Андрей Сахаров - Бамбино
— Знаешь, кто мы? — обратился молодой человек басом к Питеру.
— Нет, — сказал Питер.
— Мы добрые духи. Мы приносим счастье и радость везде, где появляемся. Веришь?
— Нет.
— Молодец. Ну, тогда поехали с нами.
Питер осмотрительно поинтересовался:
— А куда?
— Куда-куда… Мы еще незнаем куда. В твою Вену. Сейчас скажут.
— Аргентинская делегация едет на Таборштрассе. Там вас ждет представитель фестивального комитета.
— Вот! Значит, на Таборштрассе. Где это?
— Это недалеко, — сказал Питер, — минут пятнадцать на автобусе.
А уже через час Питер знал досконально все о фестивале молодежи и студентов в Вене. Сколько дней он продлится и где будут происходить фестивальные встречи, делегации каких стран уже прибыли в Вену, а какие ожидаются завтра к открытию фестиваля. Весь день провел Питер с новыми друзьями. Он узнал, что высокий веселый русский будет распределять билеты на фестивальные конкурсы и выступления и что зовут его Володя, а маленький крепыш Вальян из Франции заботится о размещении делегатов в венских гостиницах и у него «пропасть дел».
На следующий день утром Питер почистил курточку, выгладил брюки и смочил водой волосы. Посмотрел в зеркало — кажется, неплохо. Потом он сказал сестре:
— Клара, я пошел на открытие фестиваля.
С тех пор как отец уехал на заработки в ФРГ, Питер, несмотря на свои двенадцать лет, чувствовал себя главой семьи. Шутка ли, единственный мужчина в доме. И пусть Клара работала — это не имело ровно никакого значения.
— Какого фестиваля, Питер? — спросила сестра.
Питер возмущенно дернул себя за нос: и ничего-то не знают на этой Бауэрштрассе. Провинция.
— Фестиваль молодежи и студентов. Приду вечером расскажу все подробно.
В этот день Питер узнал многое. Он понял, что такое дружба миллионов людей Земли, что значит ненависть к войне и угнетению. Он видел молодых африканцев и чехов, русских и японцев, бразильцев и французов. Они были как братья.
Но в этот же день Питер узнал и другое. Он видел самолеты, забрасывающие фестивальные колонны листовками. Листовки сеяли вражду и подозрение, а участники фестиваля отбрасывали их прочь. Он видел молодых повес, сующих в руки зрителям какие-то книжки. В этот день Питер впервые увидел усатого. Тот стоял поодаль, около серого «Фиата», и наблюдал за юнцами, — ладно скроенный, в зеленоватом пиджаке, в тирольской с перышком шляпе и с жесткой седой полоской усов.
И когда тем пришлось убраться под натиском австрийских комсомольцев и усатый, хлопнув дверцей, рванул машину с места в карьер, Питер радовался вместе с остальными.
Говорили, что готовится какая-то провокация на стадионе в момент торжественного шествия делегаций, но все обошлось благополучно. Вечером был фейерверк и танцы.
Фестиваль шумел над Веной. Он шел от стадиона Пратер по аллеям парка к концертным залам и спортивным площадкам, шагал через Дунай, кружил по красавице Рингштрассе, стихая к полуночи и заново разгораясь с первыми лучами солнца. Но на далекую окраину Бауэрштрассе, где жил Питер, доходили лишь его отзвуки. И сам Питер был здесь, пожалуй, его единственным представителем. Именно он на второй или третий день фестиваля приклеил на кирпичную грязноватую стену, что выходила в их двор, фестивальный плакат — разноцветную ромашку. А когда герр Отто, булочник, принес стул и, пыхтя, попытался снять ромашку со стены, Питер вышел из дома, задумчиво почесал кончик носа и вежливо сказал:
— Герр Отто, у меня есть еще несколько плакатов, захватил с собой на всякий случай. Не утруждайте себя.
Герр Отто ничего не ответил. Он только сильнее засопел, взял стул и ушел к себе в булочную.
В эти дни Клара работала в закусочной «Бауэрхоф» в одиночку. Питер почти не помогал. Он появлялся лишь под вечер, не торопясь проходил сквозь строй длинных деревянных столов, на которых стояло традиционное угощение здешнего люда: сосиски с картофелем и кружка пива. Обитатели «Бауэрхофа» обычно спрашивали:
— Ну, как там дела, Питер?
Питер улыбался и говорил:
— Все в порядке.
И люди за столами добродушно улыбались и шутили:
— Смотри в оба, Питер.
— Ладно.
Утром он выходил во двор и начинал легонько насвистывать ставшую известной в Вене фестивальную песню, и тут же ребята сходились к нему с разных концов двора.
