Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна
— Ну, господа. Ну, что вы? Ну, скажите! Ну, кто это?.. Кто это? Кто кинул? А? Я не скажу! Честное благородное! Крест святой. Не скажу! — размашисто крестился он, перебегая от одного к другому. И волосы, всегда прилизанные, ровненько разделенные на пробор, взъерошились и падали на глаза, которые юркали как мышата.
Но мы были неумолимы. Мы хорошо знали ему цену.
Тогда, чтобы отомстить, Слимаков прибег к откровенной подлости.
Я в классе был самым маленьким и самым бедным. А раз самый бедный, значит, более всего беззащитный.
Встретив меня как-то один на один, Слимаков зло прищурился и сказал:
— Во скажу, что это ты кинул чернильницу… И тебя выгонят из гимназии с волчьим билетом. Вот скажу!
Я похолодел. Семья наша жила тяжело. Чтобы подрабатывать, отец брал работу на дом. Все надежды возлагались на мое будущее, на то, что я выучусь и, как говорил отец, «стану человеком».
Известно, если Слимаков пойдет к попечителю и скажет, ему поверят. Попечителю главное, чтобы нашелся виновный, чтобы было кого наказать. И меня выгонят. Никакой директор не сможет меня защитить.
Слимаков почуял мой страх и злорадно усмехнулся:
— То те же… Так вот, приноси завтра Шерлока Холмса, может, и не скажу.
Так начался его подлый шантаж. Я приносил ему книжки, конфеты, переводные картинки, перья, ножики и всякое другое. Но чаще всего он требовал от меня эти серии «сыщицкой» литературы, которые я был вынужден покупать для него на базаре. Мне всё труднее становилось это делать. Денег не хватало. Я уже давно не завтракал, тратя на «Сыщиков» всё, что мама давала мне на завтраки. Но этого оказалось мало. Слимаков, прочитав очередную серию, сразу же перепродавал её кому-нибудь из гимназистов. И требовал новой.
Приближались каникулы.
Слимаков уже третий день требовал от меня нового Ника Картера, но я каждый раз чем-то отговаривался — у меня совсем не было денег (даже на завтраки в эти дни мама не давала, потому что мы сидели без копейки).
Слимаков сердился и наконец не выдержал.
— Все! — прошипел он. — Чтобы сегодня в пять принес к «дереву смерти». Если не принесешь — всё!
Начитавшись «сыщицких» книжек Слимаков очень полюбил страшные тайны и всегда назначал мне встречи в безлюдных уголках Ботанического сада, которым давал страшные названия. Он держал в секрете наши отношения и не хотел, чтобы кто-то видел, как я давал ему книжки, которые он потом продавал.
Я был в отчаянии. Где достать деньги до пяти часов?.. Где достать?
И я отважился на отчаянный шаг. Я решил продать на базаре своего любимого паяца — игрушку, которую подарила мне когда-то бабушка на день рождения.
В искристом атласном костюме, с белым воротником-жабо, паяц выглядел очень эффектно. Я страшно любил и берег его. Но у меня не было выхода. Я должен во что бы ни стало откупится от подлого Слимакова.
Дома я попрощался с паяцем, положил его в ранец, и пошел на базар. И вот… — Чак как-то странно улыбнулся. — А потом… Наверно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Правда?
— Правда, — не задумываясь, ответил я.
— Ты не возражаешь, чтобы мы с тобой перенеслись на семьдесят лет назад?
— Что? — не понял я. — Перенеслись? Как?
— Ну… — Чак на минуту запнулся. — Ну… прокрутили, как бы сказать временной поток в обратном направлении…
У меня похолодело внутри. Мне вдруг стало страшно. Что он говорит? Может он психически больной? У нас в селе был когда-то такой… Остановит на улице. «О! — говорит. — Вчера с Александром Македонским виделся, с императором. Передай, сказал, односельчанам, чтобы тебя не обижали, всё давали, что попросишь. А то приеду на Буцефале, всем головы пооткручиваю Во!». Может и Чак такой?
— Нет! Нет! — засмеялся Чак, прочитав мои мысли. — Не бойся. Я не сумасшедший и кидаться на тебя не буду. Но… Вот что такое время? Ты задумывался?
— …«Время не дом, на месте не стоит», — так говорит мой дед Гриша. — Это он правильно говорит. Но время, как тебе известно, бывает настоящим, минувшим и будущим. И граница, что отделяет нынешнее время от будущего и прошлого, очень мгновенная. Вот только что, ты шел сюда, чтобы встретиться со мной. Встреча наша была для тебя делом будущего. Мы встретились. Какой-то миг наша встреча была настоящем временем И сразу же стала делом прошлого. Мы начала разговор и о встрече может теперь только вспоминать. Так же, как время что было семьдесят лет назад. И тысячу лет тому назад. И две тысячи лет. Всё это в одном временном измерении. И мгновение, что прошло только что и мгновение, что было семьдесят лет назад. Оба они способны ожить благодаря волшебному феномену человеческого мозга — памяти и воображению. А о гипнозе ты слышал когда-нибудь?
