Оскар Хавкин - Моя Чалдонка
— Вот как! Значит, это твой нож?
Дима не ответил. Оттопыренные уши его стали совсем малиновыми.
— Нож останется у меня.
При общем молчании учительница спрятала футляр в портфель.
На перемене ребята окружили обезоруженных мальчиков.
Веня склонил на парту свою кудрявую голову и плакал. Дима сидел мрачный и злой.
— Чего это вы вздумали… нож принести? — опросила Нина Карякина.
— И правильно, что отняли, — сказала Тамара.
— Вас не опрашивают! — отрезал Дима. — Маленькие еще!
Особенно донимала Веню и Диму Лиза Родионова. Лиза вообще была задиристой девчонкой: то шапку у кого-нибудь сорвет с головы, то по спине линейкой хлопнет, то сболтнет что-нибудь. Как же ей было не заинтересоваться, чей нож и зачем принесли его мальчишки в школу!
— Дима, — приставала Лиза, — скажи по секрету, для чего кинжал? Никто не узнает… — и ловко увертывалась от Диминого кулака.
Ерема весь день выдумывал причины, чтобы на перемене остаться в классе. То он начинал ретиво помогать дежурному — стирал с доски, открывал форточку. На большой перемене его вдруг зазнобило, и он для верности несколько раз даже лязгнул зубами.
Ларион Андреевич, как всегда сумрачный, не положил — бросил на стол свой огромный портфель, так что звякнули блестящие металлические пряжки, взглянул исподлобья на класс, вытащил из портфеля тетради, мелки; повесил на гвоздик щиток с корнями. В классе переговаривались.
— Какая вас муха укусила? Расшумелись! А ну-ка, к порядку!
Он прошелся между рядами, поторапливая, покрикивая:
— Что ты возишься с сумкой, Журина?
— Отмахов, вечно ты отстаешь! Где твоя тетрадь?
— Бобылкова, перестань вертеться!
Он вернулся к своему столику:
— Сегодня займемся корнями.
Диму давно заинтересовал деревянный ящичек в Ереминой парте. Ящик был с выдвижной крышкой и круглыми отверстиями с боков. Делая вид, что рисует, Дима изгибался и так и сяк, стремясь заглянуть в Еремину парту. Он подтолкнул Ерему:
— Покажи! Открой!
— Потом, после уроков.
Когда Ерема отвернулся, Дима в один миг выдвинул ящичек и увидел сквозь дырочки, что там внутри что-то шевелится, трепещет.
«Ага, принес-таки! Будем с почтарем этим письма с франта посылать».
Он быстро протянул руку…
Все в классе услышали, как что-то щелкнуло, услышали Еремин крик: «Ой ты, черт!» Раздался шелест, хлопанье, и что-то гулко стукнуло об пол. Ящичек упал; из него штопором взлетел к потолку, трепеща крыльями, соскучившийся по свободе голубь. Он рванулся к окну, ударился белой грудкой о стекло, по стремительной косой полетел вниз. Описав полукруг и едва не задев крылом голову учителя, голубь опустился на пузатый синий шкаф с карнизом, стоявший справа от двери. И там, вцепившись коготками в карниз и вращая шейкой, испуганно поглядывал туда и сюда круглыми красноватыми глазками.
Тридцать шесть голов поворачивались вслед за голубем, тридцать шесть пар глаз проследили его путь от Ереминого ящика до карниза на синем шкафу. А когда голубь замер, замерли и пятиклассники.
Ларион Андреевич встал. Уткнув кулаки в бока, учитель мрачно переводил взгляд с одного школьника на другого.
— Чья это работка, а? Кто это сделал? — спросил он, сердито сдвигая брови.
Класс притих, затаился; казалось, не дышал. Что-то будет?!
Нина Карякина, сидевшая близко от шкафа, взглянула на побледневшего Володю и решительно поднялась с места:
— Разрешите, Ларион Андреевич, я его достану.
— Это твой голубь? — с грозным удивлением спросил учитель.
— Нет. Я просто хочу его выпустить. Можно открыть окно, и он улетит.
Учитель с раздражением махнул рукой. Нина, не получив разрешения сесть, продолжала стоять.
— Родионова? — Ларион Андреевич перевел палец на Лизу.
— Нет, это мальчишки! — с достоинством ответила девочка.
— Бобылкова?
— Что вы, Ларион Андреевич!
— Коноплев? Твой голубь?
— Нет.
Грозный палец передвигался от одного к другому, и скоро половина класса стояла на ногах.
— Отмахов!
Веня с интересом рассматривал голубя.
— Я тебя спрашиваю! — загремел Ларион Андреевич. — Твоя работа, Отмахов?
— Нет, Ларион Андреевич, — ответил Отмахов. — У меня, честное слово, нет таких, карих. У меня всё больше сизые.
— Меня не интересует, какие у тебя голуби. Любушкин?
