Вера Морозова - Мастерская пряток
— Ты, Маша, молодчага! — с чувством сказала красивая тетя. — Времени зря не теряешь. Обязательно о твоих хитростях расскажу Владимиру Ильичу. — Она вложила в коробку дно и запихала шляпы без всякого уважения, не боясь их измять.
Мама застегнула на девочках пальтишки. И Леля посмотрела на себя в зеркало — обыкновенная, только пальто расширяется в складках.
— Присядем на дорожку, — предложила красивая тетя, и лицо ее стало грустным. Девочек она не тискала, боялась испортить пальто. — Вот и не думала, что так все просто решится. Да, гениальное — всегда просто.
— Главное, чтобы руки оставались свободными. Пришла дама с детьми, поговорила с приятельницей и отправилась восвояси, ничего не вынося из каюты! К чему придраться можно? Твои господа с разбойничьими лицами ждут, что я сразу вьюк навьючу да взвалю его на спину. — И мама счастливо рассмеялась, как в тот день, когда у больной Кати первый раз появилась на градуснике нормальная температура.
На палубе сверкали начищенные медные перила. Крупные наклепки на медных перилах напоминали Леле набалдашник на трости папы.
Погода, как капризная красавица, вновь изменилась. Дул южный ветер, обдавая теплым дыханием. Волга еще не очистилась полностью ото льда, и льдины наползали одна на другую, голубея под солнечными лучами. День разгулялся и стал солнечным и праздничным. Девочки задохнулись от счастья и вынужденного бездействия в каюте. Катя выпустила мамину руку и продолжала запихивать за пухлые щеки шоколадку. Ей исполнилось пять лет, и она понимала, что дома так много шоколада и за год не дадут.
Леля увидела, как два господина в черных мягких шляпах, очень похожие друг на друга — крепкие, с колючими глазами, в пальто с бархатными воротниками, — внимательно изучали красивую тетю и маму. И еще они смотрели на руки мамы. Лица их вытянулись. Один от удивления даже плечами пожал. Красивая тетя говорила с мамой на французском языке. Мама смеялась и что-то ей громко отвечала. Эссен шла по палубе, не выбирая дороги, на этих господ. Гордая. Неприступная. Леля не могла в ней узнать тетю, с которой они играли на диване в кучу малу полчаса тому назад. Она стала выше ростом, подобралась. Ветер поднимал перышки на шляпе. И талия как рюмочка. И тонкие лайковые перчатки в руках. И опять на красивую тетю смотрели пассажиры. Господа в черных мягких шляпах и в пальто с бархатными воротниками отошли к трапу и уступили дорогу.
Катя, проказливая Катя, побежала по медным листам палубы. Она громко хохотала и оглядывалась, боялась, что ее догонит Леля. Зацепилась ногой за медную наклепку и упала. Это было у самых сходен, когда палубу от воды отделяли только канатные поручни. Красивая тетя вскрикнула. Еще секунда — и Катя могла очутиться в воде. И тут вырос городовой. Со свистком на крученом серебряном шнуре. И с большими усами. Он ловко перехватил Катю и высоко поднял над головой. Катя и тут нисколечко не испугалась, показала язык Леле. Странная девочка! Леля сердиться на нее сейчас не могла.
Мама заспешила к городовому. И выхватила Катю из рук городового.
— За детьми, мадам нужно следить… Так и до беды не долго! — сухо сказал городовой и взял под козырек.
Красивая дама опомнилась первой — достала из ридикюля синенькую бумажку и сунула ее в руки городового. Тот, довольный, усмехнулся, почтительно наклонив голову.
Леля посмотрела на маму. Бледную до синевы. И с лица сразу спала. Одни глаза остались, как говорила в подобных случаях кухарка Марфуша.
Эссен поцеловала маму. Кате погрозила пальцем и потрепала Лелю по волосам. Леля, потрясенная, стояла у сходен, словно галчонок, который выпал из гнезда, — худенькая и беспомощная, с маленькой головкой на длинной шейке.
У Эссен сжалось сердце от боли. Она поняла, Мария Петровна рисковала детьми. И все это во имя революции, чтобы доставить ленинское слово рабочим.
— Береги себя, родная! — сказала она подруге, и голос ее вздрагивал.
У сходен их встречала Марфуша. Она все видела. Первым делом взяла Катю и, пребольно дернув ее за косы, сказала:
— Знай место для проказ!..
Марфуша подозвала извозчика и усадила всех в пролетку, чтобы без злоключений, которыми так был богат этот день, вернуться домой.
БЕРЛИНСКИЙ ПОЕЗД
По берлинскому вокзалу, мрачному и темному от копоти, носильщик катил чемодан. Был носильщик огромного роста, в синей фуражке и с номером на груди. Лицо широкое, с белесыми бровями и веснушчатое.
