Марк Ефетов - Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести
Коммунистом был майор Елюгин, и Сергиенко уже дважды слышал слова, сказанные командиром в минуты смертельной опасности:
«Коммунисты, вперёд!»
И вот сейчас Феофан Сергиенко медлил, не говорил своему командиру то, о чём так давно хотел сказать. Он будто был занят тем, что крутил из махорки козью ножку, а на самом деле хотел прийти в себя.
А закрутив козью ножку наподобие причудливой трубки из газетной бумаги, сержант, ткнув себя рукой в грудь, сказал:
— Ось тут я написал и прошу передать замполиту.
— Понятно, — сказал Елюгин. — Из разведки вернёшься коммунистом.
— Точно. Вы, товарищ майор, сквозь мою шинель бачите. Как рентген всё равно. — Он отстегнул крючки шинели и передал майору тетрадный листок, написанный крупным, прямым почерком.
РАЗВЕДЧИКИ ПОДРЫВАЮТСЯ НА МИНЕ
Чавкая сапогами по оттаявшей земле, минёры уже шли в направлении к озеру. Смеркалось. Рябые плащ-палатки сапёров сливались с местностью. А шли солдаты, чуть нагнувшись вперёд, проверяя перед собой землю щупом, как слепец проверяет дорогу палкой. В наушниках у минёров то и дело слышался писк. Это пищал притаившийся взрыв.
Сапёры шли и шли вперёд, отмечая дорогу жизни, окаймлённую смертями. Но в одном месте они чуть ошиблись: может быть, поставили отметину на четверть метра дальше, чем надо было. Кто знает, как это случилось? Дождь, туман. Скользко.
Когда сапёры возвращались к озеру, вышли на поиск разведчики сержанта Сергиенко и танкист старшина Убийволк. В мглистом небе то и дело описывали светящуюся дугу ракеты или прорезали темноту световые кинжалы прожекторов. В этих случаях Сергиенко командовал: «Ложись!» И вся группа разведчиков падала плашмя, грязь ли под ногами, лужи, болото — всё равно. А потом ползли, стараясь не поднимать голову, втянув шею в самые плечи…
…Уже к разведчикам долетали обрывки немецких фраз, выкрики команды гитлеровцев, шум моторов. Все эти звуки как бы затушёвывались шелестом дождя и завыванием ветра. Разведчики вымокли; сапоги, шинели, плащ-палатки и даже шапки — всё было в липкой земле. Теперь они совсем не поднимались и только ползли, ползли бесшумно, молча, как могут ползти только разведчики. Проползут шагов десять — пятнадцать и, притаившись, остановятся. Слушают. Смотрят. Обычный человек ничего бы не услышал, кроме шуршания дождя, и ничего бы не увидел, кроме сетки дождя, а Сергиенко и слышал и видел: немцы свозят к берегу озера боеприпасы; здесь роют глубокий котлован. Всё ясно: к тому месту фашисты перебрасывают передвижной склад снарядов и бомб. Надо подползти ещё чуть ближе — засечь точно место, где враги зарывают боеприпасы, затем вернуться и сообщить нашим. Один прицельный артиллерийский залп, и всё, что вокруг, взлетит на воздух вместе с отступающими фашистами.
Надо подползти ещё чуть ближе…
Сергиенко чуть слышно свистнул, зовя за собой группу, и пополз. Ни на мгновение он не забывал, что ползти можно только по пути, который указали сапёры. Он и не сбивался с этой тропинки, а его товарищи ползли строго по его следу.
Кто знает, почему произошла беда: ошибся ли сапёр, прокладывавший путь, или один из разведчиков отклонился чуть в сторону. Сверкнуло так, что Сергиенко, который был впереди группы, зажмурился и опустил голову в жидкую грязь. Его оглушило и ослепило.
ПОЕДИНОК ВЕЛИКАНА И МАЛЫШКИ
Наш наблюдающий доложил майору Елюгину, что в квадрате, где сейчас должны находиться наши разведчики, произошёл взрыв.
Трудно было определить, что это: граната ли ухнула или взорвалась мина? Но майор Елюгин принял решение немедля: «Идти на выручку разведчикам».
Их осталось в живых теперь двое: сержант Феофан Сергиенко и старшина Вениамин Убийволк. Разведчики лежали, вдавленные в жидкую землю. То, что живы, узнали, окликнув друг друга.
— Феофан!
— Я.
— Жив?
— Ногу зацепило. А ты, Веня?
— Живой…
Остальные разведчики не подавали голоса. А фашисты уже шарили по земле прожекторами, освещали всё вокруг ракетами. Они ведь слышали, что кто-то подорвался на минном поле. Но кто? Этого фашисты не знали. Может быть, это головной отряд наступающих русских, а может быть, небольшая часть — рота, батальон.
