Юрий Вебер - Когда приходит ответ
Ростовцев, грузный, мешковатый, уютно расположился за столом, будто всегда здесь и сидел, ел с аппетитом все, что ему подкладывали, и тихо, умиротворенно поддакивал тому, что рассказывал Мартьянов Наташе о своих впечатлениях.
— Видите, как много там однотипных соединений? — вставил только Ростовцев как бы между прочим.
Но, когда Наташа вышла за чаем и вернулась обратно, оба они сидели уже, отодвинув тарелки, склонившись над листом бумаги, и Ростовцев тихо, но настойчиво что-то внушал Мартьянову, тыча кончиком карандаша.
Ростовцев, вероятно, решил, что после их похода на станцию, Мартьянов подготовлен к тому, что он, Ростовцев, собирался ему преподнести.
— Мы нашли метод регулярного построения мостиков, — сказал Ростовцев тихо, безразличным тоном, но это моментально изменило настроение за столом, и тарелки поехали в сторону.
«Мы» — это значит он, Ростовцев, и его новый сотрудник, молодой математик, широконачитанный, прекрасно подхватывающий то, «что носится в воздухе», легко рождающий оригинальные идеи, но сам пока что не способный ни на чем твердо остановиться. Ростовцев и ввел его очередную мимолетность в рамки релейной методики. И, кажется, неплохо.
Ростовцев показывал сейчас, как он это сделал. Для решения мостиковых соединений. И, представьте, без всякой алгебры. Одним лишь графическим построением.
— Над алгеброй надо все-таки думать, — тихо заметил он. — А здесь можно совершать операцию за операцией почти механически. Последовательно, шаг за шагом. Регулярный метод, как простая подстановка. Если перенумеровать все реле…
Он чертил линии, надписывал над ними номера, одни зачеркивал, другие переносил дальше, опять чертил, продвигаясь от точки к точке… Одно и то же, одно и то же — и на листке выстраивалась четкая графическая картина. Прямоугольники цепей, ступеньками спадающие по мере продвижения слева направо. «Метод каскадов» — назвал эти графики молодой математик.
— Красиво звучит! — сказал Мартьянов.
— Инженеры должны быть довольны. Тут мы их не заставляем долго размышлять, — сказал Ростовцев.
Наташа следила за разговором. Но почему же у Гриши вовсе уж не такое довольное выражение?
Мартьянов явно искал, к чему бы придраться.
— Ваш способ годен лишь для ограниченного круга схем.
— Схемы такого типа применяются достаточно широко, — ответил Ростовцев. — Вы же видели сегодня на станции.
— У вас контакты получаются обязательно на одной вертикали. Неудобно. Очень связанная структура, — не унимался Мартьянов.
— Но зато как просто выводится. И не грозит опасность ложных цепей, главная опасность мостиков, — тихо и деликатно не уступал Ростовцев.
Мартьянов наскакивал, а гость благодушно отвечал, вкусно прихлебывая чай и всем видом показывая, как ему приятно вести такую мирную беседу за таким уютным столом.
Глядя на них, Наташа силилась понять: что же такое «научное содружество», о котором так красиво иногда выражаются?
Даже после ухода Ростовцева Мартьянов никак не хотел угомониться. Схватил свою «Теорию», торопливо полистал и подсунул Наташе на раскрытой странице — как раз на одной из тех, про которые сказано в примечании, что из-за трудности первого чтения «можно опустить». Какая-то теорема под параграфом «2», какие-то четырехугольники с условными точками связей, похожими на булавочные головки.
— Тут у меня заложен весь их метод каскадов! — стучал он пальцем по странице. — Но я не придаю ему такого значения. Все равно метод ограниченный, — и снова протягивал ей раскрытую книгу.
Наташа, конечно, не могла ничего понять из того, что там написано и нарисовано, но фразу «это у меня уже заложено» приходилось ей слышать не раз. Бывало, сидит он над переводом какой-нибудь статьи из только что полученного журнала и повторяет: «Это у меня уже заложено».
— Ревнуешь? — спросила она, слегка сощуриваясь.
— Что? — опустил он удивленно книгу.
— Ревнуешь свою прекрасную даму? — кивнула она на «Теорию».
— Глупости! — вспыхнул он.
И принялся раскладывать на ночь свою новейшей конструкции кресло-кровать.
4
Мартьянов решил принять его у себя в институте, в своем внушительном кабинете с большим окном, с грифельной доской на стене, с пишущей машинкой на круглом столике, со шкафами, полными книг и деловых папок. Пусть войдет в эту академическую обитель и почувствует, что для него делается исключение, — заочник Алексей Зуев с дальневосточной гидростанции.
Зуев вошел, стукнув для порядка в дверь, слегка поклонился, рассыпав сразу кружком длинные волосы, откинул их коротким движением;
— Як вам со всеми пожитками! — нисколько не смущенный обстановкой большого института, и отрекомендовался для сведения: — Алексей Алексеевич.
Широкоплечий, скуластый, с густыми, нависшими бровями, из-под которых глядел живой, внимательный взгляд, легкий на улыбку. Зуев держал под мышкой довольно объемистый сверток.
— Вот я подготовил для выпускного экзамена. Членам комиссии на развлечение.
Он быстро размотал бечевку, снял бумагу, защитные картоны.
Но он ничего. Он только весело постигал приемы двоичного языка математики.
— Теперь нулики и единицы у меня в кармане! — задорно похлопал себя по боку — Разложение на конституенты и прочее… Хотите, профессор, проверить? — блеснул он глазами.
Мартьянов посмотрел на него внимательно и вдруг неожиданно принял игру.
— Вам сколько лет? — спросил он Зуева.
— Единица, единица, нуль, единица, единица.
«Ага! Быстро сообразил! Стало быть, двадцать семь», — перевел в уме Мартьянов.
— Сколько вы уже проработали на станции?
— Скоро будет единица, нуль, единица, — прикинув, ответил Зуев.
Так, нетрудно высчитать, что будет пять.
«Ну, как будто готов», — подумал Мартьянов, понимая под этим «готов» не только готовность к экзамену, но, может быть, и нечто гораздо большее.
Нулики и единицы вызывали чувства и совсем иного рода. В институтской стенной газете, висящей в вестибюле у всех на виду, появились две строчки в разделе «Наши загадки»:
В ЛАБОРАТОРИИ № 7 ОДНА КРУПНАЯ ЕДИНИЦА ВСЕ ХОДИТ ВОКРУГ НУЛЯКто это писал, можно было лишь догадываться. Да и что там две строчки невинной шутки! Ну, как сказать… Особенно в связи с тем, что произошло вскоре на ученом совете.
Мартьянов опять подал на ученый совет записку — в который уже раз! — и опять просил, требовал, чтобы в плане института предусматривалось значительное расширение исследований по релейной теории. Требовал на это ассигнования, помещение, сотрудников… «Теория захватывает территорию» — как пустил Володя. В общем-то, за счет других лабораторий. А это не шутка!
На совете выступил Копылов. Он, видно, подготовился на этот случай.
— Мы, конечно, должны ценить теоретические усилия наших товарищей, — начал он. — Но я должен поделиться с членами совета одним… гм… наблюдением. В небезызвестном труде нашего Григория Ивановича (короткая пауза)… приве дена схема цеховой сигнализации, выведенная на основе (короткая пауза) некоей алгебры, настоятельно рекомендуемой автором. Вот она. Мы ее увеличили для наглядности.
Он обернулся, и из-за его спины вынырнул… Но кто же, кто это, что так услужливо подает Копылову большой расчерченный лист? Вадим Карпенко!
Мартьянов собрал все силы, чтобы следить за тем, что говорит Копылов.
— Вы видите, на схеме уважаемого Григория Ивановича решение таково, что необходимо иметь семнадцать реле, сто три контакта. Я привожу только суммарные данные, — подчеркнул он.
Вадим Карпенко вышел к щиту, наколол схему и вернулся на место. Он избегал встретиться взглядом с Мартьяновым, который смотрел, смотрел сейчас на Вадима.
— Мы постарались построить ту же схему, — продолжал Копылов. — Но построить (короткая пауза)… нормальным способом, тем, что принят у всех проектировщиков. Без затей. Инженерный опыт достаточно накопил проверенных приемов. И мы получили…
Из-за его спины опять появился Вадим Карпенко и наколол на щит другой такой же тщательно разрисованный лист. Легко можно было сравнить обе схемы. Мартьянов впился глазами во второй лист. Схема начерчена четко и ясно, уверенной рукой. Он слишком хорошо знал эту руку, этот схемный почерк!
— Как видите, для тех же условий работы мы получили (короткая пауза)… несколько иной результат. Четырнадцать реле и всего девяносто два контакта. (Пауза, чтобы все могли это почувствовать.) Мы получили ее обычным способом, без гадания на кофейной гуще, без нуликов и единиц. Ощутимая экономия против той схемы, что выросла у Григория Ивановича из его алгебры.
Мартьянов смотрел, как и все, на щит, сравнивая оба листа. И, как и все, молчал. Но другие молчали, ожидая, что же он на это скажет. А он молчал.
