Оскар Хавкин - Моя Чалдонка
— Подумаешь, дело какое! Картошкой, что ли, в немцев пулять будем?..
— А вон, слышал, Сеня Чугунок как сказал? Картофельный фронт.
— Он же так, посмеялся.
…Далеко-далеко тоненько свистнул паровоз. Дима представил себе: из восточного туннеля, пыхтя, выползает эшелон, замедляет ход у разъезда, змеисто втягивается в черную трубу Веселовской сопки. Эх, а он тут, на картофельном фронте, суп хлебает!
— Вот на дело едут! — кивнул Дима в сторону южных сопок. — Не огородная кавалерия!
— Это конечно, — поддакнул Веня. — Вот я хоть сейчас на фронт. — Он почесал кудряшки и добавил: — Может, я ранетый как раз в мамин бы госпиталь попал! — И он тихонечко вздохнул — наверно, и сам этого не заметил.
— «Ранетый», — рассмеялся Володя. — Ты сначала выучись правильно говорить!
А Ерема промолчал. Он боялся сказать, что очень ему нравится всякая работа: и дрова пилить, и картошку капать, и золото в лотке намывать. Просмеет Димка!
Веня вылил в свою ложку остатки супа.
— Говорил, чашка на девять человек, а мы вчетвером управились.
— Ничего, сейчас добавки попросим, по знакомству дадут, — подмигнул товарищам Володя. — Тетя Вера у котлов дежурит. Уж она нам не откажет. Сбегай, Отмахов, только не к поварихе, а к тете Вере, понял? Мне самому неудобно.
— Поживей, Венька, — сказал Дима. — Я не наелся!
Веня побежал к ближайшему котлу — там хлопотала Вера Матвеевна, Володина мачеха. Она была в белом халате, в белой косынке, из-под которой выбивались рыжеватые волосы, Вера Матвеевна посмотрела в их сторону, взвесила посудину в руке, рассмеялась и передала ее поварихе.
— Обратно-то как припустил, — засмеялся Володя.
— Сейчас суп прольет… и чашку расколет.
Веня в самом деле прибежал, не чуя под собой ног.
— Ларион Андреевич там, за навесом. С Анной Никитичной и Тоней. Злой, глазищами как повел… Вот тебе, Дима, ложка: у поварихи взял.
Дима щелкнул его по лбу Ереминым черпаком:
— Тоже мне, испугался! «Я — на фронт!» — И перебросил ложку Ереме.
— Ну и ладно! Знаешь, он какой!
— Какой? Очень я боюсь!
— А я все думаю: чего он злится? — сказал Володя. — Все из-за близнецов, наверное.
— Они в прошлый год часто в школу прибегали, — заметил Ерема. — И чего это он их по-чудному прозвал — Медынька и Бедынька?
— Медынька — это сын, тихонький такой, медовый, значит, — объяснил Веня, — а Бедынька — дочка; она раз звонок у Елены Сергеевны утащила и давай названивать!
— Он их к родным отправил, — продолжал Володя, — на Украину, что ли. А тут война. Они, наверное, к немцам попали. Вот он и мучается.
Дима выловил из чашки полную ложку гущи, но не стал есть сам, а выплеснул Чернобобу.
— Смотри-ка, — сказал Ерема, — все ест — и картошку, и морковь!
— Он у нас ученый, — ответил Веня. — Капусту кислую — ест, огурцы соленые — ест. Даже грибы маринованные!
— Не собака, а поросенок! — гоготнул Ерема.
— А я говорю, ученая! — настаивал Веня. — Вот смотри. Чернобоб! — Песик, тихонько повиливая хвостом, подбежал к Вене. — Садись! — Песик послушался. Веня положил на влажный нос Чернобоба жесткую свиную шкурку. — Смирно! — Мохнатая мордочка застыла. — Можно! — Чернобоб чвякнул зубами, и шкурка мигом исчезла в пасти. Веня оглядел товарищей счастливыми глазами; вон у меня собака какая!
— И вправду ученая, — сказал Дима и с хитрецой взглянул на Ерему. — Твои-то голубки поплоше. У тебя, Ерема, карий пропал, что ли?
Ерема Любушкин — завзятый голубятник. Позади дома он смастерил высокую и узкую проволочную клетушку для двух десятков голубей — сизых, бело-сизых, сизо-коричневых. Откроет Ерема проволочную дверь, взмахнет шестам, и голуби, словно брошенные из горсти, взмывают к небу и ну выстегивать петли друг над дружкой.
— Почему пропал? Здоров! У меня теперь новые почтари есть — залюбуешься! А один до того умный — только не говорит. Приходи — покажу.
— Далеко к вам на Первый стан, за самую протоку, — ответил Дима. — Ты лучше приноси завтра в школу.
— В школу? — изумился Ерема. — Вот уж ни к чему!
— Уж такой, наверно, голубок замухрый, — ухмыльнулся Дима, — козявка какая-нибудь. Стыдно показать.
— Козявка? — возмутился Ерема. — А вот увидишь. Думаешь, как твой Венька, плетень плету? — Он протянул чашку Отмахову: — Сполосни-ка, тебе ближе.
Веня отвернул кран у бачка, прислоненного к лиственнице, и стал набирать воды.
