Леонид Фролов - Полежаевские мужички
— Что, детинушка, невесел? — шутила мать. — Что головушку повесил?
— А я молока парного хочу! — озадачил он мать.
Варвара Егоровна удивленно вскинула брови: бывало, и кружку не заставишь выпить, а тут сам запросил. Уж здоров ли?
Варвара Егоровна, тревожно оглядываясь на Тишку, сняла с печи опрокинутый вверх дном — сушиться — подойник.
— Сейчас напою.
И только звякнула она ведром, как из-под печи вылезла кошка, прогнула спину, вытянув назад ноги, и тихо мяукнула.
— И тебе молока? — засмеялась Варвара Егоровна. — Ну какие все сегодня голодные…
Тишку будто бес подтолкнул. И на языке ведь не вертелось, а тут сразу бухнулось:
— У нее, мама, котята родились. Я их видел сегодня.
— Где? — загорелись глаза у Славика.
Так ему Тишка и скажет.
— Под печку залезли, — слукавил он.
Славик было полез под шесток, но мать остановила его:
— Тебя там только и не хватало! Ты уж, пожалуйста, им не мешай. Подрастут — сами выйдут на свет…
Славик все же заглянул в прорубленное под шестком оконце, но где там — как в преисподней, ничего не увидишь. Без матери он бы, конечно, ухватом пошуровал, а при Варваре Егоровне не решился.
— Сколько их там? — спросил он отрывисто.
— Три… Вот такие малюсенькие. — Тишка сжал ладонь в кулачок. — Ну, может, немного побольше.
Варвара Егоровна остановилась в дверях:
— А я смотрю, чего это Мурка вдруг похудела? Во-о-он оно что… — сказала она задумчиво. — Ну, теперь надо ее получше кормить: трое-то продоят, как корову.
Она почему-то замешкалась, и Тишка уже загоревал, что сообщил про котят не вовремя.
Они, бедные, с голоду там помирают, а мать тары-бары разводит, никуда не торопится.
— Мамка, я молока хочу… — заканючил Тишка.
— Да успеешь ты! — рассердилась мать и звякнула ведром о косяк.
Она сходила на кухню, взяла для коровы кусок хлеба и опять остановилась в дверях:
— Ты смотри, трое, на старости-то лет… А в последние годы у нее всё мертвые рождались… Тишка, дак ты живых ли видел?
— Живых, живых…
Но Славик сразу же подхватил материнскую тревогу:
— Действительно! Может, опять мертвые. Я, мам, сейчас посмотрю.
— Да сиди ты! Сиди! — прикрикнула Варвара Егоровна.
— Мам, дак если мертвые, ведь на весь дом завоняет, — выставил Славик убедительный аргумент.
— Ничего, не велик и барин, пронюхаешься, — сказала Варвара Егоровна и пригрозила сыну — Ну, Славка, смотри, сунешься к ним с клюкой — голову оторву! Сейчас их долго ли покалечить.
Она ушла во двор, а Славик покрутился-покрутился около печи, но материнскую угрозу, видно, запомнил.
— Вот бы фонариком туда посветить! — предложил он.
— Разве увидишь? — хладнокровно возразил ему Тишка. — Они вот в этом, в левом, углу… В ближнем…
— Да, в ближнем не разглядишь, — согласился брат. — Ну ладно, я сейчас к Алику Макарову сбегаю…
«За фонариком ведь», — разгадал его намерения Тишка и на всякий случай предупредил:
— Фонариком нельзя. Светом их ослепит — напугать можно.
Но Славку не остановить. Выскочил за порог, скатился по перилам и уже запрыгал под окнами на одной ноге.
Тишка огляделся в сумеречной избе. Где-то под потолком назойливо пищал комар. Бились в освещенные закатным солнцем окна сонливые мухи. По половику, тяжело оступаясь, вышла из кухни застаревшая кошка, уселась перед столом и стала «намывать гостей». Она и в самом деле заметно похудела. А давно ли ходила пузатая…
— Мурка, Мурка… — позвал ее Тишка. — Не надо нам никаких гостей… Наши гости в бане сидят. Или у тебя свои есть?
Кошка ласково ткнулась ему в ноги и закружила вокруг них, как среди деревьев, прижимаясь впалыми боками.
— Надо, Мурка, покормить и чужих.
Тишка взял ее на руки, погладил и пошел с ней в баню. Кошка доверчиво терлась ему головой о руки, мурлыкала.
В предбаннике было темно, и Тишка оставил дверь незакрытой. Закатные лучи выкрасили стены в малиновый цвет.
Тишка, не выпуская кошки из рук, уселся в углу на щелястые половицы и запустил руку под тряпку, холодея от мысли, что котята уже мертвы. Котята — все трое — были тепленькие. Тишка отбросил тряпку и посадил почуявшую неладное, с вытаращенными глазами кошку на гнездо. Кошка не поджимала ноги, не собиралась ложиться. Она зло шипела, скалила пасть.
