Джин Монтгомери - Ищи на диком берегу
Команду забавляла его преданность скотине, за ним закрепилась кличка «корабельный пастух» или «Захар-молочник». Захар отвечал на насмешки широкой, добродушной улыбкой. Пускай смеются, зато он может пить досыта паркое молоко!
Наконец Захар разогнул спину. Бадья была наполовину полна. Он перелил молоко в ведерко и накрыл его крышкой. В первые дни ему удавалось донести до камбуза лишь половину надоенного молока, остальное расплескивалось по дороге из-за непрестанной качки. Отдоив последнюю корову, он напился прямо из бадьи, с наслаждением ощущая, как теплое, пенистое, сытное молоко наполняет его желудок.
Он поднялся на палубу и направился к камбузу. Грузно переваливаясь, корабль шел под проливным дождем. Захар осторожно пробирался по мокрому настилу, держась за поручень. Ледяной ветер швырял ему в лицо полные пригоршни колючих дождевых капель. Пока добрался до камбуза, промок до нитки.
Маленький, белобрысый помощник повара осклабился навстречу Захару, подмигнул:
— Только для господ офицеров и пассажиров. — Воровато оглянулся, живо налил себе полную кружку: — Нашему брату матросу ни капли не перепадет.
Захар хмыкнул, глядя, как жадно тот глотает молоко.
В этот момент раздался голос офицера. Захару пора было заступать на вахту. К счастью, со временем его перевели в кубрик, а на вахту он стал выходить вместе со Степаном. Народ в команде подобрался вроде бы неплохой, однако попадалось и «сухопутное дурачье» — так окрестил их Степан.
— Кто ищет себе пропитания на море, тот дурак. Поодаль моря меньше горя, — говаривал Степан. — Бывают, однако, дураки морские, вроде меня, и дураки сухопутные. Сухопутный дурак норовит подняться на борт эдаким бывалым моряком. Но попадись он тебе в деле, на вахте — и сразу видно, что это рудокоп или молодец с большой дороги.
Как-то Захар спросил у него, что делает морской дурак, когда впервые поднимается на корабль. Степан расхохотался и ответил:
— Крестится и приговаривает: «Господи, спаси и помилуй меня, дурака!»
Сейчас Захар видел спину бежавшего перед ним Степана. Матросы выскакивали на палубу, под проливной дождь, босиком, в одних штанах и рубахах. Боцман в просмоленном дождевике был похож на гигантскую черепаху, вставшую на задние лапы.
Надвигался шторм, пора было убирать паруса. Упираясь ногами в палубу, Захар травил канаты; на реи его еще не посылали, там работали только бывалые матросы. Работа шла медленно. Паруса и канаты разбухли, дождь слепил глаза.
Наконец они все же убрали гроты. Но «Екатерина» по-прежнему то становилась на дыбы, как норовистый конь, то снова проваливалась. При каждом таком нырке через ее нос перекатывалась водяная гора.
— А ну, живо на кливер! — крикнул Голуб, показывая рукой в сторону Захара.
Захар опрометью бросился к бушприту, но перед ним уже маячила спина Степана. Тут Захар сообразил, что Голуб, скорее всего, показывал на Степана, а не на него. Но кто знает? На всякий случай он побежал за Степаном: гнев боцмана был страшнее любого шторма.
Степан оглянулся на бегу, кинул через плечо:
— Пошли, молочник!
Степан вскочил на бушприт, ухватился за брус на уровне груди и, осторожно перебирая ногами по канату, натянутому под брусом, начал пробираться к самому краю бушприта. Захар вспрыгнул следом за ним, повис на скользком бревне, норовя по-обезьяньи цепляться за канат пальцами ног. Пока матросы на палубе травили канаты, парус хлопал со звуком пистолетного выстрела.
«Екатерина» заскользила вниз с гребня огромной волны. Захар судорожно обхватил брус, впился ногтями в дерево. Ледяная вода сомкнулась над его головой. Он держался изо всех сил, оглушенный, ослепший, оцепенелый. Нос «Екатерины» стал задираться кверху, бушприт поднимался все выше и выше и, наконец, выдернул из воды Захара. Его легкие горели как в огне. Снова удар водяной горы, снова волна погребла его. Захар держался, захлебываясь безмолвным криком, пока бушприт снова не вытащил его из воды. Они опять нырнули, опять взлетели над водой. Вконец обессилевший, Захар понял: следующий нырок будет для него последним — он разожмет руки, парализованные холодом и страхом.
Но море смилостивилось над ним. После третьего нырка волны стали разбиваться под бушпритом, который все еще раскачивался с головокружительной амплитудой.
