Андрей Дугинец - Ксанкина бригантинка
«Ксанка!» — догадался Валерка.
В последний раз сокрушенно глянув на голубые, сверкающие, как мокрые морские камушки, осколки драгоценной вазы, Валерка убежал тем же путем, каким и появился. Впопыхах забыл даже книгу.
Уже за окном он услышал, как на полуслове оборвалась любимая Ксанкина песенка:
И снова вперед,
Как парусный флот,
Палаточный го…
Здесь Ксанка, видимо, открыла дверь своей комнаты…
* * *Поставив нагреваться утюг, Ксанка только на минутку пошла в соседнюю комнату, где жили восьмиклассницы. Старшие девочки рассказывали столько интересного, что Ксанка заслушалась и забыла про утюг. И вот результат…
Увидев, что начавшийся по ее вине пожар потушен, Ксанка осмотрелась, стараясь в не рассеявшемся еще дыму увидеть того, кто предотвратил беду.
— Кто тут есть? — спросила она громко.
Заглянула под стол, с которого еще капала вода, под крайнюю от двери койку. И тут взгляд ее упал на голубые осколки стекла.
«Кубок!»
Из головы, как вспугнутые воробьи, вылетели уже прыгавшие на языке слова благодарности неведомому пожарнику. Все заслонил гнев за разбитый кубок, доставшийся комнате с таким трудом.
Но кто здесь был? Кто?!
Впрочем, какая разница! Ему даже за вазу ничего не будет. Он — герой! Еще медаль получит за тушение пожара. А виноватой сразу во всем будет она, Ксанка. Во-первых, приносить в комнату утюг не разрешается. Есть гладильная. Там никакой пожар не страшен. Во-вторых, утюг надо было держать на подставке. Висеныч сто раз ведь говорил, что оставлять даже невключенный утюг на столе, все равно что целиться в человека незаряженным ружьем: раз в год оно стреляет и незаряженное. Вот оно и выстрелило…
Обкусывая ногти, что делала всегда, когда нервничала, Ксанка долго стояла в нерешительности. И вдруг ее осенило…
Раскрыла оба окна, чтоб скорее вытянуло дым. Скомкала мокрую, с выгоревшей серединой простыню, вытерла ею воду на столе и под столом. Уничтожив таким образом следы пожара, Ксанка засунула простыню в печку, второй год служившую мусорным ящиком. Потом подмела осколки, собрала их на газету и тоже бросила в печку. Захлопнув тяжелую железную дверцу, почувствовала облегчение. Осталось незаметно отнести утюг, и все будет в порядке. Еще бы только дым вышел, пока не вернулись девочки. Но от дыма так просто не избавишься. Затопить печку, будто бы для того, чтобы сжечь мусор? Все подумают, что это печка дымила, пока разгоралась. Ксанка нашарила за печкой на карнизе спички. Сначала хотела вытащить из печки простыню. А потом махнула рукой — пусть горит, чтоб никаких улик не было. Сухая бумага быстро загорелась, и от сильной тяги голландка басовито загудела.
Схватив не совсем еще остывший утюг и подставку, Ксанка убежала в гладильную. Теперь на душе была одна забота — узнать, кто потушил пожар, и договориться, чтоб молчал.
Первой в комнату вошла Нина Пеняева. Вошла и сразу остолбенела. Зачем затопили печку, дыму напустили? Почему раскрыты все окна, когда для проветривания достаточно одного?
Закрыв два окна, Нина остановилась у третьего. А где ваза? Глянув за окно, увидела разбросанные цветы.
— Ваза! — во весь свой визгливый голос закричала Нина и выбежала вон.
Вскоре комната была полна народу. Вернулась и Ксанка. Спокойно и тихо вошла Евгения Карповна. С трудом сдерживая натиск любопытных девчонок и мальчишек, она молча постояла возле окна. Потом так же не спеша закурила и долго рассматривала пол между окном и Ксанкиной кроватью. Все так же молча отстранила рукой подошедшую было Нину, нагнулась и бережно подняла маленький, с чечевицу, голубой осколок.
— Ваза! — вскрикнуло несколько голосов сразу.
— Разбили! Разбили! — вопила Нина Пеняева. — Раскокали и выбросили за окно!
Ксанка стояла у изголовья своей кровати, бледная, растерянная.
Не спеша завернув осколок вазы в бумажку, Евгения Карповна засунула его в карман, и тут ее острый глаз остановился на учебнике ботаники, лежавшем на Ксанкиной койке.
— Чей учебник? — тихо спросила она.
Нина глянула на стопку Ксанкиных книг, лежавших на тумбочке, и качнула головой:
— Не знаю, Ксанкина «Ботаника» на месте, а больше в нашей комнате не было такой книжки.