Тишка одной рукой прижимал ее спину к тряпкам, опрокидывал к котятам, а другой, успокаивая, чесал за ухом.
— Мурочка, ну покорми ты их… Это детки твои… Разве ты не узнала?
Мурка, не остерегаясь, наступала на котят, упиралась в них лапами и, не переставая шипеть, норовила вырваться.
— Ну, Мурочка, миленькая… — уговаривал Тишка. — Я же тебя никогда ни о чем не просил. Первый раз в жизни… Ну покорми ты их, они с голоду помирают. Я за тобой, как за барыней, буду ходить…
Котята шевелились, поднимали головы и, падая, оскальзываясь, лезли под кошку. Тишка хотел по одному подсаживать их к Муркиным соскам, но они обошлись без его помощи, запричмокивали…
И Мурка вдруг стихла, устроилась в гнезде поудобнее и стала облизывать котят. Они рвали ее живот, а она прижимала их лапами к себе и облизывала.
Тишка не верил себе: «Да неужто за своих приняла? Вот это да-а…» Он сидел на холодном полу, не зная, что теперь ему делать: то ли бежать домой, то ли дожидаться, когда, насытившись, котята отвалятся от сосков и заснут.
И все-таки он до конца не поверил кошке. Мурка ж старая, хитрая, понимает, что, раз Тишка пристал к ней с котятами, не отвяжется, пока она их не покормит. А стоит Тишке уйти, как стряхнет их с себя и поминай как звали.
Мурка оглянулась на Тишку, уставила на него зеленые с продольными черточками глаза и замурлыкала, будто успокаивая своего маленького хозяина, что все, о чем он просит ее, она выполнит.
«А может, и в самом деле Мурка снова мертвых родила? — подумал Тишка. — А теперь вот решила: ожили».
Котята умиротворенно затихли, но кошка не выдавала никакого желания оставить их.
— Муры-ы-сенька-а… — умилился Тишка.
Кошка зажмурилась и, раскрыв зубастую пасть, зевнула.
* * *
Славка уже высвечивал фонариком щели подпечка.
— Ой, мама, чего-то пахнет, — кривил он нос.
— Руки, наверно, полгода не мыл, вот и пахнет.
— Не-е, мам, и вправду, вот понюхай иди.
Мать разливала по кринкам молоко:
— Буду я еще лазить за вами везде! Только и дел мне — принюхиваться ко всему…
— Дак чего делать-то? — изображал растерянность Славик. — Ведь нельзя же их так оставлять… Вони будет — не продохнуть…
— Отвяжитесь вы от меня, ради бога! — взмолилась мать. — Придешь с работы, так только вас и слыхать, хоть бы помолчали с минуту.
Она нацедила сквозь марлю пол-литровую банку молока и повернулась к Тишке:
— Ну, просил, так пей. Чего не берешь?
А для Тишки парное молоко всегда поперек горла. Он бы холодного и три банки выпил подряд, а от парного к горлу подступала нежданная тошнота. Вот, говорят, парное молоко очень целебное. Но ведь Тишка здоровый, ему лекарствами пичкать себя ни к чему — пусть пьют те, кто болеет. А он как-нибудь обойдется и без него.
— Ну, чего стоишь, будто столб? — поторопила мать.
Тишка, пересиливая себя, сделал два глотка и невольно задержал дыхание: к горлу подступал неприятный комок.
— Я, мам, потом допью.
— Во-от, — укорила мать, — все не по вам… Уж и сами не знаете, чего и просить… Голодом бы с недельку вас поморить, так, небось, не стали бы разбираться, что вкусно, а что невкусно. Что подадут, то и ели бы.
— Мама, да я все выпью, — остановил мать Тишка. — Ты только Мурке налей. Она ведь голодная ходит: ее котята доят.
Славику надоело возиться под шестком, он уж и то на волосы обобрал всю паутину, она с него так катышами и свешивалась.
— Нет, никого не видать, один запах… Все-таки мертвые, наверно.
— Ты сам мертвый! — обиделся за котят Тишка.
— Ну, а почему тогда ни разу не пискнули?
— У тебя пискни, — нашелся Тишка. — Они уж знают, с кем дело имеют. Потому и молчат.
— Да ла-а-дно тебе, — протянул Славик. — Тоже мне, кошачий защитник нашелся. — И он вылез из-под шестка.
Варвара Егоровна собирала на стол: прижимая к груди, резала на тарелку хлеб, разбавляла молоком творог, доставала яйца, выдвигала на середину соль.
— Ти-ишк! — начала она осторожно, когда уселись ужинать. — А чего все же с кошками-то будем мы делать? Две есть, да три вырастут. Как у Маринки, ферму, что ли, нам открывать?
Славик обрадованно захохотал:
— Во-во!.. Три вырастут, да девятерых родят.
Тишка понял, куда они клонят, и у него кусок не полез в рот.
— Тебе бы, Славочка, только топить… — захныкал он. — Ты и Мурку угробить рад…
