Галина Карпенко - Тимошкина марсельеза
А Фроська, оставшись дома одна, всё слушала: вдруг стукнет дверь? Кутаясь в материнский платок, она выбегала на крыльцо и подолгу стояла на морозе. Вдруг откроется калитка? Но за воротами было тихо. Во дворе ни к сараю, ни к крыльцу не было на снегу знакомых следов. Фрося возвращалась в дом и с опаской кормила сидевшего за печкой Ахилла.
Ахилл торопливо глотал всё, что она ему давала, и вдруг ни с того ни с сего спрашивал:
«Который час?»
— Я почём знаю, — отвечала Фрося и отходила подальше.
Важная барыня Юлия валялась где-то забытая. А её шляпкой играл кот Барсик.
Фрося дула на замёрзшее окно и глядела в проталинку. За окном шёл снег. На подоконнике стоял Тимошкин ящик «со счастьем».
Фрося закрывала глаза и, протягивая руку, вытаскивала из ящика билетик.
— «Вам будет червонная дама со своим интересом и большие деньги!» — читала она по складам.
Матрос Репкин
— Да это, никак, Тимофей?! — Матрос Репкин крепко держал Тимошку. — Куда это, браток, бежишь?
Подняв за подбородок Тимошкино лицо, Репкин увидал в его глазах злую тоску.
— Пусти, матрос…
— Не пущу — ночь на дворе, а ты — гулять?
— Я не гулять!
Тимошка хотел повернуть обратно.
— Обожди. Как живёшь?
Репкин положил Тимошке на плечо тяжёлую тёплую руку.
— Шарманка твоя где?
И Тимошка, сам того не ожидая, слово за слово рассказал Репкину про свою жизнь.
— Пойдём, браток, со мной, — сказал Репкин.
— А куда с тобой? — спросил Тимофей.
— В царский дворец пойдём.
Тимошка усмехнулся:
— Зачем брешешь? — И вдруг крикнул: — «Ночка тёмна, я боюся!..»
— Я не брешу, — сказал Репкин.
Если бы Репкин пытался удержать Тимошку силой, начал бы его уговаривать, Тимошка перебежал бы на другую сторону, а там через проходной двор — и ищи его, свищи…
Но Репкин не уговаривал и не стращал. Закурив на ветру, он продолжал себе шагать, и Тимофей пошёл за ним следом.
— Ты думаешь, мне правда ночевать негде? — спросил Тимошка.
Репкин погасил чинарик о мокрую тумбу и, бросив его на землю, растоптал ногой.
— Я, парень, не маленький, — сказал он, — и мне врать не следует. Идём, а то время позднее, а я с утра мотаюсь.
Меся талый снег, Репкин и Тимошка шли молча, Тимошка заговорил первый:
— А чего ты там, во дворце, делаешь?
— Работаю, — ответил Репкин.
— А если царь воротится? — не унимался Тимошка, успевая за ним вприпрыжку.
— Не воротится! Что теперь ему здесь, при Советах, делать? Теперь царю амба!
* * *Матрос Репкин действительно работал в царском дворце. Как-то ночью, вернувшись в Смольный с дежурства по городу, он присел отдохнуть. В комендантской топилась печка, и в тепле Репкина разморило. Уснуть бы на трое суток! Но когда комендант Смольного, тоже из флотских, спросил: «Как, Репкин, дела?» — Репкин ответил кратко: «Порядок!»
— Тогда вот явись в Зимний, — сказал комендант и протянул Репкину записку. — К народному комиссару Луначарскому.
Репкин стряхнул дрёму, затянул потуже ремень.
— По какой линии Луначарский? Чем занимается?
— Чем? — переспросил комендант. — Говорят, музыкой, театрами — там увидишь.
Долго расспрашивать не полагается. Музыкой так музыкой. Выйдя за чугунную ограду, Репкин вскочил в проезжавший мимо грузовик и, приладив к его борту винтовку, помчался в город на Дворцовую набережную.
Во дворце Репкин остановился перед дверью, на которой висело объявление, написанное чернилами: «Комиссия по делам просвещения и искусств».
Репкин постучал. За дверью был слышен громкий голос. Очевидно, говорили по телефону. Репкин постучал ещё и отворил дверь.
За столом сидел уже не молодой, лысоватый человек. Протирая пенсне, он смотрел на Репкина близорукими глазами.
— Вы ко мне? — спросил он.
Репкин протянул записку, которую ему дал комендант. Человек надел пенсне и, прочитав записку, сказал радостно:
— Чудесно, чудесно! Прошу! Садитесь, товарищ Репкин!
Репкин осторожно сел на хрупкий стул с золочёными ножками.
