Сергей Алексеев - Секретная просьба (Повести и рассказы)
Нюта заметила: даже слезинки от смеха у Ильича набежали в глазах.
Наконец Владимир Ильич успокоился.
— Сравнение, допустим, верное. Только я уж тут ни при чём. Ни при чём, — повторил Ленин. — Ходом самой истории старый строй подложил под себя эту мину, — сказал Владимир Ильич серьёзно.
Даже на «боцмана» Ленин не рассердился. А снова смеялся. И Нюта смеялась.
— Передайте матросам, товарищ Нюта, что лично мне нравится должность боцмана, — заявил Владимир Ильич. — Вижу, Ванюта у вас человек требовательный. Это хорошо. А вообще товарищей моряков я вынужден огорчить. Морского образования не имею. Сожалею. — Ленин развёл руками. Но это — факт.
«Ну, — решает Нюта, — пора про Вирова».
Выслушал Ленин. Слегка нахмурился.
Понимает Нюта, что самый главный сейчас момент. Эх, убедить бы товарища Ленина! Зачастила:
— Он все науки морские знает. Он города все на свете знает.
— Так, так, — склонил чуть-чуть набок голову Ленин.
— Он «Яблочко» лучше других танцует.
Слушает Ленин.
— Он хороший, хороший, хороший, — почти закричала Нюта. — Душа у него хорошая!
Улыбнулся Владимир Ильич.
— Ах, вот последнее — это важно. Значит, вы могли бы поручиться за Вирова?
Могла бы? Да Нюта за Вирова…
— Вот и отлично! — Ленин опять улыбнулся.
Взял перо, придвинул бумагу и начал быстро писать — комиссару эскадренного миноносца «Гавриил» товарищу Лепёшкину. В деле матроса Вирова прошу ещё раз разобраться. Возможно, будут мотивы, позволяющие вернуть его на корабль. Что же касается Вирова, то, зная его по рассказам других товарищей, он, Ленин, может за него поручиться. И попросил, если возможно, учесть его просьбу. И расписался: Ульянов-Ленин.
Затем Ленин сложил записку и передал Нюте:
— Вот, если, конечно, поможет.
Нюта схватила записку.
— Спасибо, товарищ Ленин, — и, не простившись, бросилась к двери.
— Ну и пострел! — усмехнулся Ленин, вызвал помощника: — Проследите, чтобы девочке был обеспечен обратный проезд.
— Понятно, товарищ Ленин.
НЕ ОЖИДАЛКомиссар Лепёшкин не верил своим глазам.
Он смотрел на бумагу, на Нюту, а потом опять на бумагу.
Прочитал её раз, и второй, и третий.
«Читай, читай, товарищ Лепёшкин», — стоит торжествует Нюта.
Наконец комиссар опустил бумагу.
— Ну, брат Анюта, не ожидал я такого. Не ожидал. — Лицо комиссара, к превеликому удивлению девочки, расплылось в улыбке, и он расхохотался. Только ведь Виров, — сказал Лепёшкин, — на корабле. Выходит, пожелание товарища Ленина Владимира Ильича Балтийский флот уже выполнил. Вот так-то, брат Нюта.
Нюта так и присела.
А в это самое время по трапу, ведущему с нижней палубы сюда наверх к комиссарской каюте, громыхал башмаками Виров.
— Нашлась, нашлась! Ух ты — в Москву. К Ленину! Сокол, братишка!
Плечом чуть не выбив дверь, балтиец влетел к комиссару.
— Братишка, братишка, — бросился к Нюте Виров. — Родной, ненаглядный, — стал причитать матрос.
Он сгрёб Нюту в свои здоровенные руки, мял её, словно куль, тормошил, смотрел в лицо, словно не веря, что это действительно Нюта.
Наконец опустил на пол.
— Жива, — только и молвил матрос.
И вдруг разразился каким-то неестественным, нервным смехом.
РАЗГОВОРЫНесколько дней на эсминце не смолкали разговоры о поездке Нюты в Москву, к товарищу Ленину.
— Ну и ну! Сама, да в такую даль!
— Не убоялась!
— А Ленин доступный, смотри, человек.
И вот уже в какой раз до малейших подробностей приходится обо всём рассказывать Нюте. Слушают Нюту матросы, сами вставляют слова.
— Смотри, чаем поил. Значит, тот, в длинной шинели: «Раз-два. Будь здоров. Не задерживай». А Ленин вон оно как: «Товарищ Нюта, раз ты представитель Балтийского флота, не обижай, не отпущу, пока московских чаёв не отведаешь».
— Выходит, морского образования не имеет? А жаль.
— А как написал, с уважением: если возможно…
И тут же возник разговор о комиссаре Лепёшкине.
— Нет, всё же правильный у нас комиссар. Мыслит тоже, считай, по-ленински… Наказал, ну и хватит. «Бросай кобылу, возвращайся, Виров, назад, на корабль».
Потом девочку в сторону отозвал Ванюта:
— Ну, ну, так что Владимир Ильич про меня сказал?