Ерема сидел словно одеревенев, но прямо встретил яростный взгляд учителя. Затем медленно, с перевалкой встал. Ерема хотел что-то сказать, но захлебнулся, что-то булькнуло у него в горле, и на тубах появилась растерянно-дурашливая улыбка.
— Смешно, а? Устроили в классе птичник, и смешно?
— Я ничего, — пробормотал Ерема, — я не смеюсь.
— Плакать, что ли? — вполголоса сказал Дима. — Очень даже смешно.
— А, Пуртов! Так я и знал, что твоя проделка! На воскреснике безобразничал, на уроках мешаешь, я сейчас… Так трудно стране, всем… Эх, а у тебя? Нет у тебя совести. Мелкий, дрянной мальчишка!
— Я не мелкий, и не кричите!
— Уходи! Немедленно! Вон!
— Не уйду!
— Ну хорошо! Очень хорошо! Я сам уйду!
Кайдалов трясущимися руками собирал со стола тетради, мелки, журнал и беспорядочно засовывал все это в портфель. С грохотом сорвал портфель со стола:
— Я не буду больше кричать. С вашим классом кончено. С вами я больше не занимаюсь.
Хлопнула дверь. Шкаф качнулся — напуганный голубь вновь заметался по классу.
Марии Максимовны в кабинете не было; Кайдалов разыскал ее во дворе. Только что приисковые комсомольцы привезли несколько возов горбыля-макаронника с пилорамы и машину трехметровых лесин. Мария Максимовна, в старенькой кофте, вместе с Еленой Сергеевной распоряжалась разгрузкой.
— Разве уже звонок, голубчик? Что же я не слыхала? — спросила она Кайдалова, не обратив внимания на его взъерошенный вид. — Этот возок, девушки, туда, пожалуйста, к ограде, а тот — ближе к столярке. — Она семенила мелкими шажками, и Кайдалову приходилось бегать за нею по пятам. — Видели, Ларион Андреевич, какие славные помощницы у нас!
— Мария Максимовна, — ухватив наконец директора за рукав кофты, хрипло сказал учитель. — В пятом «Б» форменный бунт, черт знает что происходит!
Мария Максимовна повернула к нему сморщенное личико с выцветшими глазами:
— Бунт? Что вы, голубчик… Идите, успокойте их.
— Нет уж! — с тоскливой злостью ответил Кайдалов. — Я им сказал, что не приду, и не пойду…
Мария Максимовна вздохнула:
— Хорошо, тогда займитесь тут дровами, — и засеменила к школе.
После ухода учителя в пятом «Б» все завертелось каруселью. Пуртов, Отмахов, Любушкин, перескакивая с парты на парту, стали ловить голубя. Голубь, обезумев, метался под потолком. Лиза бросала в него всем, что попадало под руку. Римма Журина била ребят по ногам линейкой. Летели чернильницы, тетради, учебники. Крик, шум, визг…
Но вот Нина Карякина подбежала к окну и, с трудом выдвинув болт, распахнула его. Голубь вырвался на волю, взмыл над площадью и исчез за домами.
— Мария Максимовна! — сообщила Лиза, поминутно выбегавшая за дверь.
Сталкиваясь, перескакивая через парты, школьники мгновенно расселись по своим местам. Наступила тишина. Только пыль, поднятая десятками ног, кружилась в воздухе да по раскрасневшимся лицам можно было определить, какой тарарам был здесь минуту тому назад.
Мария Максимовна остановилась у двери, обвела взглядом класс, ребячьи застывшие лица. Школьники встали.
В одних глазах было беспокойное любопытство, в других — настороженность ожидания; в одних — откровенный испуг, в других — проглядывала виноватая неловкость.
Мария Максимовна не спеша подошла к окну, закрыла створки, тщательно закрепила болты. Подошла к столу, щелкнула висящими на цепочке часиками-медальончиком: до звонка оставалось двадцать пять минут.
Она оглядела себя, стряхнула щепочку, приставшую к кофте.
— Садитесь, — спокойно сказала Мария Максимовна. — Мы займемся русским.
Она услышала общий, единый вздох облегчения.
10
Тоня стояла в конце коридора возле учительской, окруженная школьниками. «У нас сегодня сбор, вы придете?» — спрашивала ее Валя Басова из седьмого «А» — «Тонечка, противогазов на всех не хватает! Как же будем?» — говорил шестиклассник Костя Заморский. А маленькая, толстощекая Зина Перминова из четвертого «Б», подымаясь на цыпочки, трубила Тоне прямо в ухо: «А у нас репетиция» и, словно боясь, что ее не поняли, снова повторяла: «Сегодня репетиция… у нас репетиция». Тоня слушала с обычным сосредоточенным выражением лица, поворачиваясь то к Вале, то к Зине, то к Косте, как вдруг к ней прорвалась орава на пятого «Б».
— Антонина Дмитриевна, мы не виноваты! — Маша Хлуднева, поднявшись на цыпочки, заглядывала вожатой в лицо. — Это все мальчики!
