Андрей Дугинец - Ксанкина бригантинка
— Готово! Теперь в санчасть, к костру.
Валерка благодарно глянул ей в глаза. Цвета их он не уловил в тени, падавшей от челочки, нависшей над бровями, но показались они ему такими же добрыми, как у пионервожатой Тани Минаевой, и поэтому давным-давно знакомыми.
Это был единственный раз, когда он посмотрел Ксанке прямо в глаза. Больше у него никогда на это смелости не хватало. О чем-нибудь говорит с нею и только захочет хоть мельком глянуть ей в лицо, а его глаза тут же опустятся или свернут куда-нибудь в сторону.
Но это потом. А сейчас Ксанка вела его под руку, как всамделишного больного. Привела к костру и усадила на пенек. Чтобы хоть немного отвлечь от себя внимание, Валерка спросил, что они тут делают.
На этот вопрос ответил Ахмет:
— Костер зажигаем. Страшный истории рассказываем.
— Тут у вас интересно, как в заброшенной крепости, — осматриваясь вокруг, сказал Валерка. — Издали это дерево похоже на страшного великана.
— Это разбойник Чуркин из Жигулей! — уточнил Атнер, сел на огромную черную колоду и вынул свой ножичек — какую-то загогулинку, сделанную, видно, из серпа.
И только теперь Валерка увидел, что предводитель ночных весельчаков сидит на черном нильском крокодиле. Пасть этого страшилища так раскрыта, словно перед ним сидит птичка, которую он собирается проглотить.
— Здорово тут у вас, — еще раз сказал с восторгом Валерка.
— Да, будет нам за это «здорово», — почесывая затылок, пробасил Ванько.
— А почему? — насторожился Валерка.
— От Евки убежали, — ответил Атнер деловито и пояснил, кто такая Евка. — Вообще-то, она, может, и добрая, да только пасет нас, как наседка цыплят, и никому не верит ни капельки.
— У меня была точно такая бабушка. При ней не чихни, не закашляй. Сразу ах да ох, — вставила Ксанка, улыбаясь так, что на щеках ее появились большие и какие-то очень приветливые ямочки. Лицо ее, когда улыбнулась, вспыхнуло, а розовые веснушки, наоборот, поблекли, словно попрятались от смущения.
Валерка заметил, что Ксанку тут уважают: пока она говорила, никто ее не перебивал. И лишь когда умолкла, Атнер заключил:
— Это у нас третья вылазка за месяц.
— А вы что, в пионерлагере? — спросил Валерка, забыв, что еще не кончился учебный год и лагерная пора не наступила.
— Нет, в школе-интернате, — ответил Атнер. — А ты?
— Да я… иду на работу устраиваться.
Ребята недоуменно и как-то испуганно переглянулись.
— Ты учился? — спросил Валерку Атнер. — В каком классе?
— В шестом.
— Так мы все из шестого! — обрадовался Атнер. — Мы, все что здесь, решили стать геологами. Вот и привыкаем к походной жизни. А почему ты… школу бросил?
— Из дому убежал. Отец — дремучий пьяница. Стыдно с ним жить.
Все замолчали.
Ахмет почему-то сердито начал шуровать палкой в костре. Пламя осело, пошел дым.
— Ну чего ты костер портишь! — крикнул на него Атнер.
— Я бы не убежал от родной отец, — сердито блеснув глазами на Валерку, сказал Ахмет. — Пьяница всегда можно переделать…
— Да, переделаешь его, — угрюмо возразил Валерка.
Но Ахмет уже не слушал. Он молча ушел за хворостом.
Ребята ни слова ему не сказали. Они знали, что отец Ахмета погиб при тушении степного пожара, а мать умерла.
В лесу шел сердитый треск. Это Ахмет ломал сучья. А возле костра сидели молча, насупившись. И только первые созревшие в костре картошины разрядили обстановку. Каждый стал выкатывать палочкой из золы картошку и, обжигаясь, есть вместе с хрустящей румяной кожурой. Валерке дали вдобавок кусок колбасы, ломтик сыра, яйцо и котлету. Он смущенно держал все это в руках и не спеша откусывал то от одного, то от другого кусочка, хотя мог бы все проглотить в один миг. Вернулся Ахмет, бросил огромную охапку хвороста в костер, молча сел рядом с Валеркой и тоже взял картошину, наверное даже не заметив, что Атнер подкатил ему самую большую и румяную. А потом, когда съели всю картошку и выпили весь запас воды, снова стали разучивать песню.
Ты можешь приехать — рискни! —
В брезентовый наш неуют…
Валерка подпевал, и ему казалось, что он давно знает этих замечательных ребят и никогда с ними не расстанется.
