Евгения Яхнина - Разгневанная земля
На рассвете город ещё спит, и лишь из окошка ратуши пробивается слабый свет. Там бодрствует Кошут.
Кошут! При одном этом имени приосанивается каждый житель Дебрецена. Если вы заслужите его доверие — не трудитесь его расспрашивать, — он охотно вам поведает, что 4 января Кошут сам руководил переездом сюда правительства и всех учреждений. Смеясь, он напомнит, что сын казнённого изменника, Тибор Фения, назначил вознаграждение в сто форинтов за голову Кошута, что князь Виндишгрец запретил принимать бумажные деньги, выпущенные Кошутом, — «кошутки», как зовут их в народе. Но, как ни недоверчив мадьярский крестьянин, своему Кошуту он верит, и бумажные деньги крестьяне берут так же охотно, как монеты, вычеканенные из металла. А там, куда приходят австрияки, многие предпочитают закапывать «кошутки» в землю, лишь бы не обменивать их на королевскую монету. Ведь на них стоит подпись Кошута, а это означает их непреходящую ценность.
Дебрецен медленно стряхивал с себя ночную дремоту, февральские утра были холодные, снежный покров на улицах затвердел и похрустывал под ногами редких прохожих. Солнце светило скупо, ленясь вставать над спящим городом.
В одной из комнат нижнего этажа городской ратуши, наскоро превращённой в кабинет, уже давно сидел за работой глава правительства Кошут. Возможно ли, что он совсем не сомкнул глаз ночью? В вихре событий, налетевших на страну, при всей срочности и неожиданности всевозможных дел Кошута спасала долголетняя привычка трудиться много и по составленному заранее плану.
То совещание министров, то военный совет, то заседание Государственного собрания, то смотры. Новоиспечённые батальоны вырастали как из-под земли, и ни один не уходил из Дебрецена, пока Кошут не напутствовал его.
Работа допоздна, сон в течение трёх часов, и вот он снова на ногах. Если иссякают силы, если одолевает дремота, рука сама тянется к стакану и пузырьку с микстурой. Отопьёт немного, взбодрится, и снова ровный, бархатный голос диктует очередному секретарю.
О невиданной работоспособности Кошута слагались легенды. То, что он успевал сделать за день, другой государственный деятель не сделал бы и за неделю. Перо Кошута было также неутомимо; ему приходилось писать воззвания и обращения, официальные документы и законы. Так и сейчас: диктуя послание английскому дипломату, он просматривал только что поданные депеши и переводил взгляд с одной на другую. Три курьера, стоя поодаль, ждали распоряжений главы правительства. Четыре секретаря то вбегали в кабинет, то выбегали из него, спеша исполнить поручения. Иногда Кошут ничего не говорил. Достаточно было взгляда, движения головы или руки.
В соседней комнате непрерывно скрипели перьями несколько переписчиков.
Бархатный голос диктовал:
— «Нас теснят с трёх сторон подавляющие силы противника. Но пусть наши друзья по ту сторону границы помнят, что Венгрия борется с враждебными революции силами один на один… Однако мы испытали не только горечь отступлений — мы уже познали радость побед. Генерал Бем, располагающий небольшим войском, успешно очищает Трансильванию от неприятельских войск».
Несмотря на то что рассвет еле брезжил, приемная Кошута была полна народа: кто ожидал правителя с просьбой, кто шёл к нему с проектом чрезвычайной важности. Одни шли к Кошуту с предложением, как спасти родину, другие просили принять во внимание их финансовые соображения, которые должны помочь правительству в эти трудные минуты, третьи хотели совершенно доверительно сообщить правителю какие-то случайно добытые тайные сведения.
Соблюдая очередь, просители сидели здесь часам беседуя друг с другом или углубившись в чтение газет. Были и такие, что приходили ежедневно в течение двух-трёх дней. Венгерская речь перемежалась здесь с немецкой, хорватской, румынской и польской.
Секретари оживились, когда в приёмную вошёл Даниэль Гуваш. После занятия неприятелем Пешта Кошут направил его в те комитаты, где возможно было создать продовольственные запасы и собрать лошадей для перевозки войск. В Дебрецене он появился впервые, и со все сторон его радушно приветствовали. Он коротко объяснил, что у него срочное дело к Кошуту, и прямо прошёл в его кабинет.
— Даниэль! Наконец-то! — Кошут опустил пачку с депешами на стол и протянул обе руки навстречу вошедшему.
Сердечно обняв друга, Кошут подал знак секретарям и курьерам покинуть комнату. И, как в былые дни, усевшись рядом на диване, друзья повели задушевную беседу.
— Рассказывай, откуда ты сейчас.