Евгения Карповна взяла учебник так же бережно, как поднимала осколочек вазы, раскрыла и, увидев штамп, многозначительно заметила:
— Библиотечная.
Подойдя к печке, она спросила, почему это среди лета вздумали топить.
— Давно собирались сжечь всю бумагу и мусор, — выручила молчавшую Ксанку Нина Пеняева.
Евгения Карповна недоверчиво посмотрела на Пеняеву и молча ушла.
6. По горячим следам
— Сергей Георгиевич! В шестой группе девочек разбит кубок и украдена простыня! — поспешно входя в кабинет директора школы-интерната, сообщила Евгения Карповна.
Директор поднял от бумаг худое желтое лицо с глубоко запавшими щеками.
— Если действительно случилась такая неприятность, то стыдно будет прежде всего нам с вами, старым, опытным педагогам. Однако расскажите, что произошло. Только спокойно…
Евгения Карповна не успела начать свой рассказ: в этот момент в комнату быстро вошла Валентина Андреевна.
— Евгения Карповна, мне передали, что Рыбакова заподозрили в воровстве, — сказала она, глядя на Евгению Карповну огромными печальными глазами. — Неужели он это сделал?
— Ручаться за него никто не может, — сердито заговорила, обращаясь сразу к обоим — к директору и к старшей воспитательнице, Евгения Карповна. — Поймите, что я первая буду радоваться, если мои подозрения не оправдаются. Но и терзаться буду больше всех вас, если этот мальчонка встанет на путь преступности. Ищите его, ищите, пока не ушел далеко!
— Да он здесь, — Валентина Андреевна открыла дверь и позвала Рыбакова.
Валерка вошел, держа забинтованную правую руку в кармане, а левой приглаживая послушную русую челочку. Он поздоровался и остановился у порога, бледный, испуганный.
— А что у тебя с рукой? — спросил Сергей Георгиевич.
— А, так… — уклонился Валерка. — Скоро заживет.
Сергей Георгиевич не стал приставать, понимая, что этот мальчишка из тех, кто никогда ни на что не жалуется и мужественно переносит всякие ушибы и болезни. Он показал Валерке обернутый в целлофан учебник ботаники, который положила ему на стол Евгения Карповна.
— Твоя книга?
— Моя, — глядя прямо в глаза, ответил Валерка.
— Где ты ее забыл?
Немного помолчав, Валерка ответил убитым голосом, с хрипотцой:
— В комнате девочек.
— А простыня где? — поинтересовалась Евгения Карповна.
Валерка ответил с досадой:
— Зачем она мне, простыня, не брал я ее.
— А что произошло с вазой? — продолжала Евгения Карповна.
— Разбилась, — совсем тихо и виновато ответил Валерка.
— Знаю, — подхватила воспитательница и, развернув бумажку, положила перед директором голубой осколок. — Вот остатки вазы!
Директор молча и неприязненно глянул на мальчишку. Тот неловко поежился, но тоже ничего не сказал.
— Зачем же лазил в окно? — Евгения Карповна говорила уже тише, добродушнее, как делала всегда, когда была уверена, что подобрала ключи к сердцу воспитанника. — Если не собирался ничего взять, так мог бы войти и выйти в дверь, как все люди. А то выбрал момент, когда в комнате никого не было, и залез.
Валерка понуро опустил голову.
Сказать правду — значит утопить Ксанку. Влетит ей за простыню. Да и за утюг. Уж лучше одному за все отвечать: семь бед — один ответ.
— Все ясно: по старой привычке залез в окно и, мягко выражаясь, перенес простыню в другое место, — промолвила Евгения Карповна совсем тихо.
Валерка встрепенулся и с вызовом крикнул:
— По-вашему, если залез в окно, так обязательно чтобы украсть? Да?
— Ну, знаешь! В гости через окно не ходят! — сердито втыкая окурок в землю возле фикуса, процедила Евгения Карповна. — Если б раньше за тобой этого не водилось, я бы…
— Что, узнали, как меня прозвал отец? И верите? Да? — Глаза Валерки налились кипучими слезами, ему стало так обидно, что и хотел бы, да не мог уже говорить. И он только махнул рукой: — Дремучему пьянице верите? Ну и верьте! Верьте! — И убежал, не закрыв за собой дверь.
Евгения Карповна уверенно заявила:
— Раз плачет, значит, не совсем еще совесть потеряна.
— Не всегда это так! — возразил Сергей Георгиевич. — Валентина Андреевна, — обратился он к старшей воспитательнице, которая стояла у порога, держась за дверную ручку, — найдите мальчишку и не спускайте с него глаз. Если он не виноват, может в отчаянии натворить глупостей.
В комнате долго стояла неловкая, гнетущая тишина. Наконец директор строго сказал:
