Кейт Уигглин - Ребекка с фермы Солнечный Ручей
Вот там-то — у открытых дверей сеновала, дверей на закат — и сидит Ребекка. Сколько раз ее дед, добрый дьякон, сидел в этом же укромном месте на своем удобном стуле, когда настроение миссис Сойер было трудно предугадать, и безмятежность атмосферы сеновала приятно контрастировала с его собственным домашним очагом!
Чуть покачивающиеся распахнутые двери, спокойный пейзаж за ними, трубка — отрада, не дозволявшаяся в гостиной, — как эти простые факторы способствовали миру в семье в давно минувшие дни! «Не будь у меня моего сеновала, и моего магазина тоже, я никак не смог бы жить в священном супружеском союзе с моей Мэри-Лайзой!» — с чувством сказал однажды мистер Уотсон, владелец одной из риверборских лавок.
Но дьякон, глядя ясными и честными глазами на свои волнуемые ветром луговые травы, на свои колосящиеся хлеба и свои леса, никогда не видел тех картин, которые видела Ребекка. Для девочки, увезенной с родной фермы на Солнечном Ручье из-под опеки неутомимой, но беспечной матери и от общества плохо кормленных, плохо одетых, беззаботных братьев и сестер, — для нее здесь, в Риверборо, наступили поистине мрачные дни. Ставни были закрыты во всех комнатах дома, кроме двух; то же самое можно было сказать и об уме и сердце мисс Миранды, хотя в душе мисс Джейн и оставалось несколько окон, открытых навстречу солнцу, а Ребекка, сама о том не ведая, уже прикоснулась рукой к нескольким другим. Законы кирпичного дома были слишком суровы, и их было слишком много для такого маленького существа, как она, но на веселый дух Ребекки невозможно было надолго надеть смирительную рубашку — он так или иначе ускользал и летел собственным радостным путем к солнечному свету и вольному воздуху, и если ей не давали петь в саду, как свободной птице, какой она и была, она все же могла петь в клетке, как канарейка.
IIЕсли бы вы открыли заботливо хранимый том в пестрой обложке, то прежде всего увидели бы замечательную титульную страницу, составленную, по-видимому, по тому же образцу, что и некролог или надпись на могильной плите, если не считать удивительного количества и разнообразия приводимой информации. Многое показалось бы придирчивому критику более уместным в содержании книги, чем на титульном листе, но Ребекка, очевидно, стремилась к тому, чтобы главные действующие лица ее истории были подробно описаны в самом начале.
Она, кажется, была убеждена, что наследственность играет свою роль в развитии гения, а ее вера в то, что знакомство с ее Мыслями вдохновит грядущие поколения, была слишком уж простодушна, чтобы вызывать неприятные чувства. Она, очевидно, с большим почтением относилась к богатому материалу, который поручала заботам своей учительницы, и можно вообразить скорбь бедной мисс Дирборн, доведись той передавать эти «Ценные Стихи и Мысли», в случае если они «не будут по неосторожности уничтожены», тому, кому завещала их Ребекка.
КНИГА МЫСЛЕЙРебекки Ровены Рэндл
В Действительности
С Фермы Солнечный Ручей,
Но Временно из
Кирпичного Дома в Риверборо
Родной племянницы мисс Миранды и Джейн Сойер,
Второй из семи детей своего отца, м-ра Л.Д.М. Рэндла
(ныне покоящегося на кладбище в Темперансе, где на его могиле будет памятник, как только мы выкупим закладную на ферму),
А также своей матери, миссис Орилии Рэндл.
В случае моей Кончины лучшие из этих Мыслей
Могут быть напечатаны в виде моих Мермуаров
В пользу Библиотеки Воскресной школы в Темперансе (штат Мэн),
Которая очень нуждается в большем количестве книг,
И сим Завещаю их
Мистеру Адаму Ладду,
Который купил у меня 300 кусков мыла
И тем обеспечил получение приза -
Крайне Необходимой Банкетной Лампы -
Моим друзьям, Симпсонам.
Он единственный, кто поощрял меня,
Чтобы я писала Мермуары, и
Моя учительница, мисс Дирборн,
Будет располагать очень Ценными Стихами и Мыслями
Для передачи ему, если только они не будут
По неосторожности уничтожены.
Рисунки исполнены тою же рукой, что
Писала Мысли.
Сейчас еще не решено, будет Ребекка Ровена Рэндл художницей или писательницей, но если она кем-то станет, то после ее смерти это будет известно.
Начиная с этого титульного листа, с его богатством подробностей, излишними и неуместными сведениями, книга журчит, как ручей, и для усталого читателя проблемных романов в ней может оказаться нечто от живительных свойств настоящего ручья.