— Так вот, а я и есть Луначарский! — Человек в пенсне подул на озябшие руки и добавил: — Анатолий Васильевич…
— Здравия желаю! — Репкин встал и отрапортовал, как полагается: — Прибыл в ваше распоряжение, товарищ народный комиссар!
— Чудесно! Да вы садитесь, пожалуйста. Я — штатский. — Луначарский ещё раз заглянул в записку и сказал просто: — Ну что же, теперь можно безотлагательно перейти к делу.
Репкин снял бескозырку и пригладил волосы.
— Возможно, вам покажется неожиданной ваша новая роль, товарищ Репкин, — продолжал Луначарский. — Ваша сфера — океан!
— Так точно! — Репкин всё ждал, когда Луначарский даст ему срочное поручение. Не зря же комендант Смольного помешал ему после дежурства выспаться.
Анатолий Васильевич, рассматривая матроса, которого ему прислали в помощь, думал, как бы поделикатнее объяснить этому рыцарю революции, что он должен — какими путями, это ему самому неизвестно — достать уголь, чтобы протопить консерваторию. Там в актовом зале стынет дыхание… А концерт должен состояться! Непременно!
Луначарский снова снял и протёр пенсне.
— Представляете, товарищ Репкин, какое значение имеет каждый концерт? — Луначарский постучал по массивной чернильнице, на дне которой лежал фиолетовый лёд. — Концерт Бородина опрокинет вымыслы буржуазной прессы! Вы знаете, что они про нас пишут?.. Они пишут, что мы с вами варвары!
Луначарский взглянул на Репкина. Тот мял свою бескозырку, стараясь что-то припомнить.
— Они дошли до абсурда! — продолжал Луначарский. — Вы представляете, они смеют утверждать, что нам не понять Бородина!
— Да не знаю я его, Анатолий Васильевич!
— Простите — кого?
— Бородина! — ответил Репкин.
— Не знаете Бородина?
Луначарский замолчал. Потом, подойдя к Репкину, сказал строго:
— Вам, русскому человеку, нельзя не знать Бородина! Я непременно вам о нём расскажу. И вы поймёте, слушая его музыку, что это могучий талант! Но сейчас… — Анатолий Васильевич вынул из жилетного кармана часы. — Сейчас мы должны с вами решить, как выйти из крайне затруднительного положения.
Слушая наркома, Репкин уже прикидывал, куда ему лучше податься, чтобы достать уголь: к дружку на электростанцию или в порт?
«Петька, пожалуй, угля не даст, — рассуждал Репкин. — С ним лучше не связываться. Надо идти в порт».
— Что будем предпринимать? — Луначарский смотрел на Репкина с надеждой.
— Пойду в порт, — сказал Репкин и, козырнув наркому, направился к двери.
— Я вас жду с нетерпением! От вас зависит концерт! — крикнул ему вдогонку комиссар просвещения.
* * *Шагая в порт, Репкин повторял про себя доводы Луначарского.
Зная судовые порядки и характер флотских кочегаров, Репкин в порту долго с каждым из них разговаривал, убеждал, и наконец на крейсере «Смелый» состоялся непредвиденный митинг.
— Мировая буржуазия перевернётся! — кричал с мостика кочегар, сагитированный Репкиным. — Понимать надо! Буржуазия заверяет, что мы с голоду дохнем, а у нас концерт! Большевики за Бородина! Это тебе не дуля с маком!
Кочегара поддерживало явное большинство.
И даже знакомый Репкину помощник капитана попросил слова.
— Господа, я полагаю, — сказал он, — что мы с вами можем оказать Петербургской консерватории наше содействие!
Ему громко, дружно хлопали.
— Правильно, ваше благородие!
На митинге вынесли резолюцию, и Репкин выехал из порта на машине, груженной углем. А уголь и в порту был на вес золота.
К вечеру в консерватории начались репетиции оркестра. Виолончель запела вступление к «Богатырской симфонии». Служители, неслышно ступая по коридорам, закрывали отдушники, не веря, что оттуда идёт тепло.
Неужели это большевики привезли уголь?
* * *Выполнив распоряжение народного комиссара, Репкин решил, что на этом его миссия окончена.
— Разрешите отбыть?
Но Луначарский и слушать ничего не захотел:
— Вы мне необходимы, товарищ Репкин!
Уже через короткое время в Петрограде знали коренастого настойчивого матроса, который воевал за спектакли, концерты, представления в цирке.
Репкин успевал достать хлеб для артистов, обеспечить охрану музея, срочно напечатать в типографии плакаты для фронтовых поездов. Всё это было необычайно трудно, но Репкин справлялся.
— Я родился под счастливым созвездием, — говорил Луначарский. Он был доволен своим помощником.
В царском дворце
Тимошка долго оглядывал комнату в царском дворце, в которой помещалась комиссия по делам просвещения и искусств.