— А что Веня? Что ты на него? — ответил Дима. — Веня всегда в точку попадает. — И Дима очень похожим, Вениным голосом заговорил: — «Финикияне ели финики и ездили на прекрасных пароходах… Бегемоты живут в болотах и питаются морскими листьями… Из винограда добывают масло и зеленую краску… В доисторические времена в России жили купцы и мамонты».
Веня внезапно обернулся, отвел чашку в сторону и с силой плеснул водой на Диму, окатив попутно и Володю и Любушкина.
— Вот тебе — не дразнись!
Все вскочили на ноги, кроме Еремы. Он лежал и, держась за живот, гоготал во все горло. Пуртов же бросился к Отмахову, на ходу сгибая руку кренделем.
— Давно клещей не пробовал!
Володя решительно стал между ними:
— Сам виноват, не трогай.
— «Не трогай!» Заступник нашелся! Уйди, а то я тебе настукаю. Тебе еще за Тамарку следует.
Дело, наверное, кончилось бы потасовкой, если бы не Нина Карякина. Порозовевшая, веселая, она вприпрыжку пробежала мимо ребят.
— Пятый «Б», пятый «Б», за работу! — кричала она.
— Пошли, хватит вам! — сказал Ерема. — И зашагал на участок.
Раздался удар о рельс. Сотни школьников расходились от стана к своим участкам.
Дима на ходу ткнул Веню в бок:
— Ишь, водолей! Завтра приноси, что обещал, а то худо будет. Не возьму тебя. Пеняй тогда на кого хочешь.
— Ну и не надо! — крикнул ему вслед плачущим голосом Веня.
— Куда это он не возьмет тебя? — спросил его Володя.
— Да вот, понимаешь, туда… — Плачущие интонации исчезли. Веня крутил рукой в воздухе и вдруг, придумав, выпалил: — На охоту!
— На охоту? Уж не ври. Что это вы все время вместе ходите да шепчетесь? Думаешь, не видно?
— Мы? Да выколи мне глаза!
— Все-таки ты вруша, Венька. Думаешь, не видел, как вы меж собой… А что обещал принести?
— Я? Да это, как его… штуку одну.
— Какую штуку? — допытывался Володя.
— Вот привязался… — И, отвлекая Володю, Веня опросил: — А здорово я их водой окатил? А? Здорово?
— И меня тоже.
— Тебя я не хотел… А миска-то на девять человек. Головану по, крайней мере половина досталась. Ну-ка, Володя, давай вперегонки!
8
Дверь в кухню прикрыта, но в комнату оттуда доносится каждый шорох: переборка тонкая, дощатая. Слышно, как долбит пол деревяшкой дядя Яша: от столика к печке, от печки к висячему шкафчику, от шкафчика снова к печке. Слышно, как мурлычет он себе под нос любимую песенку:
Солдатушки, бравы ребятушки,
Где же ваши деды?
Дядя Яша, увлекаясь, чуть повышает голос:
Наши деды — русские победы, —
Вот где наши деды.
Спохватившись, он замолкает. Приотворив дверь, просовывает усы: не проснулся ли Веня? И снова тихонько начинает:
Солдатушки, бравы ребятушки,
Где же ваши сестры?
Деревяшка простучала в сторону сеней: наверно, дядя Яша пошел проводить козу в стадо. Из сеней доносится приглушенно:
Наши сестры — пики-сабли востры, —
Вот где наши сестры!
Из круглой дырочки в закрытой ставне, словно из глаза киноаппарата, льется наискосок через всю комнату белая струя света. Она играет яркими узорами цветастой клеенки, зажгла огнем рыжеватый бок школьной сумки. Сумку сшил из сохатиной кожи дядя Яша и сказал: «Должно на шесть лет хватить».
Веня скатывается с кровати вместе с одеялом и бежит к столу.
Приятно щелкнуть крышкой широкого самодельного пенала, полюбоваться серебряным блеском еще не пробованного перышка, стиралками, карандашами. А пенал-то какой! По бокам дядя Яша вырезал таежных зверей: тут и медведь, и кабарга, и белка, и сохатый, и все словно живые.
Луч света, точно большой сверкающий палец, указывает Вене на одежду, развешанную на спинке кровати: синяя сатиновая рубаха с змеевидными белыми полосками, черные штаны-галифе, фланелевые портяночки. Все чистенькое, выглаженное. У кровати — начищенные до блеска сапожки. Веня знает: рубаха выстирана дядей Яшей, штаны на коленях заштопаны дядей Яшей, каблучки подбиты дядей Яшей. Недаром дядя Яша сам про себя говорит: «На все дыры затычка: горняк, охотник, плотник, на все руки работник».
Дядю Яшу все на прииске знают. Во-первых, дядя Яша живет в Чалдонке очень давно; он пришел сюда еще с дедом Сени Чугунка и дедом Еремы Любушкина, когда не было ни железной дороги, ни драг, ни школы. Во-вторых, дядя Яша где только не был! Даже на Амуре жил, на самой китайской границе. В-третьих, дядя Яша — это было страшно давно — воевал с «беляками», скрывался в тайге и видел самого Лазо. Он часто говорит: «Когда мы партизанили…» Дядя Яша теперь парторг на прииске, и к нему все время народ ходит. А вообще про него говорят: «Угомона на него нет». Веня не раз слышал.
