Яков Длуголенский - Сиракузовы против Лапиных
— Хватит.
И полезла в сумочку за сигаретой.
Тирщик, за спиной которого висела предупреждающая табличка «Не курить», поднёс бабушке Василисе спичку.
Потом уже, когда, расхрабрившись, мы с Сиракузовыми зашли в тир одни, тирщик совсем не суровым голосом осведомился о здоровье бабушки.
— Ничего, — дипломатично ответили Сиракузовы, так как давно не видели бабушку и не знали, здорова она или нет.
— А диких лошадей она, случаем, не объезжала?
— Нет. А что? — опешив, спросили Сиракузовы.
— Во всяком случае, могла бы, — сам себе сказал тирщик и одобрительно посмотрел на винтовку, из которой в прошлый раз стреляла бабушка.
Сейчас же, угощая меня чаем, бабушка была озабочена не стрельбой и не лошадьми, а совсем другим: пуховыми кроликами, которых она собиралась разводить, и обоями. И то, и другое ей обещал шофёр монеткинского парка — наш дядя Борис.
— Только достанет ли?.. — сказала бабушка.
— А то нет? — сказал я и, вспомнив тирщика, спросил, не объезжала ли она когда диких лошадей.
— Нет. А что? — спросила бабушка.
Я сказал:
— Так просто.
И, поблагодарив за угощение, побыстрее поехал в магазин к Ферапонту Григорьевичу.
13. Жизнь и приключения Ферапонта Григорьевича (в очень коротком изложении)
Уже с порога я объявил ему, что мне всё про него известно.
— Ну, не всё, положим, — сказал Ферапонт Григорьевич, но я видел, как он смутился.
— У нас нет семейного склепа, — сказал я.
— Нет, — сказал он.
— И умирать вы тоже не собирались…
— Не собирался, — сказал он.
— Зачем же тогда…
— Виноват, — сказал Ферапонт Григорьевич и ещё раз, подумав, сказал: — Виноват.
И тогда я заявил, что мне и другое известно: что он был мужем тётки Розы: тётка Роза сама это подтвердила.
— Да, — чуть помедлив, сказал Ферапонт Григорьевич, — был, был. Отрицать бессмысленно. Это случилось весной тысяча девятьсот сорок седьмого года в Мурманске. Тётка Роза жила в гостинице, а я ходил в рейс к банке Лафонтена и только-только вернулся…
— Зачем?
— Зачем вернулся? Вероятно, за тем, чтобы познакомиться с тёткой Розой… — Ферапонт Григорьевич извиняюще улыбнулся.
— А до этого? — Я твёрдо решил выяснить сегодня всю правду, а до тех пор не выпускать Ферапонта Григорьевича из своих рук: слишком долго они все водили меня за нос.
— А до этого, с твоего разрешения, я ловил селёдку и был свободным человеком.
Он крутнул глобус, который стоял у него на прилавке, и ткнул пальцем:
— Вот здесь.
Судя по всему, банка Лафонтена находилась в Норвежском море, далеко от Монетки.
— Что тебя ещё интересует? — спросил он. — Говори сейчас — я люблю… э-э… любознательных людей.
— Что было дальше, — сказал я.
— А дальше… или я приезжал к ней в отпуск, или она приезжала в отпуск ко мне. Видишь ли, каждый из нас не хотел бросать свою работу. Я не хотел бросать свою — у банки Лафонтена, а она свою — в Монетке.
— Значит, она жила здесь, а вы там? — спросил я.
— Хорошо подмечено, — сказал Ферапонт Григорьевич, — именно так оно и было: она здесь, а я там… — Тут он вдруг оживился. — Но мы подошли к самому главному. Осенью пятьдесят пятого года я, образно говоря, потерпел кораблекрушение и наши встречи с тётей Розой пришлось прервать…
Я сразу обмяк, потому что никто ещё у нас в Монетке не терпел кораблекрушений, и с гордостью посмотрел на морскую фуражку Ферапонта Григорьевича, с которой он не расставался даже в магазине, а он снова крутнул глобус и сказал:
— Вот здесь…
И я снова увидел банку Лафонтена.
Это было странно, потому что банка Лафонтена, судя по всему, была довольно обжитым районом и не очень-то просто было потерпеть там кораблекрушение. По словам того же Ферапонта Григорьевича, там ловили рыбу норвежцы, датчане, поляки, мы, короче — все.
— Это кажущееся противоречие, — выслушав мои замечания, сказал Ферапонт Григорьевич, — и я тебе сейчас объясню. Но давай условимся заранее: ни Сиракузовым-младшим, ни Вере, ни вообще никому ты не скажешь ни слова. Так самому тебе будет лучше… — И он испытующе поглядел на меня.
— А тётке Розе? — спросил я.
— Ей можно. Она знает. — Ферапонт Григорьевич почему-то кивнул и погладил глобус. — Так вот, будем говорить друг с другом, как взрослые люди… Ты ведь знаешь, что в последние годы мировой улов трески стал катастрофически падать?