— Из деревни. Пытался вывезти свою фабрику, но опоздал: австрийские солдаты уже подошли к «Журавлиным полям». К счастью, ткачихи уничтожили фабрику, чтобы она не досталась врагу… И знаешь, кто первая на это решилась? Всё та же Каталина Нереи!
— Да ты-то как прозевал фабрику?
— Прозевал?! Кому могло прийти в голову, что столица достанется неприятелю без боя! Весь район «Журавлиных полей» был занят австрийцами так внезапно, что я сам чуть было не попал в плен. Спас положение Риварди. Тоже старый знакомый. Помнишь его? Того переписчика, которого ты в дни нашей молодости выручил в Прессбурге. Риварди сменил уволенного Калиша, но не пожелал остаться у неприятеля. Кстати, Риварди чувствует себя в неоплатном долгу перед тобой, по-прежнему благоговеет перед твоим именем и предоставляет себя в полное твоё распоряжение.
— Что ж! Тот, кто не забывает маленькой услуги, заслуживает большого доверия.
— Должен тебе сказать, что этот Риварди молодец. Он успел переправить сюда из «Журавлиных полей» около двухсот отборных рысаков. Их сопровождают лучшие объездчики конного завода Фении. Между прочим, большинство ткачих с моей фабрики тоже перебрались в Дебрецен. А «Журавлиные поля» занял хорватский полк под командой Тибора Фении.
— Не назначить ли этого самого Риварди директором новой фабрики обмундирования здесь, в Дебрецене? Как раз вакантно это место, — предложил Кошут.
— Мысль хорошая. Он показал себя как человек распорядительный и, во всяком случае, преданный.
Внезапный пушечный раскат, раздавшийся где-то совсем неподалёку, прервал беседу. Гуваш вскочил с дивана, с удивлением глядя на сохранявшего полное спокойствие Кошута.
— Это не вражеские пушки, — усмехнулся Кошут, — палят пока только пушки Арона… он их испытывает…
И Кошут поведал другу историю нового пушечного завода.
На одном многолюдном собрании, где Кошут призывал горожан записываться в ополчение, к нему подошёл пожилой человек и сказал:
— Народ идёт воевать охотно, люди не раздумывая становятся под ружьё. Я знаю, у вас соберётся славная пехота, будет и смелая кавалерия. Но какая же может быть в наше время война без пушек? Меня зовут Габриэль Арон. Я самоучка. Люблю механику, научился разбирать чертежи и придумываю разные машины. Теперь придумал, как отливать пушки… Но мне нужны деньги и металл. Ни того, ни другого у меня нет, но зато есть собственный участок с фруктовым садом и огородом. Возьмите всё это в залог и дайте мне денег и металл для изготовления пушек.
— Я верю вам, Габриэль! — горячо сказал Кошут, — Вы получите сколько надо денег и бронзы. Докажите на деле, что у вас руки мастера и сердце патриота! Пусть объявят по городу и деревням, чтобы все не скупясь жертвовали металл, — обратился он к секретарю. — Со священниками поговорите особо. Напомните им, что князь Георгий Ракоци Первый[60] подарил дебреценской кальвинистской церкви колокол, отлитый из пушки, что была отбита им у немцев. А теперь пришла пора снова переливать колокола на пушки!
Так заработала в Дебрецене созданная Габриэлем литейная мастерская, непрерывно изготовлявшая орудия. Габриэль пользовался трудом одних только подростков и девушек. «Кто силён и молод, тому место в рядах армии», — говорил Арон, отклоняя предложения взрослых мужчин.
Вскоре его мастерская превратилась в большой пушечный завод. Дебреценский аптекарь Пу́шас произвёл анализ капсюль для гранат, которыми пользовалась австрийская армия, и помог Арону наладить также и производство гранат.
— Ах, Лайош, — заметил Гуваш, выслушав историю возникновения дебреценского пушечного завода, — в энтузиазме народа сомневаться не приходится… Я вспоминаю твои слова после швехатской катастрофы: «С таким народом отступать?»…. И вот с той поры наша армия выросла до ста двадцати тысяч воинов. А между тем вот уже три месяца наши главные силы только обороняются и отступают…
— Однако, — перебил его Кошут, — противник терпит большой урон, в то время как наши отступают с незначительными потерями.
— Знаю, знаю. Не сердись, что я с первых же слов коснулся больного вопроса. Я предвижу, какие ты можешь привести доводы, что отступление необходимо. Да, здесь, за Тиссой, в сердце Венгрии, нам легче собрать силы, чтобы нанести решающий удар. Да, неприятелю приходится вести войну в невыгодных условиях, на враждебной земле, на фронте огромной протяжённости… Всё это верно. Но генерал Бем на деле показал, что с неопытной армией побеждать можно, только наступая. С армией в несколько тысяч человек он очищает Трансильванию от вражеских войск — а их куда больше!