За носильщиком плыла Эссен. В дорожном сером костюме и меховой горжетке. Шляпка с большим пером чудом удерживалась на высокой прическе. Плотная вуаль с белыми мушками скрывала глаза. В руках крошечный ридикюль и букет роз. Шла она легко и стремительно, единственная забота — благополучно сесть в поезд «Берлин — Москва». Временами прикладывала к лицу букет роз и вдыхала аромат.
Носильщик громким голосом просил пассажиров уступить дорогу, и Эссен невольно устремлялась в образовавшийся проход.
Конечно, она испытывала волнение, как каждый человек, от дорожной суматохи и вокзальной кутерьмы. Впрочем, привычной кутерьмы, которая царила на российских вокзалах, в Берлине не было. Чинно прогуливались бюргеры. Мужчины приветливо поднимали котелки, и усики растягивались в улыбке. Дамы подносили к глазам лорнет и посылали воздушные поцелуи. У Эссен защемило сердце. А в России бы бегали бабы, кричали закутанные, невзирая на время года, детишки, гремели бы чайники, привязанные к деревянным сундучкам. И все это было таким дорогим… Эссен невольно вздохнула.
В толпе выделялись полицейские. Важные. С большими животами, опоясанные широкими ремнями. Руками в белых перчатках сжимали дубинки.
Метался дежурный по вокзалу. Сверял карманные часы с часами, висевшими под самым стеклянным куполом. И опять появились полицейские, которые на ремнях держали огромных овчарок в квадратных намордниках. Намордники были из железных прутьев.
Эссен всегда скучала по России, но здесь, на берлинском вокзале, с высокой стеклянной крышей и прокопченными стенами, с сытой и самодовольной публикой, тоска эта сделалась непереносимой. Сердцем Мария рвалась в родные дали, с березками и полями васильков, с деревеньками, скрытыми дубравами, и тихой песней свирели на заре.
Главной заботой был чемодан. Она боялась, что перед самым звонком подбежит полицейский чин, за которым будет стоять господин из трехрублевых филеров, и поведут ее в берлинское полицейское управление. И хотя она убеждала себя в невозможности подобного, мысль эта не давала покоя.
И потому она была надменной и неприступной. Она прекрасно научилась в подполье владеть собой, никто не мог бы заметить неуверенности или боязни.
В купе с ней оказался генерал. Низкого роста, плешивый. На толстом носу пенсне. Глаза серые, юркие, запрятанные в щелочках под нависшими веками. Он встал при появлении дамы и погасил сигару, которую держал в толстых пальцах.
Красота дамы произвела на генерала впечатление. Он не успел еще убрать вещи, а только снял шинель на белой подкладке. Чемодан лежал на нижней полке.
Эссен приветливо наклонила голову. Сердце ее дрогнуло — у генерала был точно такой же чемодан, как и у нее. Вот какие чудеса способен выдворять господин случай! И Мария не знала, радоваться ей этому обстоятельству или печалиться. Будущее покажет.
— Ба! Да у вас, голубушка, точно такой же чемодан… У Ганса Герберта изволили покупать? — любезно справился генерал. — Прекрасная фирма… И кожа, которой в России не сыскать, и выделка… Правда, деньгу дерет, но зато вещь!
— Деньги не самое главное в жизни, — беззаботно заметила Эссен, откинув вуаль в белых мушках. — Я живу и придерживаюсь одного принципа: не так мы богаты, чтобы покупать дешевые вещи!
— Ваша правда, — ответил генерал и подумал: дама из состоятельных, вот и изрекает истины, поскольку деньгам счета не знает.
Вагон качнуло. Проводник в белом кителе и белых перчатках принес вазу с водой и поставил букет. Спросил, когда подавать кофе, и бесшумно закрыл дверь.
Эссен откинулась на бархатную подушку и стала смотреть в окно. Проносились водокачки, аккуратные домики, похожие, словно близнецы. Из белого кирпича и с красными черепичными крышами. Колодец с высоким шестом, словно журавль в небе. Стада гусей, жирных и неповоротливых. Гусей подгоняла девочка в полосатых черно-красных чулках. Желтые поля до самого горизонта. Это цвела горчица. Сосны с золотистыми стволами. И снова мелькали маленькие городки и селения. С каменными домами и цветными наличниками на окнах. В уличных ящиках на окнах буйно пламенела герань. И опять города с маленькими улочками, зажатыми домами. Улочки словно туннели. С мостовой, мощенной булыжником, с высокими стенами домов без окон. Над городом висел дым. Заводы и фабрики топились коксом, и черная угольная пыль прикрывала город. Мелькали соборы. С колокольнями и крестами, закрашенными серой краской.
