Шарлотта Янг - Графиня Кейт
— Нет, нет, папа! Я боюсь! Я не могу этого вынести!
— А прочла ли ты, моя милая, ту молитву, которая поможет тебе в этом?
— Но я никогда не читала ее без Сильвии!
Мистер Вардур вздохнул.
— В следующий раз, Кейт, постарайся представить себе, что Сильвия одновременно с тобой читает ту же молитву у себя в комнате, таким образом ты в молитве соединишься с ней. А теперь начинай, я послушаю тебя!
Перемежая слова всхлипываниями, Кейт прочла успокоительную молитву, которую ее учили повторять на сон грядущий. Мистер Вардур поднялся, но Кейт тут же закричала:
— Нет, папа! Папа, не уходи!
— Я не могу, друг мой, оставить твоих теток одних. Но дам тебе совет: всегда, когда я буду далеко от тебя, читай про себя на ночь девяностый псалом: «Живущий под покровом Всевышнего, в тени Всемогущего почивает…» Ты его знаешь, конечно.
— Кажется, знаю…
— Постарайся почаще его вспоминать, и тогда никакое место тебе не покажется страшным: ты будешь чувствовать защиту Господа. Прощай, я зайду к тебе еще раз перед тем, как идти спать, и надеюсь, что ты к тому времени уже уснешь.
Кейт старалась, напротив, не засыпать до его возвращения, но тщетно: мистер Вардур увидел свою приемную дочь уже крепко спящей.
Глава III
Жизнь на Брутон-стрит
Прошло некоторое время, и Кейт постепенно привыкла к порядкам дома на Брутон-стрит. Дни здесь были до того похожи один на другой, что девочке иногда казалось, что она живет здесь целую вечность.
В половине восьмого она всегда была уже на ногах. Француженка Жозефина, горничная, которую подыскали Кейт тетки, приходила в семь часов и помогала девочке умыться и одеться. Все это делалось по возможности без шума, чтобы не рассердить леди Барбару, которая хоть и вставала гораздо раньше, но ревниво охраняла утренний сон леди Джейн. Тетка Барбара обладала ушами летучей мыши, которые способны слышать малейшие шорохи.
В половине восьмого Кейт отправлялась к миссис Лейси в классную комнату. Там она читала псалмы и выучивала несколько ответов из катехизиса[5], которые должна была по воскресеньям повторять наизусть тетке Барбаре. Как же не похожи были эти воскресенья на наивные мечтания Кейт об игре в карты и поездках в экипаже! «Тетки, — думала теперь маленькая графиня, — соблюдают воскресенья почти так же строго, как священники, даже строже. Ведь папа позволял нам говорить ответы из катехизиса своими словами и никогда не требовал, чтобы мы заучивали их наизусть!»
— Я и прежде хорошо знала все эти ответы, — заметила однажды Кейт. — Только теперь меня зачем-то заставляют учить разные высокопарные фразы слово в слово. Это просто мучение!
— Леди Кергвент, так выражаться нехорошо! — строго одернула ее миссис Лейси.
Но Кейт рассердилась и надулась, дав волю своему дурному характеру. Зубрежка казалась ей пыткой! Мистер Вардур наверняка сумел бы объяснить девочке, что, несмотря на высокий слог, эти тексты были вполне понятными и чрезвычайно полезными, но, увы, он теперь был далеко.
После катехизиса миссис Лейси давала Кейт урок музыки, к которой ее ученица испытывала отвращение. Девочка рассказала теткам о том, что Мэри в течение шести недель билась с ней совершенно напрасно, что папа в конце концов был вынужден прекратить уроки музыки, ибо «таланта вынудить нельзя», и, наконец, что Эрмин полагал, будто у Кейт музыкальных способностей столько же, сколько у индюка. Однако леди Барбара строго заметила, что раньше мистер Вардур мог решать как ему угодно, но теперь графиня Кергвент обязана заниматься тем, чего требует ее положение.
— Какой толк в этом учении? — воскликнула Кейт почти в отчаянии. — Ведь пользы из этого не выйдет никакой, тетя Барбара!
— Это не помешает мне исполнять свои обязанности! — холодно парировала леди Барбара.
Прямой обязанностью леди Барбары было заставлять ребенка, отданного на ее попечение, учиться тому, что требовалось для молодой леди. Пусть Кейт никогда и не приобрела бы таких познаний в музыке, чтобы доставлять ею удовольствие другим, но сидеть за уроком ей было полезно — не столько для улучшения музыкального слуха и неверного голоса, сколько для укрощения дурного характера.
