Юрий Бриль - Рядом с зоопарком
Генерал противно захихикал…»
Надо мной стояла мама — не заметил, как вошла, — очки сползли на кончик носа, она смотрела то в стекла, то поверх них, будто никак не могла меня рассмотреть, будто удивлялась мне, как чуду заморскому.
— Штраф двадцать рублей — раз. — Мамин палец с аккуратным лакированным ноготком щелкнул счетами (счеты всегда у нее под рукой). — Штраф двадцать рублей — два. — Снова косточка скользнула по железной спице. — Папе сообщили на работу, у него неприятности. — Сразу несколько косточек начинают и тут же заканчивают свой бег — три.
С каждым щелчком счет моих провинностей рос. «А если просчитать всю мою жизнь, — подумал я, — сколько будет?»
— А все из-за того, что ты не умеешь друзей выбирать, — подвела всему итог мама. — А может, тебя в секцию записать? Кстати, у меня есть знакомый тренер, хочешь, я ему позвоню?
Мне почему-то расхотелось рассказывать о том, что произошло вчера. Однако я решил для себя: никогда, никогда больше не расстраивать маму и папу.
Целый месяц я вел себя почти идеально. Почти — это потому, что все-таки один раз ходил в Березовку в гости к Алексею Петровичу. Он себя чувствовал неважно, поэтому к нему приехала дочь с Украины. Заходим, а она чемодан распаковывает, корзинку раскладывает. В корзинке яблоки, персики, сливы. Нас сразу усадили за стол угощать, но мы только по одному яблоку съели, больше не стали.
Татьяна Алексеевна говорила, что поживет в Березовке лето, поухаживает за Алексеем Петровичем. Но какая она ухаживальщица, хоть и дочь, а старенькая уже.
Потом, когда они начали говорить про свои семейные дела, мы пошли в другую комнату, прохладную. На окне кустился столетник и тянулись к свету какие-то розовые блеклые цветочки, прыгала в клетке канарейка. На стене — фронтовые фотографии, аккуратно вставленные в рамочку под стекло. На них Алексей Петрович молодой, чуть старше Генки, в папахе и с лихими, как у Чапаева, закрученными вверх усами. Вот стоит со своими боевыми товарищами, улыбается, а сзади два бойца лошадь распрягают — пушку тащила. На колеса грязь налипла. Вообще у Алексея Петровича много интересного. Есть самая настоящая шашка. Он разрешал нам подержать ее. Да, такой не просто было размахивать — тяжелая.
И еще запомнилось в тот день — Татьяна Алексеевна сказала Алексею Петровичу:
— Может, продадим дом да уедем, чего жить бобылем?..
А он отшутился. Дескать, здесь он человек нужный и его ждут в скором будущем большие дела. При этом он многозначительно посмотрел в нашу сторону. Будто не только его, но и нас ждали большие дела. Было непонятно, что он имеет в виду. Объяснять же он ничего не стал, заметил только:
— Мы уже все обдумали с нашими деревенскими ребятишками.
Мне всегда снижают оценку за то, что я отвлекаюсь от темы. Так вот, о моем примерном поведении. Однажды пришла из магазина мама и сказала:
— Ты будешь вознагражден за свое примерное поведение. Лопнут у вас с отцом мозги, не догадаетесь, что я такое придумала!
— Конечно, — сказали мы с папой, — откуда нам знать.
— Завтра мы едем ловить карасей. — И она принялась доставать из сумки рыболовную оснастку. — Вот — крючки, вот — леска, вот — грузила. Что бы завтра ни случилось, пусть снег пойдет или дождь — все равно едем. Утром, в девять, мы должны быть на автовокзале. Чем мы хуже, других, все ездят. Помню, была маленькой, карасей ловила. Забавно! Только поведет леску — подсекаешь. И раз — снимаешь его с крючка как миленького.
До глубокой ночи мы готовили снасти. Ночью я несколько раз просыпался и смотрел на часы. Боялся, что проспим.
Когда я встал, из кухни уже доносились аппетитные запахи. В большой чугунной сковороде потрескивали пирожки, мои любимые, с морковкой. Но только зря я им радовался. Мама поставила слишком много теста, и оно никак не могло кончиться. Когда мы толкались в дверях, маме вдруг показалось, что у нее мятое платье. Пока она гладила, часы отбили одиннадцать раз.
Жара в тот день стояла страшная. Асфальт раскалился, и, может, только полградуса не хватало, чтобы он потек, как река. Мы шли к автовокзалу, шли быстро, но только поравнялись с обувным магазином, мама воскликнула:
— Стойте! Я только на минуту!
Не успели мы понять, в чем дело, как она исчезла в толпе около магазина.
Мы стояли с папой на самом солнцепеке. Видно было сквозь папину тенниску, как тяжелеют капельки пота, стекают ручейками вниз.
