Александр Валевский - Весь в отца
Первый круг Сизов прошёл за двадцать три и шесть десятых секунды. Оставалось ещё полтора круга.
Волнение зрителей нарастало, а вместе с ним, казалось, росла и скорость Сизова. Напарник отстал метров на пятьдесят.
Когда Сизов, второй раз обойдя дорожку, миновал старт, Семён Антонович громко крикнул:
— Сорок восемь секунд!
— Сорок восемь! — прокатилось гулом по толпе болельщиков, и кто-то неистово крикнул, срываясь на высокой ноте:
— Коля, жми! Ко-о-оленька!
На последний поворот Сизов вышел под сплошной ликующий неумолкаемый свист.
Толпа ринулась к финишу.
Баландин уже не смотрел на часы. Двумя руками он крепко, до боли, вцепился в Мишкино плечо. А тот только сплёвывал на лёд и отчаянно причитал:
— Ай-ай-ай! Ай-ай-ай!
Вот, наконец, последний поворот. Короткий отрезок прямой — и финиш.
Семён Антонович и его помощники-судьи волновались не меньше других. Они видели, что Сизов бьёт рекорд Баландина, показывая исключительное время. Сейчас он выйдет на прямую. Ещё несколько мгновений — и остановленный секундомер покажет пятьдесят семь секунд. Ну, может быть, ещё одну или две десятых секунды, ничуть не больше! Нет, нет! Это ясно!
Толпа свистела, махала шапками, неистово кричала в один голос:
— Си-и-изов!!
Коля выходил из виража. Он последний раз сжался в комочек, присел на левую ногу, сделав резкий наклон, и вдруг… Словно неведомая воздушная волна бросила его в сторону. Он звонко вскрикнул, взмахнул в отчаянии руками, пытаясь удержать равновесие, но, увлекаемый инерцией, повалился на лёд, перевернулся через голову и, проехав на спине до края дорожки, закопался в снежный сугроб.
На руках его унесли в раздевалку. Он не мог встать на левую ногу. Всё лицо его, порезанное жёсткими льдинками, было в мелких царапинах.
На все вопросы ребят он ничего не отвечал. И только когда Семён Антонович, осторожно расшнуровывая ему ботинки, нагнулся и ласково шепнул: «Ах, дорогой ты мой… Что же это случилось такое?» — губы Сизова задрожали: «Ремешок… Нужен был ремешок…» И слеза, обжигая царапины, скользнула по его лицу.
Утром вся школа знала об этом случае.
Со слов ребят, которые слышали, как Сизов попросил у Баландина ремешок, история эта стала известна всем.
Первым, кого встретил Баландин в этот день, был друг, верный почитатель его спортивного дарования и болельщик — Мишка. Он угрюмо, с презрением посмотрел на Баландина и сказал:
— Подло! Я тебе больше не друг! Это очень подло!
И, невзирая на негодующие протесты нянечки-гардеробщицы, сплюнул на пол и яростно растёр ногой.
Когда Баландин вошёл в класс, его встретило полное молчание. Но он чувствовал, что в этой тишине уже родились жёсткие и гневные слова осуждения. От них не удается весело отмахнуться. Они потребуют ответа.
Вы́рвары
Странное слово: вы́рвары! Оно кажется тебе, дорогой читатель, чужим и незнакомым. Откроем секрет его происхождения.
Однажды на площадке детского садика маленькие ребятишки посадили в землю саженцы берёзок и тополей. Малыши мечтали вырастить, здесь красивую тенистую рощу. Она и выросла бы, опекаемая заботами маленьких садоводов. Но вечером на площадку тайком проникли мальчишки из посёлка. Они вырвали саженцы, ободрали цветы на клумбах и ушли.
Так повторялось несколько раз. Ребятишки горько плакали. И нянечка, утешая их, сказала:
— Что поделаешь, дорогие ребятки! Живут в нашем, посёлке какие-то разрушители-злодеи! Настоящие варвары!
— Они не варвары, тетя Зина, а вы́рвары! — всхлипывала маленькая девочка, глотая слезы. — Раз они всё вырывают, — значит, они вы́рвары!
— Ну, пусть будут вы́рвары! — согласилась няня. — Ты только не плачь! Мы купим громадную собаку-овчарку, и она будет охранять нашу будущую рощу от вы́рваров.
И вот на другой день заведующая детским садиком привела большую свирепую овчарку. Она стала сторожить сад, и вы́рвары больше не появлялись.
Вы́рвары — это всё равно что грызуны или жуки-точильщики! Очень обидная и позорящая кличка.
Мы против кличек. Но эта пусть останется! Пусть тот, кто потерял совесть, носит кличку и краснеет от стыда, когда на него будут указывать пальцами: «Смотрите! Вот идёт вы́рвар!»
