью лицо и так замер. Золотые очки покачивались у него на пальце.
— Ты как, живой? — все спрашивал и спрашивал Васюков, то принимаясь смеяться, то вытирая слезы.
— Как загремело, я отошел в сторону. Костер развел…
— Не было видно костра, Вова, — с горечью сказал Васюков. — Не видно было, родной… Ах, Вова, Вова, если бы видно было!..
Вовка сладко зевнул и на середине зевка, увидев Саню, лязгнул зубами.
— А ты откуда здесь?
— За тобой приехал. Отец возвращается. Надо тебе домой.
— Хорошо, — сказал Вовка.
— Вернешься?! — поразился Саня.
— Вернусь.
Саня подсел поближе и сказал Вовке шепотом:
— Мастер тебя страшно хвалил… Удивляюсь, чем ты ему понравился?
Вовка ухмыльнулся, сложился, как метр, обхватил колени длинными худыми руками. Рабочая одежда висела на нем, как на школьном скелете. Взгляд, обычно обращенный в себя, теперь был зорок и светел.
— Все очень просто, — сказал он. — Мне понравилась работа. Поэтому я понравился мастеру. — Он помолчал, спокойный, светлый и уравновешенный, и тихо засмеялся: — Я заблудился в трех соснах, Саня. Я здесь это быстро понял… Нельзя жить, рассчитывая на великий результат. Если он к тебе придет, тем лучше. Надо любить сам процесс поиска. Надо утром вскакивать от радостного нетерпения — скорей за работу! Надо, чтобы каждый день был полон маленьких открытий.
— Чем же ты сейчас займешься? — не понял Саня.
— Тем же самым, — улыбнулся Вовка. — Только я не собираюсь больше поражать мир. Не удастся расшифровать таблички, что ж… Расшифруют другие.
…Сложная штука жизнь, дорогие друзья. И серьезная. Думаешь о себе одно, и хорошо думаешь, а она возьмет и развеет пылью твои замечательные представления. И заставит посмотреть на себя беспощадным взглядом. Посмотришь и ахнешь. Оказывается, все надо начинать сызнова, с чистой страницы…
Вот какие жуткие открытия подкарауливают нас в пути. Саню они настигли на Саянском хребте, у костра, который вздул скалолаз Кабалкин. Саня сидел, сгорбившись, зачеркнув свою прошлую жизнь. Его мутило от стыда. Мечты о дурацком памятнике, о великих открытиях, наглость, высокомерное отношение к людям — сколько ужасного может вместиться в одном человеке?!
— Валера, — сказал он тихо, — вот ты все время со мной…
Кабалкин удивился:
— Как же я мог тебя бросить, Саня?! Этого никак я сделать не мог.
— Но ты же теперь в бригаде…
— Я взял пятидневный отпуск. Для устройства личных дел.
Саня поник головой.
— Плохи мои дела. Валера.
— Что ты. Саня, наоборот! У тебя все блестяще.
Саня недоверчиво на него посмотрел.
— Ошибки человек так и так иногда делает. Никуда от этого не деться. Беда, если они растягиваются на всю жизнь. У тебя же все отлично — ты их делаешь одну за другой. Скоро все переделаешь и освободишься.
— А дальше?
Скалолаз улыбнулся детской улыбкой, не отрывая глаз от вершин Боруса. Их снеговые грани уже прихватило солнце, и над угрюмым, затененным хребтом вершины сияли алыми коронами.
От автора
Дорогой читатель! Вот еще что я хочу добавить. В поселке Майна в очереди за комплексным обедом я разговорился с молодым человеком. При одном взгляде на него мне захотелось воскликнуть: «Вот он, будущий форвард!» Такой он был сбитый, крепкий, четкий. Корпус нес прямо, слегка откинув назад, и лицо имел круглое, румяное, с крепкими щеками и кошачьими быстрыми глазами. Это был самый молодой рабочий на строительстве Саяно-Шушенской ГЭС, плотник-бетонщик Саня Смирнов.
И не только Саню, но и всех тех, о ком я здесь написал, я встретил на строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Эти люди мне очень понравились. Такие они были живые, веселые, умелые, ну, в общем, как раз такие, какими я и представляю хороших людей.
