Татьяна Печерникова - У нас с Галкой каникулы
— И чего болтает,— сердито сказал один мальчик.— Выходит, на лето надо из пионеров выписываться. Не слушайте ее, у нее, что на язык вскочит, то она и лопочет.
— А Колятка-то с Федькой сегодня здесь, — сказала нам Сибирка.— Они нет-нет да и прибегают сюда. Вот только-только на гору поднялись.
— Сейчас мы их покличем,— и Зойка стала громко звать:—Федь-ка, Ко-лятка, сюда, скорее!—Потом она сказала ребятам:— Давайте хором. Ра-аз — два-а, три! — И все закричали:
— Ко-лятка, Федь-ка!
Колятка с Федькой, наверное, подумали, что случилось что-то очень важное, раз их прямо хором зовут, и тут же примчались на луг. Первый Федька, он всегда всех обгоняет, а Колятку и подавно, Колятка и говорит и ходит не больно быстро.
— Приехали? — зачем-то спросил нас Федька и тут же начал рассказывать: — А у нас бабка, считайте, что ослепла, мы с Коляткой теперь все больше при ней, не привыкла она еще слепой-то жить. Мама говорит, что нужен за ней глаз да глаз. Мы сюда только лимон поливать ходим, Колятка боится его с места на место переставлять.
Колятка поздоровался с нами за руку.
— Здравствуй, Колятка,— сказала Галка и зачем-то спросила: —Так вы теперь в совхозе живете?
— Считай, что так,— ответил Колятка и стал глядеть на небо.
Колятка еще подрос, наверное, он будет очень высоким. И шея у него стала еще длиннее. Очень он похож на своего отца. Волосы, брови, ресницы у него светлые, а глаза голубые-голубые. Федька совсем другой, он весь в мать. У него глаза черные, волосы тоже черные и кудрявые, лицо смуглое. Мама у Колятки с Федей цыганка, бабушка Анисья взяла ее к себе в дочки еще совсем маленькую.
— Ну, чего стоите,— сказала Зойка.— Поздоровкались и ладно, теперь идите купаться.
Мама купаться не разрешила, но она же не знала, что вода в речке уже теплая. Посмотрели мы с Галкой друг на друга и стали раздеваться. Галка быстро вошла в воду и сразу же окунулась. А я ужасно боюсь холода. Я немножко подрожала и окунулась только тогда, когда со всех сторон на меня полетели брызги.
Потом мы все вместе пошли в Зареченск посмотреть на Коляткин лимон. Федька шагал впереди задом наперед и всю дорогу строчил, как сорока:
— Целых шесть лимонов, по яйцу уже будут, только зеленые еще, а внутри небось уже хорошие. А завязей этих — несчетно! Со всего поселка к нам на этот лимон глазеть ходят.
— Интерес большой — сказала Зойка.— Лимоны-то на каждом шагу продаются.
— Наши будут слаже,— заспорил с ней Федя,— магазинные-то зелеными срывают, понятно тебе? А наши будут висеть пока вовсе не созреют. Соображать надо!
Колятка молчал, будто лимон вырастил не он, а Федька. Этот Колятка и зимой и летом все чего-нибудь, да выращивает. В прошлом году даже вырастил в маленьком самодельном парнике огурцы, которые только на юге растут. Смешные такие, шишкастые, на каких-то зверюшек похожие. На эти огурцы тоже со всего поселка приходили смотреть.
Маленький лимонный кустик стоял на подоконнике, и мы посмотрели на него с улицы. Я первый раз видела, как растут лимоны. Обыкновенно растут. И листочки обыкновенные. Колятке с Федей пора было возвращаться в сов хоз. Федька захныкал:
— Опять с бабкой сиди, шел бы ты, Колятка, один, а я бы после...
— Вместе пойдем! — не дал ему договорить Колятка. Потом он повернулся к нам.— Вы вот что... вы знаете что... наша бабушка...
Тут уж Федя его перебил:
— Наша бабка по Зареченску сильно соскучилась, по дому своему, там, говорит, у нас в кухне одна половица уж больно скрипит, так я, говорит, даже по этой половице соскучилась. Так директор совхоза обещается ее днями на своей машине сюда подкинуть. Ну и нас с ней, конечно дело, куда она без нас-то. Так вы приходите ее проведать. Посидите с ней, поговорите, она это любит.
— Интерес большой со старухами рассиживаться! — сказала Зойка.— Лучше в речке поплескаться.
— А я, кажется, не с тобой разговариваю,— прикрикнул на нее Федя,— лезешь куда тебя не спрашивают
— Вы когда приедете — зайдите за нами,— попросила я.
— Будем ждать,— сказала Галка.
ЧИСТЫЙ ХЛЕБ
За обедом дед Володя сказал:
— Понимаете, девочки, баба Ната взяла отпуск.
Это наша баба Ната так часто нам говорит: «Понимаете, девочки». В другой раз деду Володе бы попало от нас за то, что он ее передразнивает. А тут такая веселая новость! Мы с Галкой закричали: «Ура!» Мы захлопали в ладоши. Мама тоже очень обрадовалась, наша мама любит ездить в Москву, а когда баба Ната работает, ей приходится сидеть на даче.