Нюта слово в слово всё передала.
— Одобрил, значит, — крякнул Ванюта. — Ну, лешие, — повернулся он в сторону моряков, — чтобы теперь у меня по струнке… — Опять повернулся к Нюте: — А тебе бы — того, оно бы… в приют…
Ох, уж этот Семён Ванюта!
Накаркал всё же Ванюта. Вскоре у комиссара Лепёшкина снова произошёл разговор с балтийцем.
— Да как же так, — расшумелся матрос — Чтобы снова она ничейная!
— Зачем же — ничейная. Ей же там будет лучше. Да и мы не забудем. Пойми — ну будь хоть торговый, у нас же военный флот. А время? Да что говорить, не мирное нынче время.
— Нет, — повторил матрос. — Вот что, — сказал, поразмыслив, — увезу я её под Лугу, словом, в деревню, к своим.
— Ну что же, — сказал Лепёшкин.
Объяснил балтиец Нюте, в чём дело.
— Поедешь?
— Поеду, — тихо сказала Нюта.
Простились матросы с Нютой. И Наливайко, и Зига, и Хохлов, и Наджми, и товарищ Ли. Простился и боцман Ванюта.
Прощался и комиссар Николай Петрович Лепёшкин:
— Ну, брат Нюта, помни Балтийский флот.
А как башмачки?
Увозила Нюта с собой башмачки.
Глава третья
ВОЛШЕБНАЯ ПАЛОЧКА
Хоронили старого Вирова. Старик умер неожиданно, без всякого к тому повода. Ещё днём выходил на поле. Смотрел на весеннюю благодать, на зелень озимых, на кусты при дороге, что бросили в этом году особенно длинную ветвь. А вечером вернулся домой, лёг и больше не встал.
Хоронили без музыки. По-крестьянски. На телеге покойника привезли к сельскому кладбищу. Такие же старики, как и сам умерший, покрякивая, сняли гроб. Местный священник отец Капитолий произнёс отпевание. Гроб опустили в могилу. Ударили в крышку комья водянистой весенней земли. Вырос холм-бугорок.
Старуха Вирова, или просто Вириха, как называли её в деревне, жилистая, небывало высокого роста женщина, не проронила ни единой слезы. Она лишь как-то упрямо смотрела в землю и прижимала по-бабьи к губам край платка.
Смерть не являлась для неё чем-то особенным.
Тридцать лет тому назад хоронила первенца — Гришу. Тогда были и слёзы, и плач, и крик. Всю ночь провалялась несчастная женщина под берёзой у свежего холмика. Потом хоронила двух дочерей — Глашу и Нюру, одну за другой, через год. Затем пошли братья и сёстры, племянники, племянницы, внуки. В германскую войну пришла весть о гибели сына Ивана. Третий, Аврамий, угодил под офицерские пули во время июльской демонстрации рабочих и солдат в Петрограде.
Не перечислить потерь и смертей.
Здесь же рядом с матерью стоял горбун Митя — меньшой в семье Вировых. Было ему лет двадцать, но по виду казалось намного меньше — совсем мальчик.
Ещё в детстве за то, что не усмотрел и упустил корову на барские травы, Митя был покалечен местным помещиком графом Щербацким. С той поры и вырос у мальчика горб. Митя был набожен, чуть с придурью.
Вот и сейчас Митя стоит на коленях, по-старушечьи быстро крестится.
— Ангелы, ангелы, — выводит пискливо Митя. — Вы осторожно несите батю. Тихо, тихонечко, — и бьёт об землю, как в бубен, лбом.
Похоронили старого Вирова. А на следующий день прибыли балтиец и Нюта.
РОМАШКИБалтиец приехал, балтиец уехал. Неполные сутки он пробыл дома.
Сходил на могилу к родителю. Вместе с соседом Юхимом Задорновым поставил дубовый крест. Полушалок накинул на плечи матери. Бросил Мите пару белья и тельняшку.
— Ну, братишка, недобрый нам выпал час, — сказал он, прощаясь с Нютой. — А всё же голову выше держи, братишка. По-морскому гляди — вперёд!
Проводили матроса.
— Значит, Нюра? — спросила старуха.
— Нюта, — ответила Нюта.
Деревня, в которой осталась девочка, была небольшой — дворов тридцать. Большинство изб покосившихся, с подгнившими дощатыми крышами. Жались они к реке, к спокойной в этих местах и уже довольно широкой Луге. Кроме главной улицы, шло два или три проулка. Один из них спускался к самой реке, когда-то здесь был паром через Лугу. Однако с самой германской войны паром куда-то угнали.
Леса поблизости не было. Приходилось идти версты три. Однако рядом с селом находился саженый парк и в нём имение графа Щербацкого.
Деревня раньше считалась вроде бы как при этом имении. Однако в семнадцатом граф бежал. И роли теперь поменялись. Вышло как бы наоборот. И парк и господский дом оказались теперь при деревне.