— Клев пропадет, — вздохнул я.
— Ничего, — успокоил меня папа, — к обеду они, рыбы, еще больше проголодаются и не очень-то будут разбираться, где пища, а где приманка, — вот мы их и зацепим.
Подошла мама и почему-то шепотом произнесла:
— Сапоги. Зимние. На «манной каше».
— Ну и что? — сказал я. — Зачем тебе зимние? Сейчас лето.
— Только о сегодняшнем дне думаете! Надо постоять, только боюсь, нам не хватит.
— Хорошо, что не хватит, а то жарко — стоять неохота, — сказал папа.
— Мы же на рыбалку поехали, — напомнил я.
— Вы всегда так. Вам ничего, ничегошеньки не нужно! А я одна как белка в колесе! — И мама побежала к телефонной будке, потом ко второй, потом к третьей.
Мы стояли около магазина. Я в своем трико, широченном, натянутом чуть ли не до груди. Эта мамина привычка — покупать все на вырост! Хорошо, хоть рядом стоял рюкзак, — видно, люди собрались за город. Тут, как назло, еще Ленка Крутикова мимо нас продефилировала, нарядная, в белом невесомом платьице, на тонюсенькой шее красные, как клюква, бусы, свой «приветик» бросила. Я ничего не ответил, отвернулся.
Подошла мама и невесело сообщила:
— Придется на базу идти: там есть одни.
И мы потащились на базу. Сначала ехали на автобусе в противоположный конец города, потом шли мимо красных обшарпанных бараков, на одном из которых было крупно написано: «Дураки», мимо свалки. Перешли через железнодорожную линию, оказалось, не в том, где положено, месте, и какой-то старичок в выгоревшей кепке пытался взять с нас штраф — три рубля шестьдесят копеек. Это ему, конечно, не удалось. Наконец путь нам преградил забор. Отодвинув одну доску, мы выбрались на заросший лопухами пустырь. Здесь стояли два небольших здания с заколоченными окнами…
Мы подходили к этим зданиям, и тут еще собаки… целая стая свирепых псов. Псы стремительно приближались. Лай и грозное рычание все громче и громче. Спрятаться было негде. Я видел оскаленные пасти и уже представил, как пес с грязной и свалявшейся шерстью, который бежит впереди всех, бульдожьей хваткой впивается мне в ногу, срывает трико, рвет его на части. Мы остановились как вкопанные. Мама закричала, папа уронил темные очки. Звякнув о камень, они разлетелись на мелкие осколки. Жаль, очень уж красивые были. Папа обещал дать их мне поносить.
Но произошло чудо. Приблизившись к нам, собаки остановились. Некоторые, наверное, самые добрые, хвостами даже виляли.
— Нахалюги! — крикнул папа и поддел одну ногой. — Порядка не знаете!
Потом мама пошла на базу, то есть в одно из этих кирпичных зданий, а мы сидели с папой в лопухах и ели пирожки, чтобы легче было назад рюкзак нести. Собаки давно уже ушли, потому что пирожков мы им не дали.
Откуда ни возьмись на небо набежали тучи. Стал накрапывать дождь. Мы прижались к кирпичной стене, но все равно измокли до нитки.
— Ну, вот, — сказал папа, — а ты хотел на рыбалку: вымокли бы, как собаки, и толку — никакого.
Только к вечеру добрались мы домой, мокрые и без покупки.
Глава восьмая
Как-то мы сидели под акациями на лавочке и плевались — кто дальше. Подошла Анна Георгиевна и протянула нам коробку. В ней — сетка и две ракетки.
— Когда мы были молодыми, никогда так бездарно время не проводили. Находили чем заняться: комплексы ГТО, сбор колосков на поле… Займитесь хоть спортом. Вот вам теннис, хорошая игра.
Приволокли со стройки досок, сколотили стол. Получилось не очень здорово. Щели, доски кривые — шарик скакал, куда ему хочется, но резались мы в теннис с утра до вечера. Только однажды я увидел вместо стола четыре ямки в земле. Стол вытащил вместе со столбиками и разломал дядя Федя Еремин, потому что мы сильно шумели под окнами: ребята приходили со всего квартала и спорили здорово.
Многие с Вадиком разговаривать перестали. Зря. Каждый должен сам отвечать за свои поступки. Правда, если так рассуждать, то надо отменить родительские собрания, чтобы по справедливости было, чтобы папы и мамы за наши поступки не отвечали. А что, это мысль!
Несколько дней Вадик не появлялся на улице, потому что стыдился поведения своего родителя, и мы убивали время вдвоем с Генкой.
Сидели мы как-то на лавочке. Подошел Крот, предложил «прошвырнуться». Мы с Генкой ничего против не имели. Вообще-то мне не очень хотелось — пошел так, за компанию. Еще был с нами Длинный Федя. Они с Кротом были неразлучны. И оба — знаменитости.