И пусть на дружинном сборе, когда председатель совета отряда будет отдавать рапорт председателю совета дружины, он скажет:
— Отряд в количестве тридцати пяти человек и двух вы́рваров построен!
И пусть они стоят крайними на левом фланге для всеобщего обозрения.
Чайка
Прикрыв глаза ладонью, Котька посмотрел на залив. Июльское полуденное солнце выткало на нём ослепительно сверкающие водяные дороги. Под лёгким ветерком они покрывались серебряной чешуйчатой рябью, то и дело меняли оттенки и уходили за голубовато-стальную кромку горизонта.
В ста метрах от берега виднелся песчаный кружок отмели. В её центре лежал высокий гранитный валун. Тёмная поверхность камня, отшлифованная сырыми балтийскими ветрами, казалась издали спиной огромного морского зверя, вылезшего понежиться на тёплом песке.
Друзей Котьки на заветном месте не оказалось. Но то, что он увидел, заставило его недовольно нахмуриться.
— Опять эта пигалица оккупировала наш остров! — пробормотал он, и его обветренное лицо, обсыпанное рыжими веснушками, побагровело от злости. — Повадилась. Ну погоди, я тебя отучу!
Котьке с его друзьями давно полюбился этот островок. Он находился вдали от пляжа. Подойти к нему вброд не составляло труда — вода была чуть выше колен. Но сразу за островком начиналась настоящая глубина, где можно было поплавать и понырять, не боясь наткнуться на усыпанное крупной галькой песчаное дно.
Всё пространство от берега до островка ребята давно оценили как удачное местечко для весёлого промысла: здесь большими стайками ходила серебристая уклейка, частенько удавалось поймать плотву, а то и зелёного с красными плавниками окуня. Но самой интересной была, конечно, охота на жирного морского угря. Камни, опутанные скользкой тиной и водорослями, были для него любимым убежищем.
Наловив рыбы, ребята обычно уходили на островок, устраивались на гранитном валуне и предавались мечтам. Их возбуждало море, его голубовато-свинцовые дали, еле приметные за горизонтом дымы невидимых кораблей, серые силуэты морских фортов. Иногда, при очень ясной погоде, словно выплеснутый в небо из глубины залива, появлялся Кронштадт. Но стоило береговому ветру тронуть верхушки сосен, погнать облака в море, как Кронштадт растворялся и исчезал, словно мираж.
Разговоры о будущем всегда начинал кучерявый мечтательный Лёшка — начинал их исподволь, рассказав какую-нибудь немудрёную морскую историю. Он много знал разных историй, и друзья охотно слушали его, но вскоре Котика, поймав своего друга на каком-нибудь сомнительном морском термине, затевал спор. Самый сдержанный и солидный из трёх друзей, Борис делал попытку примирить товарищей, но рассказчик Лёшка был упрям, а Котика напорист и самоуверен. Ребята перешли в этом году в седьмой класс и мечтали по окончании школы поступить в морское училище. Больше всех был уверен в себе Котька. Он хвалился перед друзьями своим отменным здоровьем, крепостью мышц, отличным зрением, умением хорошо плавать и грести. Подстёгнутый собственной похвальбой, он тут же начинал показывать свои мускулы, ширину грудной клетки и зоркость глаз. Он любовно хлопал себя по круглым сильным плечам и говорил: «Пройду, как пить дать, первым номером! Я прирождённый моряк!» А то нет, лучше космонавтом стану. А что? И возьмут в космонавты. Я сильный и ничего не боюсь. Пускай меня испытают в чём хочешь, хоть в невесомости.
Так песчаный островок с гранитным «морским зверем» стал местом, где рождались смелые стремления к далёким плаваниям, морским сражениям и звёздным полётам. Но за последние дни на островке появился новый непрошеный пришелец. Это была девочка лет тринадцати, смуглая и стройная, в чёрном вязаном купальном костюме.
При первой встрече с ребятами она не обратила на них никакого внимания, даже не взглянула. Привстала, передвинула своё махровое полотенце на край валуна и снова легла, закинув одну руку за голову а другой, как козырьком, прикрыв глаза от солнца.
Котька, чувствуя себя хозяином островка, нашёл присутствие посторонней весьма нежелательным. Он обошёл вокруг девочки, довольно беззастенчиво оглядел её, потом ткнул обломком тростника в голую пятку и сказал, ухмыляясь с притворным удивлением:
— Это что ещё за чёрная пигалица? Пшла вон!
Девочка приподнялась и села. Вопрошающе взглянула на Котику, чуть приподняв тоненькие брови:
— В чём дело?