Два лёгких немецких танка, скользя и подпрыгивая на ухабах разбитой и размытой дороги, с ходу вели беглый пулемётный огонь по двум разведчикам. Пули вжикали вокруг Сергиенко, шлёпались рядом с ним в грязь, но ни одна не задела его. Двигаться нельзя было. Сергиенко мог только время от времени звать товарища.
— Вень, Вень, откликнись!
— Да живой я, живой, — шептал Убийволк.
Когда стало тише, он подполз к Сергиенко:
— Схоронись, Феофан, слышишь? Они постреляют, постреляют и уйдут. Сюда не дойдут, побоятся. А у меня рация отказала. Поползу к нашим. Головной танк должен выйти к рощице. Доложусь майору.
— А мне што, ждать? — спросил Сергиенко. — У меня нога.
— Жди. Вернусь с санинструктором. Только голову не поднимай. А в случае придут…
— Добре, — сказал Сергиенко, — придут — угощу гранатой.
Да, сержант Феофан Сергиенко не соврал.
Уже в пригороде Новгорода танкисты Елюгина начинали бой. Снаряды вражеской артиллерии вздымали фонтаны земли, густой чёрный дым, как низкие тучи, застилал вечернее небо. Стало совсем темно.
ГРАНАТА В УШАНКЕ
Сергиенко как мог перевязал раненую ногу и лежал теперь, как бы впечатавшись в землю. Какие мысли были у него в эти минуты? Вспомнил жену и маленького Бориса? Или подумал, что он один против целой армии гитлеровцев, что сопротивляться бесполезно, ползти обратно тем более: нога перебита и больше двух-трёх шагов ему не отползти. Приподняться и из последних сил крикнуть: «Сдаюсь! Пощадите!»
Наверно, в эти мгновения перед мысленным взором Феофана Сергиенко возник его дом, подсолнухи, речка под обрывом. Бориска в одной рубашонке переступает толстыми ножками — торопится перебежать от табуретки к столу. И торопится ухватиться руками за ножку стола.
Стреляли уже совсем близко, но попасть в Сергиенко не могли. Он был так вымазан, а вернее, вымочен в болоте, что сливался с землей — не видно его было фашистам.
А наши танкисты шли уже на выручку раненому разведчику. Убийволк доложил майору обстановку, взял сумку санинструктора и пополз узкой разминированной тропинкой туда, где схоронился Сергиенко. Танки же ринулись в обход. В головной машине был Елюгин. Он шёл на сближение с врагами на большой скорости. Быстро сокращалось расстояние между нашими танками и чёрными машинами со свастикой. Уже вокруг рвались снаряды, стучали по броне головного танка куски расплавленного металла.
— Сбавить газ! — скомандовал механику-водителю Елюгин.
Майор чуть нагнулся, прищурился и, поймав на прицел одну из чёрных машин со свастикой, выстрелил. Лиловая звёздочка вспыхнула на камуфлированной броне вражеского танка. А вслед за этим пополз густой чёрный дым, мелькнуло яркое-яркое пламя. Так бывает, когда сварщик варит металл.
Прямое попадание. Не промахнулся Елюгин. Фашистский танк судорожно вздрогнул и закрутился волчком.
В эти мгновения решалась участь танкового боя. Танки Елюгина прорвались вперёд, а под их прикрытием наша пехота пошла в наступление на Новгород.
Наши танкисты косили из пулемётов убегающих фашистов. Головной танк шёл на большой скорости, пока в него не попал вражеский снаряд. Теперь танк этот превратился в пылающий факел, но Елюгин продолжал стрельбу — наши танкисты не покидали поля боя.
На помощь головному подошли другие танки. Они старались сбить огонь, старались спасти своего командира.
Казалось, запылало всё небо. Воздух наполнился звуками не тягуче воющими, а такими резкими и пронзительными, что нельзя было опомниться, довести до конца мысль, сообразить.
Казалось, что в уши вонзаются сотни свёрл, которые вертятся с неимоверной быстротой…
В это время, поправляя сползшую сумку с красным крестом, Убийволк подполз к тому месту, где он оставил Сергиенко. Здесь, в некотором отдалении от боя, слышен был только сплошной гул. В тёмной ночи, укутанной к тому же тучами дыма, Убийволк не видел своего товарища. Но знал, что ползти осталось совсем немного, что скоро рассвет — вот уже светлая полоска по всему горизонту.
А время бежало — последние минуты жизни Феофана Сергиенко. Он уже слышал впереди и откуда-то сбоку:
— Ого-го! Рус, сдафайся! Сдафайся!
Вот уже лучик света карманного фонаря пошарил перед ним, осветил лужицу, сверкнувшую, как зеркало.
— Сдавайся, рус!
Сергиенко встал на колени, но тут же рывком вскочил во весь рост. Острая боль хлестнула по ноге, но лишь на мгновение. Крепко сжав зубы, Сергиенко пошарил за пазухой, сорвал с головы шапку-ушанку с красной звездой и высоко поднял руки. Можно было подумать, что он не то сдаётся, не то приветствует бегущих к нему фашистов с автоматами у живота.