— Наконец-то ты отдохнешь летом,— сказала мама,— а то вечно у тебя отпуск поздней осенью в дождь и слякоть, когда никого в отпуск не вытолкнешь.
— Вообще-то, уж если говорить серьезно,— сказал бабе Нате дед,— надо бы тебе в санаторий. Ох, как надо! Отдохнуть от нас, отоспаться, подлечить сердце. Да разве ты меня послушаешься.
Баба Ната рассмеялась и замотала головой.
— Не послушаюсь, для моего возраста у меня прекрасное сердце, а поспать я и здесь смогу вволю. И потом ты забываешь, что у меня здесь внучки...
Прошел день, прошел второй, прошел третий. Мама отдыхала от нас с Галкой в Москве, а мы с Галкой вертелись под ногами у бабы Наты. Она пекла блинчики, заворачивала в них то мясо, то творог, жарила нам картошку, варила компоты и ни разу — кашу, которую каждый день заставляла нас есть мама. Для толщины. Баба Ната сама терпеть не могла каш.
После завтрака мы все вместе весело мыли посуду, подметали пол, потом баба Ната говорила:
— Ну, пошли куда глаза глядят.
Лес, настоящий лес без домов, был от нас не близко. А сперва было ржаное поле. В середине — дорога для машин, самая обыкновенная, земляная, и еще по обе стороны тропинки для людей. У нас на Украине они называются стежками. Мы шли, и лес будто шел нам навстречу. Шли мы все босиком. Очень это здорово, шагать по теплой немножко колючей стежке босиком! Рожь была еще невысокой, но с длинными колосками, баба Ната нахваливала ее, говорила, как про человека: «Она у нас нынче умница».
Мы шли не просто так, ни с того ни с сего, мы шли на разведку. Нужно было узнать, где тут живет земляника, где черника и скоро ли земляника покраснеет, а черниц почернеет. Оказалось, что уже совсем скоро. А пока мы рвали ландыши. В лесу, в высокой траве, они были крупными и такими душистыми, что нам с Галкой потом жалко было мыть руки, хотелось, чтоб они подольше пахли ландышами.
В выходной день куда глаза глядят пошел с нами и дед Володя. Он тоже разулся, но все время подпрыгивал, смахивая с подошв песок, морщился. Мы смеялись над ним, а он себя ругал:
— Разнежился, забыл, как до белых мух безо всякой обувки шастал.
Обратно мы пошли нашей любимой дорогой мимо ржаного поля. Дед ласково, как гладил по голове меня или Галю, провел ладонью по колоскам и сказал:
— Хлебушек...
Шли мы медленно, потому что уже все устали, и я сказала:
— Когда я буду богатой, я куплю «Москвича» и мы будем ездить далеко-далеко. Увидим дремучий лес — пойдем в лес, увидим речку — бултых!—искупаемся. Хорошо, когда своя машина, правда, дед Володя?
Дед Володя помолчал-помолчал, потом ответил:
— Не знаю... Не пробовал... — Лицо у него стало строгим и немножко печальным.— Так, говоришь, купила бы машину? — Тут дед Володя улыбнулся, но тоже еще не очень весело.— А знаете, о чем мечтал я, когда мне было лет семь-восемь? Ни за что не угадаете.
— О мотоцикле,— выпалила я, чтоб опередить Галку.
— О шоколаде,— сказала Галка и облизнулась. Она любит шоколадные конфеты, а я нет, я — леденцы.
— О ломте чистого хлеба!
Дед Володя что-то вдруг разволновался, у него даже глаза покраснели. И ни я, ни Галка не посмели спросить его, а что это такое — чистый хлеб? Какой еще бывает хлеб? И дед долго молчал, наверно, успокаивался. Потом он обнял за плечи бабу Нату, заглянул ей в лицо и сказал
— И ваша бабушка небось тогда разве что во сне видела чистый хлеб.
— Видела! — быстро заговорила баба Ната.— Ча-асто! Будто стоит передо мной тарелка с молоком, а я макаю в него белый ноздреватый такой хлеб и ем. У нас на Урале любят макать белый хлеб в молоко. А наяву я чистого хлеба не пробовала долго, года два, пожалуй. Пекли мы, правда, лепешки в русской печи прямо на поду, но лепешки эти были из толченой черемухи, из сушеной лебеды, и не помню уж еще из чего. А муки клали чуть-чуть для связи. Да и то не муки, а отрубей. Вот какой у нас был хлеб.
— Ну и я примерно года два о чистом хлебе знать не знал,— сказал дед Володя,— даже забыл, какой он есть. Уже в тысяча девятьсот двадцатом году в детском доме я его опять увидел. Правда, и тогда в нашей стране еще туговато было и с едой и с одеждой, но для нас, детей, люди последнее от себя отрывали.
— А нас в детском садике даже насильно заставляли все с хлебом есть,— сказала Галка.— И блины со сметаной насильно.
