Петр Суреев - На берегах Себерянки
Надя услышала, как папа сказал:
— С утра начинаем. Опять наперегонки с тобой пойдём: кто кого.
— Косец ты отменный, спору нет, — ответил дедушка. — Ну, и мы… Что ж, пойду готовить инструмент.
И Яков Фадеич пошёл к своему дому.
Скоро на его дворе быстро-быстро застучал молоток: «Тик-тик-тик-тик-тик».
У дедушки всё получается быстро: говорит быстро, ходит быстро и работает быстро.
Папа тоже достал с чердака косу, тряпкой стёр с неё пыль.
— Вот и твоя очередь пришла, — сказал он и потрогал лезвие пальцами. — Притупилась, матушка, притупилась. Сейчас мы тебя отобьём.
С косой в руках он прошёл в огород. Там под старой, раскидистой черёмухой который уже год стоит врытый в землю невысокий столбик. В столбик вделана стальная «бабка». Это вроде наковальни, на ней и отбивают косы. Тут же, у столбика, и сиденье устроено.
«Тук… тук… тук…» — неторопливо застучал папа.
«Тик-тик-тик-тик!» — бойко откликнулся молоток Якова Фадеича.
«Так и есть, — заключила Надя, — завтра покос».
Весёлая пора
Теперь, просыпаясь утром, Надя слышала не крик перепёлки, а вкрадчивое вжиканье кос. Издали было похоже, будто они перешёптываются в траве: «Вжик… вжик… вжик…» Время от времени то один, то другой косец останавливался, обтирал лезвие косы влажной травой и натачивал его шершавым бруском. Над лугом разносился тогда певучий звон.
Сегодня косцы ушли в дальний конец луга, шёпот кос стал ещё вкрадчивее.
Накануне Надя попросила папу взять её с собой в луга. Но папа не захотел будить её. Он уходил с зарёй.
Надя проснулась сама, когда уже солнце взошло, и побежала к подружкам. А те тоже только ещё встают с постели.
Когда девочки пришли в луга, косцы отдыхали. Дедушка Яков Фадеич закладывал в нос щепотку табаку. Он любил нюхать табак.
— Ещё добавь, Фадеич, — смеялись косцы. — В твой нос вся табакерка уйдёт.
— Хватит, — махнул рукой Яков Фадеич и стал рассказывать: — Вот, значит, подстрелил я лося. Хотел он перемахнуть через топкое место, да не осилил, застрял в низине. Что делать? Я, не будь плох, сел на него верхом. Ухватился за рога, а он как понесёт меня, как понесёт!..
Яков Фадеич, собираясь чихнуть, глубоко вобрал воздух и даже глаза закатил.
— Ну, и куда же он тебя, Фадеич, донёс? — спросили косцы.
— А-а-апчхи! — оглушительно чихнул тот.
Все громко засмеялись.
— А то вот ещё случай какой был, — вытерев платком нос, продолжал дедушка. — Прихватил я раз свою «мешалку» (так называл он одноствольное ружьё) и березнячком иду к Гарям. Вдруг вижу — летит стая тетеревов. Я, не будь плох, прицеливаюсь — б-бах! Ещё раз — б-бах! Трёх птиц двумя выстрелами сбил. Вышел потом на полянку…
— Погоди, Яков Фадеич, — остановил его Надин папа. — Как же так: «б-бах, потом ещё раз б-бах». Ружьё-то у тебя одноствольное.
— То есть как?
— А так.
— Э-э, верно, маленько увлёкся, — махнул рукой добродушный Яков Фадеич.
Все опять засмеялись, а дедушка потянулся за табакеркой.
— Ну, отдых кончился, — напомнил бригадир. — Ещё один заход сделаем — и до вечера.
Косцы выстроились в ряд. Первым — Надин папа. Он мастер косить. Справа стал Яков Фадеич, потом другие косцы.
Папа, делая размеренные, широкие взмахи, шёл быстро. Яков Фадеич едва поспевал за ним.
— Ноги, ноги подкошу! — кричал он сзади.
— Далеко тянуться, Фадеич, — отвечал папа и шаг за шагом всё дальше уходил вперёд. Яков Фадеич понемногу начал отставать.
— Где уж нам угнаться! — сказал он и остановился, чтобы наточить косу.
Когда солнце высушило росу, все отправились завтракать. Взяв Надю за руку, довольный и радостный шёл домой папа. Рубашка на нём была расстёгнута, рукава подвёрнуты до локтей, и весь он казался будто моложе, свежей.
От скошенной травы исходил пряный запах. Надя сказала:
— Как хорошо пахнет! Правда, папа?
— Правда.
— А почему, когда в лугу цвели цветы, пахло так, а когда скосили — по-другому?
— Это потому, что тогда запах был только от цветов, теперь пахнут сами травы. Они высыхают, вода из них испаряется, а вместе с водой и запах выходит.