Перед уроком музыки Кейт мучилась с катехизисом, но поскольку предаваться гневу над священными текстами она боялась, то вся ее досада изливалась на музыкальный урок. Бедная миссис Лейси с нетерпением ожидала девяти часов, когда она могла освободиться от своей ученицы. После урока музыки гувернантка едва двигалась, а ее печальные глаза казались совершенно утомленными. Кейт же, никогда долго не сердившаяся, вскакивала с веселым лицом и, прыгая на одной ножке, являлась в гостиную, где ожидала почту, которая могла принести письмо из дома.
В девять часов леди Барбара читала молитвы в столовой, потом поднималась в классную комнату, где пила чай вместе с Кейт и миссис Лейси, а после этого все трое направлялись в спальню леди Джейн. Там проходили серьезные и чопорные завтраки, совсем не похожие на веселые утренние трапезы в доме священника, где болтовня молодежи часто прерывалась таким громким хохотом, что Мэри приходилось добродушно замечать: «Потише!», на что ей всегда отвечали: «Брось, Мэри, это ведь и вправду смешно!»
Во время завтрака леди Барбара обычно осведомлялась о бывших накануне уроках. Кейт побаивалась этих вопросов, хотя занималась она неплохо и миссис Лейси отзывалась об успехах своей ученицы с большой снисходительностью. Но страшнее всего для девочки были разговоры о ее поведении.
По правде говоря, юная графиня Кергвент была изящно сложенной девочкой с маленькими ножками и ручками, но на свете не было ребенка более неуклюжего, чем она. И чем чаще Кейт об этом говорили, тем более неловкой она становилась. Девочка приходила в трепет, когда за столом требовалось передать чашку чаю леди Барбаре или масло гувернантке. Еще неприятнее было, когда ей приказывали повторить какое-нибудь движение несколько раз, в надежде, что оно будет исполнено грациознее. Повторение раз от разу было все хуже и хуже, пальцы сжимались все сильнее, локти делались угловатее прежнего, плечи выворачивались.
Неловкость девочки и ее дурной характер тетки приписывали ее деревенскому воспитанию. И виновата в этом была сама Кейт, хоть сама этого и не сознавала. Защищаясь от чрезмерных воспитательных речей леди Барбары, она нередко произносила: «Папа так говорил» или «Мэри так делала». И потому неудивительно, что тетки были самого дурного мнения о ее прежних воспитателях и находили, что Кейт необходимо забыть о них, и в конце концов запретили племяннице упоминать о мистере Вардуре, не говоря уже о том, чтобы называть его «папа».
Глаза Кейт засверкали от гнева и раздражения:
— Я не могу от этого отвыкнуть! И не хочу!
— Вы должны привыкнуть к тому, что прилично вашему званию, леди Кергвент. Поэтому я попрошу миссис Лейси задавать вам лишний урок всякий раз, когда вы будете называть мистера Вардура «папой»! — строго проговорила леди Барбара.
Кейт зарыдала и выбежала из комнаты. Когда же слезы высохли и всхлипывания стихли, она начала размышлять о жестокости тетки и о том, как дурно было с ее стороны развивать в племяннице неблагодарность. Девочка даже сочинила целую речь, которая начиналась так: «Леди Барбара Умфревиль! Когда несчастная сиротка была бедна и всеми забыта, мой дядя, мистер Вардур, был для меня настоящим отцом. Вы можете растерзать меня дикими лошадьми, но я не перестану называть его папой до последнего моего вздоха!»
Что юная графиня хотела выразить словами: «можете растерзать меня дикими лошадьми», осталось неизвестным, но тем не менее с тех пор стоило только леди Барбаре взглянуть попристальнее на Кейт, — и та останавливалась на первом же слоге «па…» и вместо этого дрожащим голосом говорила «дядя». Внутренне она, правда, сокрушалась и сердилась, но запрещенные теткой слова вырвались у нее всего раз или два — и то совершенно нечаянно.
Итак, именно Кейт из-за своей привычки не придерживаться истинной правды была виной тому, что тетки составили себе дурное мнение о ее друзьях. Однако мы ушли слишком далеко от описания времяпрепровождения Кейт в Брутон-стрит.
В час пополудни она отправлялась с гувернанткой гулять. Если из дома приходило письмо, девочка читала его, пока Жозефина одевала ее, как одевают кукол. Если же Кейт случалось держать в руках книгу, то она предавалась чтению до тех пор, пока миссис Лейси не заглядывала в дверь, чтобы посмотреть, готова ли она.
Прогулка по мрачным улицам или марширование вокруг садов Беркли-Сквер[6] были далеко не таким веселым занятием, как утренние игры с Сильвией в садике возле дома в Олдбороу. Здесь Кейт чувствовала себя узницей. Другие дети в этих садах играли вместе, ей же это было строго запрещено. Смотреть на них, думать о Сильвии и Чарли, чувствовать, что в эту минуту какая-нибудь веселая игра была бы самым большим счастьем в мире, — вот и все, что оставалось Кейт.