— Вот что, — важно говорил Питер, — сегодня я буду на встрече с молодежью Африки и на конкурсе танца. Володя обещал помочь. Приеду — все расскажу…
И он направлялся в сторону трамвая. А к вечеру на Бауэрштрассе перед притихшими ребятами оживали красочные образы фестиваля. Питер рассказывал о манифестации за мир и дружбу:
— Вы понимаете, колонны просто не могли идти, каждого задерживали, жали руки. Вот так. Все радовались, а пожилые женщины плакали.
Однажды в «Бауэрхофе» его окликнули:
— Скажи-ка, Питер, правда, что вчера там была какая-то заваруха, у нас в мастерской говорили.
Питер хмыкнул и потер кончик носа.
— Было дело. Пришли какие-то парни, не наши, немцы из Федеративной Германии. Говорят, фашисты, специально приехали, с антифестивальными листовками. Ну, им пришлось убраться.
— Ну, а дальше?
— Все.
Питер хорошо запомнил этот вечер. Холодный, неизвестно откуда взявшийся ветер гонит над Дунаем рваные низкие облака. В свете прожекторов — поляна на берегу реки, запруженная молодежью, микрофоны, речи. Все это называлось митингом солидарности с народами колониальных стран. А потом вынырнувшие из-за кустов навстречу участникам молодчики и с ними этот усатый. Тихоня. Он и на сей раз держался в тени. Но Питер-то знал, что это за люди. Он быстро дал знать патрулям пионеров из «Молодой гвардии», и вот они уже предупреждают поднимающихся на обрыв участников митинга: «Внимание, это антифестиваль… Внимание, это антифестиваль». Вражеские листовки и брошюры летят в грязь. Тем и усатому пришлось снова уйти несолоно хлебавши. Последнее, что заметил Питер, — это взметнувшийся в окне «Фиата» небольшой кулак над жесткой полоской усов. Но обо всем этом было слишком долго рассказывать. Питер съел порцию сосисок и отправился спать.
Наутро, выйдя во двор и призывно насвистывая, он, к удивлению, обнаружил, что двор был пуст. Не было ни Вальтера, который обычно что-то мастерил в углу из старых досок, ни толстяка Эдгара, на улице тоже было пусто. Лишь подальше, около разрушенного во время войны и так и не восстановленного дома, наблюдалось какое-то движение. Питер подошел поближе и увидел странное зрелище: большую металлическую клетку, в которой бегало около десятка крыс, а рядом нескольких мальчишек. «Ну, крысы, — подумал Питер, — что же здесь интересного».
— Что происходит? — спросил он.
— Бизнес делаем, понимаешь, бизнес, — возбужденно заговорил Вальтер. — Какой-то усатый платит по три шиллинга за штуку. Почему бы не подзаработать. В развалинах их видимо-невидимо. Ты как?
Питер подумал: действительно заманчиво. Десяток штук в день — тридцать шиллингов — это как пить дать. Ни на каком вокзале столько не заработаешь.
— А-а, — сказал он вслух. — Нет, я пошел.
В другой раз, но только не в эти дни. Менять фестиваль на каких-то вонючих крыс. Тьфу! У него было еще столько дел; нужно обязательно посмотреть русских танцоров, послушать певцов из Болгарии… Пусть они подавятся своими крысами. Тоже бизнес! А послезавтра закрытие фестиваля — последний фейерверк на площади Ратуши — и прощай, праздник! Прощайте, друзья!
Питер вскочил на подножку трамвая и, слегка переругиваясь с кондуктором, нехотя поднялся на площадку. Сев на перила, он стал смотреть по сторонам.
Вдруг Питер резко наклонился. Что за чудеса! Около разрушенного дома стояла точно такая же клетка с крысами, как и на Бауэрштрассе. А вон снова развалины и снова крысы. Ну и ну! Зачем понадобилось столько крыс?
А потом все забылось. Питер смотрел во все глаза на стремительно танцующих русских парней в сапогах и разноцветных рубашках и вместе со всеми, забыв о своей солидности, кричал:
— Еще! Еще, браво!
А те прижимали руки к сердцу и поднимали к небу глаза.
Когда Питер возвращался обратно, он вспомнил про клетки и стал внимательно всматриваться в дорогу, но их уже не было.
— Ну и дурак ты, — сказал Вальтер, видимо специально поджидавший его у двери. — Вот — пятнадцать шиллингов. Завтра еще приедут.
На следующий день снова легкие алюминиевые клетки стояли вдоль окраинных улиц города, а мальчишки, совершенно ошалев от счастья, шарили по развалинам. Вечером Вальтер принес домой двадцать шиллингов.
— Завтра последний день, — сказал он Питеру. — Усатый так и сказал: «В субботу прикрываем дело».
— Какое дело? — машинально спросил Питер.
— Ну, вот это, с крысами. Больше, говорит, не нужны. Но и то хорошо.