Захар перевел дыхание, протер слезящиеся глаза. Оглянулся на Степана, повисшего над бездной. Тот ответил ему своей всегдашней дерзкой ухмылкой и принялся дубасить кулаком отяжелевший, неподатливый парус. Захар тоже стал сминать непослушную парусину, и в конце концов они все же укротили упрямый кливер.
Вдоль качающегося бушприта они вернулись на палубу. Вахта кончилась. Выплевывая воду, дрожа от холода, спотыкаясь, матросы спустились в кубрик.
— Погодите, это еще только цветочки, — пророчил Степан.
Бури с дождем гнали их по шиферно-серым волнам Охотского моря. Капли дождя превращались в льдинки, стегали синие от холода лица. Молнии освещали завесы дождя, гром грохотал адской артиллерией.
Неделя шла за неделей, а солнце все еще не показывалось из холодных темных туч.
Мерзкая погода все еще донимала их, когда «Екатерина» приблизилась к выходу из Охотского моря в Тихий океан. Это был один из самых опасных участков пути.
В густом тумане судно пробиралось между рифами Курильских островов и южной оконечностью Камчатки. При выходе в открытый океан Захар стоял на вахте.
Свежий ветерок начал вдруг разгонять туман над верхушками мачт. Вот показался клочок голубого неба. Голубое пятно ширилось, все глаза поднялись к небу. Люди затаили дыхание, боясь поверить происходящему чуду. И вот показалось солнце.
Тихое помешательство овладело командой. Все работы прекратились. Улыбки растекались по усталым, изможденным лицам. Кто-то вопил как безумный, кто-то свистел. Захар яростно колотил по чьему-то литому плечу, глядя в небо и крича:
— Солнце! Гляди — солнышко!
Рулевой запрокинул голову и заулюлюкал.
Постепенно на палубе воцарилось благодушное спокойствие. Захар обнаружил, что он барабанит по плечу Голуба. Однако на этот раз боцман не двинул ему кулаком в зубы, сказал только:
— Пошел на шпиль.
Захар сглотнул слюну и понесся выполнять приказание.
Ясная погода продержалась до выхода в океан. Потом небо нахмурилось снова. Судно раскачивалось, скрипело, стонало под напором встречного ветра. Насосы «Екатерины» круглосуточно откачивали воду из трюма.
Захар не отрываясь глядел на темную, низкую, неприветливую землю.
— Алеутская гряда, — пояснил помощник капитана Вронский, высокий, костистый офицер с землистым лицом. Вронский стоял на палубе, закутавшись в свой серовато-синий плащ, неподвижный, похожий на цаплю. И голос у него был хриплый, как у цапли. Захару казалось: вот-вот он захлопает своими серо-голубыми крыльями и взлетит.
— Это самый западный край Алеутских островов. Здесь никто не живет.
Птицы тучей висели над скалами, обглоданными морем. Все было серое, бесцветное в этом мрачном морском пейзаже.
Ревущие ветры с Берингова моря колотили «Екатерину» своими ледяными кулаками. Снежные бури одели такелаж в ледовую броню. Замерзшие снасти, казалось, были выкованы из железа. Лед приходилось скалывать с них топорами. Команде раздали шерстяные носки, рукавицы и шарфы, но шерсть в считанные минуты пропитывалась сыростью. Матросы ходили в мокрой одежде и спали в волглых постелях.
Приятные минуты наступали лишь тогда, когда они снимались с вахты. Вахтенной команде выдавали котелок кипятка, приправленного ромом и сахаром. После первых глотков по телу Захара разливалось блаженное тепло.
Несмотря на штормовую качку, на усталость, Захар продолжал ухаживать за скотом, хотя это и лишало его части законного отдыха. Молоко поддерживало его силы, в то время как остальным матросам, сидевшим на гнилой пище и тухлой воде, уже угрожала цинга.
В декабре «Екатерина» миновала Алеутские острова. День за днем корабль одолевал последнюю сотню миль до Кадьяка, пробиваясь сквозь слепящий снег. В конце месяца они достигли наконец Павловской гавани. Потрепанное бурями, обросшее льдом судно с измученной командой вползло в порт.
Здесь команда получила долгожданную передышку, обсушилась, запаслась свежей водой и провизией. На борт поднялся лоцман, чтобы провести судно по последнему отрезку пути — через Аляскинский залив и дальше на юго-восток, до самой Ситхи. Когда они вновь подняли якорь, команда была полна твердой веры в благополучный исход плавания.
Корабль быстро пересекал залив под тугим ветром. А на материке крутые горные кряжи и ледники нависали над просторными бухтами и извилистыми фьордами. С гор обрушивались водопады и рассыпались дымной водяной пылью. Сквозь разрывы в тумане проглядывали леса, окаймленные бесконечными снеговыми полями.