Днём в луга пришли женщины с граблями — Надина мама, Люсина мама, Вовкина… Нарядные все, в белых и голубых кофточках, в ярких, цветастых косынках. Они стали сгребать высохшую траву в копны. Копён становилось всё больше и больше. Работая, женщины пели — задушевно, протяжно:
Занялася заря расписная.
Выхожу за околицу я.
С добрым утром, сторонка родная.
Дорогая отчизна моя…
Ребята помогали сгребать сено. И тоже пели — свою, ребячью песенку:
По полю, полю чистому,
По бархатным лугам…
Вдруг Вовка разбежался — и прыг в копну! Надя увидела — прыг в другую. Потом — Люся с Ниной. А копны такие мягкие, душистые!
— Вы что это, пострелята, делаете? — услышали они строгий голос. — Мы сгребаем, а вы разваливаете? Вот я вас граблями сейчас!
Будто воробьи кинулись ребята врассыпную от копён. У всех в волосах травинки. И за воротом травинки, и под рубашкой. Щекочут, колются.
— Айда к Берёзкам! — командует Вовка.
Все пошли купаться.
А в другом конце луга Яков Фадеич закладывал огромный стог. Несколько колхозников вилами подавали ему большие охапки сена. Стог рос всё выше, выше.
— Как же он оттуда слезать будет? — заинтересовалась Надя.
И ребятам вдруг захотелось узнать, как же слезет Яков Фадеич с такого высокого стога. Неужели прыгать будет? А может, ему большую лестницу подадут?
Тут подошёл бригадир, сказал Якову Фадеичу:
— На сегодня хватит. Остальное сено ещё не высохло.
— Ну что ж, — ответил тот сверху и по жёрдочке, приложенной к стогу, ловко стал спускаться на землю.
— Эх, вот здорово! — восхитился Вовка. — Вот бы попробовать забраться!..
Когда взрослые ушли, ребята стали карабкаться по жёрдочке. Мешают друг другу, падают.
— Подождите, сначала я, — распорядился Вовка. — Подсаживайте меня.
Девочки помогли Вовке. Когда он добрался до середины стога, лезть стало легче — там был наклон.
— Давай руку, Надька, — сказал он, видя, что та следует за ним.
Вовка зарылся ногами в сено и держался уверенно.
— Я сама-а! — пропищала Надя, продолжая карабкаться по жёрдочке. И вскарабкалась.
А наверху — ух ты! — дух захватило. Кругом всё как на ладони! Вон Себерянка вьётся от леса, вон в неё впадает ручеёк, стрежень блестит на солнце, глубокий бочаг темнеет…
Интересно наверху. Но пора спускаться обратно.
Вовка не робеет. Сначала по жёрдочке, а потом вместе с копной сена — фью-ють! — лихо скатился со стога. За ним — Надя. Тоже большую охапку сена спустила вниз.
Снова вскарабкались на стог и снова спустились. Так бы, наверное, до вечера катались, но сердитый мужской голос остановил ребят:
— Эй, озорники, вы же весь стог сломали! Вот я вас ремнём!
Кто это крикнул, ребята не знали. Надо было поскорей бежать, чтоб и впрямь не влетело.
А день долог. Сколько ещё интересного они увидят сегодня!
Да, пришла весёлая пора…
«Меня уже записали…»
Школа!
Она казалась пока ещё далёкой, незнакомой и такой заманчивой! Будто сказку слушала Надя, когда кто-нибудь рассказывал о школе.
Одно знала Надя наверняка: чтобы учиться в ней, надо сначала вырасти побольше. Это ей не раз говорили. Потом ещё надо уметь готовить уроки. А это, должно быть, очень трудно. Вон даже её братишка Алик не всегда умеет готовить их. Мама не раз бранила его: «Разве так учат уроки? Полистал книжку пять минут — и опять кладёшь её на полку. Смотри, выгонят из школы».
«Уж такие они, мальчишки, — часто слышала Надя от взрослых. — Одни шалости на уме».
«Вот уж я буду учиться так учиться! — думала Надя. — Весь день стану сидеть за книжками. И шалить не буду».
И вот приходит к ним в дом учительница. Мама ей очень обрадовалась.
— Садитесь, Мария Павловна, садитесь, — пригласила она её.
Мария Павловна присела на стул и вынула из портфеля синюю тетрадку.
— Ну что же, Надя, пришло и тебе время в школу идти, — сказала она и посмотрела на притихшую Надю. — Хочешь учиться?
— Хочу, Мария Павловна. Очень хочу.
Учительница раскрыла тетрадку. Потом, взглянув на маму, улыбнулась и спросила:
— А она у вас не шалит? Стоит ли её записывать?
Надя прикусила губу: вдруг мама пожалуется.
— Смотрите, Мария Павловна, это дело ваше, — ответила мама. — Конечно, если будет шалить и никого не слушаться, какая же она ученица?
— Я буду слушаться, — торопливо проговорила Надя. — И учиться буду хорошо. Я уж и буквы знаю. Правда, не все ещё.