Я не знал этого, но на всякий случай сказал, что да, знаю.
— Тогда-то заинтересованные страны и решили выяснить, куда она исчезает. — Ферапонт Григорьевич посмотрел на меня.
— И выяснили? — спросил я.
— Нет. Хотя, на мой взгляд, и выяснять тут нечего: треску едят. Вот она куда исчезает! — Итак хлопнул ладонью по прилавку, что глобус качнулся. — Иногда эти учёные ведут себя просто странно, а? Как ты думаешь?
— И я так думаю, — сказал я. — Сами, наверное, едят треску, а потом спрашивают, куда она исчезает!
— Верно, чёрт возьми, — сказал Ферапонт Григорьевич и с интересом посмотрел на меня. — Но в районе банки Лафонтена она по-прежнему хорошо ловилась. Во всяком случае, до того рокового дня. Так вот. В тот день я уронил в море свои часы. И с этого момента как рукой сняло: сколько мы ни забрасывали тралы — тралы каждый раз приходили пустыми. Это могло означать только одно…
— Что трески нет? — спросил я.
— Точно, — ответил Ферапонт Григорьевич. — И тогда мы отправились искать другое место… И тут кок попросил меня принести ему из каюты чемоданчик с бульонными кубиками. Была ночь, Алёша. Как сейчас помню. Я забрал чемоданчик, и когда направлялся обратно, меня смыло волной за борт. И менее чем через час я снова оказался… у банки Лафонтена! Можешь представить себе мой ужас?
— Могу, — сказал я.
Ферапонт Григорьевич вздохнул, видимо заново переживая все эти события, а потом сказал:
— Не думаю, что кок послал меня за этими кубиками специально. Он же не думал, что налетит волна…
Я заверил Ферапонта Григорьевича, что тоже не думаю, что кок сделал это специально.
— Но погоди, — сказал Ферапонт Григорьевич, — самое удивительное было дальше: на банке я увидел норвежца… с моими часами!
— Которые вы обронили в море?! — Я ахнул.
— Вот именно! Оказывается, норвежец выловил их своим тралом. А потом и его смыло в воду. Так вдвоём мы оказались на необитаемом острове.
Ферапонт Григорьевич сделал паузу, а я счёл нужным сказать:
— Необитаемых островов нету. А те, которые были, их давно заселили.
— Да? Ты так думаешь? — Ферапонт Григорьевич с сожалением посмотрел на меня. — Ты рассуждаешь совсем как тётя Роза. Она тоже считает, что их давно заселили. Она полагает, что наша замечательная архитектура шагнула и на необитаемые острова… — Он вытащил из кармана газету и подал мне: — На вот, читай. В разделе «Обо всём понемногу»…
Я взял газету и почти сразу же увидел маленькую заметку под названием «Необитаемые острова». В заметке говорилось, что некая западная фирма произвела учёт необитаемым островам и их оказалось более полутора тысяч. А поскольку все они никому не принадлежали, фирма объявила их своею собственностью и теперь предлагает любому желающему приобрести по сходной цене любой из необитаемых островов.
— Теперь ты понял? — спросил Ферапонт Григорьевич.
— Понял, — смущённо сказал я.
Но Ферапонт Григорьевич сделал вид, что не заметил моего смущения.
— Мы отвлеклись от главного, — сказал он. — Теперь можешь себе представить, как я был рад, что, во-первых, нашлись мои часы, а во-вторых, что я не один на этом необитаемом острове! К тому же в руках у меня был годовой запас бульонных кубиков. Можешь представить себе мою радость?
— Могу, — сказал я.
— А у норвежца, кроме часов… моих часов, ничего не было. Но мы не унывали, хотя, признаться, было от чего. Во-первых, никто не знал, куда мы делись: ни у нас не знали, ни у него в Норвегии. Во-вторых, треска в нашем районе не ловилась. Следовательно, когда появится ближайшее судно, было неизвестно. Вполне вероятно, нам предстояло пробыть на этой банке всю жизнь!.. — Тут Ферапонт Григорьевич замолчал и задумался.
Я не хотел перебивать его.
— Но самое ужасное, я это сразу понял, что я скажу тёте Розе? В общем, ничего, кроме трёх дюжин пустых бутылок, мы на этой банке не нашли. Но и этого было достаточно. Мы разделили бутылки поровну и немедленно стали посылать в разные концы бутылочную почту: он своей невесте Ингрид — так её звали, а я — тёте Розе. Как сейчас помню то первое своё письмо… Я в нём передавал всем своим друзьям и знакомым приветы… жаль, что в то время ты ещё не родился… — Ферапонт Григорьевич посмотрел в потолок, словно там читал все эти свои приветы, и начал с чувством декламировать: — «Дорогая Роза, посылаю с оказией эту маленькую весточку. Не надеюсь, что она дойдёт до тебя, но если дойдёт, многое станет для тебя ясным…» В общем, это было хорошее письмо. Думаю, оно у тёти Розы сохранилось…