* * *Сергей Георгиевич Орлов попал на должность директора школы-интерната совершенно случайно и неожиданно для себя. Жил он после войны в Крыму, работал учителем, преподавал математику и физику. Жена, биолог, тоже учительствовала. Однажды в летние каникулы поехали они в Подмосковье на пятидесятилетие брата Сергея Георгиевича, который работал секретарем райкома. Получилось так, что прибыли они только в самый день рождения, заявились к восьми утра. А юбиляр уже сидит в «Волге», собрался на работу ехать.
— Ты мог бы хоть сегодня остаться дома? — спросил Сергей брата.
— Нет, не может! — сердито ответила за Федора жена. — Он и днем и ночью на колесах!
Гости тут же на ходу поздравили юбиляра, Сергей по праву старшего потянул Федора за уши, перевел от фырчащей машины к порогу, вполне уверенный, что на том и кончится поездка брата. Но когда юбиляр объяснил, куда и зачем собрался в такую рань, Сергей вместо отговора и сам поехал с братом.
— Ты с таким возмущением рассказывал об этом деле, что боюсь, дров наломаешь, — сказал он, забираясь в машину. — Да и вернемся быстрее.
Приехали они в Вишняковскую школу-интернат, где директор вызывал беспокойство своим недостойным поведением. Заведующий районо уже находился там. Созвали экстренное собрание всех сотрудников, всех, кроме самого директора, который на собрание прийти не решился. Сергей Георгиевич понял, что на этом собрании сдерживать брата не придется, раз нет главного виновника, и пошел к детям. Зашел в группу девочек-первоклассниц, которые занимались самостоятельным чтением. В комнате было душно, а погода стояла чудесная. Он вывел девочек на опушку леса, сел с ними на траву и стал им читать вслух.
Собрание затянулось. Сергей Георгиевич успел не только прочесть книжку, но и поговорить с каждой девочкой. Дети быстро с ним подружились и все о себе охотно рассказывали. Уже перед самым обедом разыскали их секретарь райкома и заведующий районо.
Сергей Георгиевич стал прощаться с детьми. Те не хотели его отпускать. А одна девочка обняла его за шею и, задыхаясь от волнения, спросила:
— Сергей Георгиевич, можно я вас назову папой?
Заведующий районо, суровый с виду, усатый человек, даже прослезился. А в машине, официально знакомясь с гостем секретаря райкома, сказал:
— Вот такого бы директора в эту школу. Здесь теперь поправить дело сможет только такой человек, к которому дети сами прильнут.
И как-то незаметно для самого Сергея Георгиевича получилось, что он согласился стать директором школы-интерната. Сергею Георгиевичу не пришлось даже домой съездить, все хозяйство перевозила жена. А вопрос о переводе с одной работы на другую через министерство решило само районное начальство.
С тех пор минуло два года. Много ребят прошло через школу-интернат. Все они поступали в школу только через районо. А этот вот прибился, как чужая лодка к берегу. Тихий, послушный, видать, очень способный мальчишка. Что с ним делать? Домой он не вернется. В город пускать жалко. Что они там вдвоем с братом?..
И Сергей Георгиевич начал звонить в районо, просить разрешения оставить приблудного у себя.
Пока он звонил, Валерка сидел в уголочке, мял свою кепчонку, и в глазах его светилось, кажется, то же самое, что было в глазах той девочки, которая просила разрешения называть Сергея Георгиевича папой. Этот был значительно старше, поэтому молчал. А когда директор сказал ему, что все улажено и он, если хочет, может оставаться в школе-интернате насовсем, Валерка просиял. Встал. Пошел к порогу. Потом вернулся. Что-то хотел сказать. Потом все так же молча вышел. И уже из-за порога спросил, куда ему идти.
— Сейчас придет Валентина Андреевна, она сама тебя отведет, — ответил Сергей Георгиевич и занялся какими-то бумагами, которыми был завален его стол.
Друзья Атнера были рады, что Валерка остался в интернате.
Сергей Георгиевич сидел за столом, жена подавала ужин, когда в дверь робко постучали. Хозяин сам открыл дверь, и в комнату вошла худая, усталая женщина. Стоя у порога, она виновато объяснила, что пришла издалека в поисках сына, который, по слухам, оказался здесь, в интернате.
Узнав, что это мать новичка, Валерия Рыбакова, и что она пришла пешком за тридцать километров, Сергей Георгиевич тут же усадил ее за стол. Хозяйка налила гостье тарелку щей и сама села рядом.
Поняв, что женщина стесняется и, несмотря на крайнюю усталость и голод, будет сейчас же расспрашивать о сыне и толком не поест, Сергей Георгиевич сам стал рассказывать о жизни Валерки в интернате. И только после ужина он дал волю и речам и слезам пришедшей.