* * * * * *Наши дневники
Май, 187-.
Все девочки ведут дневники, так как мисс Дирборн было очень стыдно, когда школьные попечители сказали ей, что сочинения большинства девочек и всех мальчиков никуда не годятся и в следующем полугодии им нужно научиться писать лучше. Она попросила мальчиков раз в неделю писать ей письма, вместо того чтобы вести дневник. Они думают, что дневник — девчоночье занятие, вроде игры в куклы. Им показалось ужасным, что придется писать письмо каждые семь дней, но она сказала им, что для них это будет далеко не так тяжело, как для нее все эти письма читать.
Чтобы сделать мой дневник немножко непохожим на другие, я собираюсь назвать его Книгой Мыслей (именно так, как здесь, с заглавными буквами). У меня есть мысли, которые я никак не смогу использовать, если их не запишу, потому что тетя Миранда всегда говорит: «Держи свои мысли про себя». Тетя Джейн разрешает мне рассказывать о некоторых, но необычные ей не нравятся, а мои настоящие мысли большей частью необычные. Эмма-Джейн не против послушать их иногда, и это моя единственная надежда.
Если миссис Дирборн не понравится название Книга Мыслей, то я назову эту книгу Мермуарами (именно так, с заглавной буквы), Мермуары — это то, что ты помнишь о себе и записываешь на случай своей смерти. Тетя Джейн не любит читать никаких других книг, кроме таких вот жизнеописаний интересных умерших людей, и она говорит, что именно это Лонгфелло (который родился в штате Мэн, и мы должны этим гордиться и стараться писать, как он) имел в виду в своем стихотворении:
Нас зовет пример великих
На свершенья и труды,
Чтоб и нам свои оставить
На песках времен следы.[59]
Я знаю, что это значит, потому что, когда Эмма-Джейн и я ездили на побережье с дядей Джерри Коббом, мы бегали по мокрому песку и смотрели на следы, которые оставляли наши ботинки — точно так, как если бы мы делали слепки из воска. Эмма-Джейн подворачивает внутрь левую ногу (косолапая, как говорят мальчики, что очень невежливо), а Сет Страут тогда только что залатал одну из моих туфель, и все это отпечаталось на песке. Когда я учила «Псалом жизни» для пятничного выступления в школе, мне пришло в голову, что ни я не хотела бы оставить отпечаток, на котором видна заплата, ни Эмма-Джейн свой кривой на песках времен, и я тут же подумала:
«О, какая это будет замечательная мысль для моей Книги, когда тетя Джейн купит мне одну из тех, что продаются в магазине мистера Уотсона за пятнадцать центов».
* * * * * * МермуарыИюнь, 187 —.
Я сказала тете Джейн, что собираюсь начать писать Мермуары, а она ответила, что я еще слишком молодая. Но я ей напомнила, что сестра Кандейс Милликен умерла, когда ей было десять лет, не оставив совершенно никаких следов на песках времен, и если я скоропостижно скончаюсь, кто запишет мои мысли? А тетя Миранда сказала, что солнце и луна взойдут и закатятся независимо от этого и не имеет значения, что они не будут записаны, и велела мне пойти на чердак и отыскать ее мешочек с лоскутками. Но я сказала, что это имеет значение, так как каждого человека в мире только по одному и никто другой не может написать за него его мермуары. Умри я сегодня вечером, не найдется никого, кто сумел бы правильно меня описать. Мисс Дирборн могла бы сказать кое-что, а брат Джон что-нибудь добавить. Эмма-Джейн постаралась бы отдать мне должное, но ей не хватает слов; и я даже рада, что тетя Миранда никогда не берет пера в руки.
Мой словарик такой маленький, что в нем не много изысканных слов, и я не смогла найти, как пишется слово мермуары, но кажется, так было написано на обложке книги, которую читала тетя Джейн.
Всем девочкам очень нравится вести дневник, но Минни Липучка вытащила дневник Элис Робинсон из-под школьной поленницы, куда та его спрятала, и весь прочитала. Она сказала, что это ничуть не больший грех, чем прочитать чужое сочинение, но мы сказали ей, что это все равно, как если бы она подглядывала в замочную скважину, или подслушивала под окном, или открыла ящик чужого комода. Она сказала, что так на это не смотрит, а я ей сказала, что, если только ее глаза не раскроются, она никогда не оставит никаких великих следов на песках времен. Я сказала ей, что дневник — священная вещь, так как обычно в нем изливаешь свои глубокие чувства, предполагая, что никто не заглянет в него, кроме тебя самого и твоего снисходительного Небесного Отца, который видит все.