— Слышал! — не очень уверенно сказал я. — Это когда человека гипнотизируют и… он делает не то, что хочет.
— Ну, не совсем так, но… Можно человеку внушить представления и обстоятельства, в которых он никогда не был, и про время, в каком он никогда не жил. И человек будет делать, мыслить, переживать так, будто все внушенное происходит с ним по правде. Человек один единственный среди живых существ способен переживать воображаемое, как реальное, а прошедшее и будущее, как происходящее сейчас. Так говорит наука психология. Ты не бойся, ничего страшного не произойдет. Просто сейчас мы с тобой перенесемся на семьдесят лет назад, в Киев 1912 года. Должен тебя предупредить: ты меня сражу можешь не узнать, потому что я стану двенадцатилетним мальчиком, таким, как ты сейчас. То есть таким, каким я был тогда. Чтобы не спутал меня ни с кем, я по началу буду держать тебя за руку. А потом отпущу. И еще хочу предупредить тебя, чтобы ты не растерялся. При людях я не смогу с тобой разговаривать. Дело в том, что ты будешь невидим для людей. Потому что ты не жил тогда, понимаешь? Кроме меня, никто тебя не увидит и никто не услышит твой голос. Как бы ты не кричал.
Мне стало жутко, но и страшно интересно одновременно. Вот это приключение! Невидимым попасть в Киев 1912 года.
Чак взял меня за руку своей теплой, сухой и какой-то невесомой рукой.
— Не бойся, Стёпа! Тебе совсем ничего не угрожает. Чтобы не происходило, никакие опасности тебя абсолютно не затронут. Ведь тогда тебя не было. Ты будешь только свидетелем. Понимаешь?
— По-понимаю, — сказал я, не очень, правда, представляя, как это всё будет.
— Ты не будешь чувствовать ни холода, ни тепла, ни голода, ни боли — ничего. Ты сможешь легко летать по воздуху, мчаться с какой угодно скоростью, не зная усталости, пролезать в самую маленькую щель. Ведь тогда тебя не было. И только в том случае, когда ты вдруг захочешь вмешаться в происходящее и вмешаться, сделаешь что-то активное, ты в миг станешь материальным. И тогда уже почувствуешь и холод, и голод, и боль. И сможешь удариться, обжечься, порезаться… Но даже тогда ничего страшного с тобой не случится, не бойся. Просто в случае опасности наше с тобой приключение само собой неожиданно прервется, и мы возвратимся в сегодняшний день. Но без серьезной необходимости не делай, будь добр, ничего. Хорошо? Потому что мы уже не сможем вернуться назад в тот день. Дважды в один и тот же день прошлого возвратиться невозможно. А может, именно этот день будет наиважнейшим в раскрытии тайны. Понимаешь?
— Понимаю, механически сказал я, не понимая, однако, о какой всё-таки тайне он говорит, но страшно заинтересованный.
— Ты только ходи за мной всюду и не теряй меня из поля зрения. Это просьба к тебе. Потому что мне нужна будет твоя помощь. Ты же должен помочь мне раскрыть тайну. Тайну, на раскрытием которой я бился всю свою жизнь. Ты готов?
— Готов.
— Не боишься?
— Не боюсь, — сказал я. чувствуя в груди холодок, как на краю пропасти.
— Тогда — внимание! — Чак слегка стиснул свои пальцы, что держали мою руку, — будто электрический ток пробежал по моей руке.
В глазах у меня потемнело.
Бом! — раздался в голове звон.
И сразу будто включили на полную громкость радиоприёмник: зашумело, заголосило, завопило рядом многолосо.
Глава 4
Первое путешествие в прошлое. 1912 год. Базар. Бывший клоун выручает Чака
Я даже не уловил того мгновения, когда цирк вдруг исчез из моих глаз и я очутился на базаре, среди сотен людей, которые сновали туда и сюда, среди шумных торговок и мордатых продавцов, что спесиво взирали из-за прилавков, среди движущейся пестрой толпы в непривычных. только в кино виденных дореволюционных армяках, чумарках, длинных, до земли складчатых жакетах и платьях, в широкополых шляпках, котелках и картузах с лакированными козырьками.
Посредине базара высилась обшарпанная, облупленная церковь с пятью, наверно, когда позолоченными, а теперь потемневшими, облезлыми маковками и квадратной под островерхой ребристой крышей, звонницей (Наверно, это та самая Железная церковь, о которой вспоминал Чак.). А возле неё в беспорядке теснились сбитые из досок какие-то грубо сколоченные ларьки, прилавки с навесами и без них, лавки и сарайчики.
