Андрей Шманкевич - Боцман знает всё
Лёньке-несмышлёнышу казалось, что соседи его оттого злятся и от людей прячутся, что никто их в посёлке не любит, а мы-то люди взрослые и понимаем, что таких людей как раз за то и не любят, что они от людского глаза стараются укрыться. Тут сразу думается, что, видно, совесть у таких не чиста.
Никто в посёлке толком не знал, чем занимаются Серафим и Стеша. С девятичасовым поездом Стеша уезжала каждый день в город и возвращалась вечером. Сам Серафим, видимо, постоянной должности не имел, но зато частенько уезжал куда-то на неделю-полторы. Увидав его, шагающего с большим фанерным чемоданом на станцию, посельчане подмигивали друг другу:
— Серафим опять в «командировку» собрался…
Из «командировки» Серафим возвращался всё с тем же чемоданом, но по тому, как он легко его нёс, похоже было, что возил он его только для вида. Особенно любопытные пробовали навести справки о супругах у инспектора милиции: он-то должен знать!..
— Особых причин для беспокойства, граждане, не имеется. Она работник прилавка, он работает на разовых работах, по договорам. Документы в порядке… — отвечал участковый.
Мало-помалу в посёлке привыкли и к забору, и к зазаборным обитателям. Только при встрече с супругами, особенно с Серафимом, все старались отвернуться и не смотреть на него. Он так надменно нёс свою лягушечью голову на гусиной шее, что смотреть на него было просто неприятно. Лучше бы он и совсем не вылезал из своего «концлагеря»…
Но вскоре и эта неприятность миновала. Однажды Серафим вернулся из очередной «командировки» на собственной машине. «Москвич» был не с иголочки и шёл под управлением Серафима, как старая лошадь, которую всю жизнь кормили только одной сухой соломой. Но даже такую машину потом всем было по-человечески жаль, когда они видели, как Стеша умащивает свои чресла на заднем сиденье.
С появлением собственных средств передвижения Серафим чаще стал отбывать в свои «командировки», чему от души был рад Лёнька. Он всё-таки перехитрил Серафима, так как сделал для себя мудрое открытие: для того чтобы без помехи дружить с соседскими овчарками, надо было иметь в заборе не большую дыру, а наоборот: чем меньше она будет, тем лучше. И он проделал её с помощью обыкновенного гвоздя.
Особенно хорошие отношения установились у Лёньки с Рексом. Этот умница немедленно отзывался на тихий призывный Лёнькин свист, подбегал к забору и становился на задние лапы. Лёнька готов кому угодно побожиться, что Рекс тоже смотрел на него одним глазком через дырочку в заборе. Второй пёс чем-то напоминал Лёньке самого Серафима. Полкан не бросался к забору: он сидел всегда поодаль и ждал, когда полетят через забор кости, чтобы схватить на лету самую лучшую.
— Рекс… Рексюшка… — шептал Лёнька. — Хочется тебе к пограничникам?
«Хочется, Лёнька… Ой как хочется!.. Надоело мне сидеть за этим треклятым забором, — отвечал Рекс таким жалобным повизгиванием, что у чувствительного Лёньки комок подкатывал к горлу. — Мне и с тобой побегать, поиграть охота…»
— И мне тоже хочется с тобой побегать, — отвечал Лёнька. — Я бы в лес тебя водил на поводке, а в лесу, вот честное слово, снимал бы поводок… Бегай сколько хочешь. Летом бы мы ходили купаться на пруд. Я бы тебя плавать выучил, как только бы сам выучился…
И вот, по старой поговорке «Не было бы счастья, да несчастье помогло», довелось Лёньке обнять своего четвероногого друга.
В воскресенье, уже в сумерках услышал Лёнька, как Серафим поругивал свою Стешу.
— Опоздаем же… — шипел он на неё. — Билеты зазря пропадут. Три целковых, не шутка… Могла бы подешевле взять.
— Успеется… — гудела в ответ Стеша, так что забор легонько вздрагивал. — Не могла же я неглаженая ехать? Я не чучела… И за билеты не ворчи — не полезу же я с лисой на галёрку! Не разоримся с трёшки… Ты лучше проверь, всё ли хорошо заперто.
— Да не учи ты учёного… Лезь уже в машину… Доездимся вот по театрам твоим, вернёмся в пустой дом… Люди-то кругом какие… — бурчал в ответ Серафим.
Наконец Стеша умостилась, Серафим вывел машину за ворота и запер их на все сорок хитроумных замков, засовов и запоров.
Надо полагать, что они ещё и до города не доехали, когда в окнах их запертого дома появился свет. Но это был не свет обыкновенной электрической лампочки, а зловещий отблеск пожара. Второпях Стеша забыла выключить утюг…
Забор загораживал окна, и пожар заметили не сразу. А когда заметили люди беду и бросились на выручку, наткнулись на почти непреодолимое препятствие — на все замки и засовы у ворот и калитки. Пришлось применить древнее орудие штурма крепостей — таран. Добыли люди откуда-то телеграфный столб и принялись разбивать им ворота. Немало ушло на это времени, а когда ворота поддались и добровольцы-пожарники хотели ринуться в пролом, их встретили овчарки таким свирепым лаем, что все невольно попятились.
Серафим немало потратил времени на их воспитание. Он приучил их видеть в каждом постороннем человеке личного врага, и псы стойко выполнили свой собачий долг до конца: пока не примчались пожарники на красных машинах, они не впустили во двор ни одного человека. Но и пожарникам пришлось применить один из шлангов, чтобы отогнать собак в дальний угол двора, за гараж.
Пожарники уже не могли ничего сделать. Им удалось спасти из имущества Серафима и Стеши только большой фанерный чемодан и три мешка с чем-то очень лёгким. При ударе о землю чемодан раскрылся, и на снег вывалилось множество аккуратных бумажных кулёчков, наполненных… лавровым листом. Мешки тоже были набиты лавровым листом, но не расфасованным, а спрессованным, как сено, в квадратные тючки…
Видно, в первом же антракте вспомнила Стеша про утюг. Когда в облаках пара и дыма рухнула крыша дома, ко двору на предельной скорости подлетел «Москвич» Серафима. Народ шарахнулся в сторону, и машина с ходу врезалась радиатором в пожарный «ЗИС». Раздался дикий вопль, точно от боли заревел сам «Москвич», но тут же люди поняли, что это вопил Серафим. Он боком вывалился из машины, приподнялся на четвереньки и так, не поднимаясь на ноги, по-собачьи, продолжая выть, пополз во двор. Народ расступился.
Наткнувшись на чемодан, Серафим сел на снег, вдруг перестал кричать, как-то хитровато улыбнулся и принялся подбирать кульки и торопливо засовывать их в чемодан. У него даже отразились на лице какие-то человеческие чувства, чего никогда и никто не видел раньше. Можно было со стороны подумать, что этот чемодан хранил все самые ценные сокровища в его доме. Подбирая, Серафим начал что-то бормотать, сначала невнятно, тихо, потом всё громче и громче, и, наконец, привстав на одно колено, он принялся выкрикивать:
— Есть лавровый лист!.. Пожалуйте лавровый лист!.. Настоящий сухумский ароматный лавровый лист… Рупь кулёк!.. Всего один целковый… Подходите… Подходите! Хватай! Налетай!
Но на этот раз не торопились люди покупать у Серафима его «сухумский товар». Потому что, даже свихнувшись, он вызвал у них не жалость, а ещё большее отвращение. Все притихли, и даже потрясённая Стеша не могла выдавить из себя ни звука…
И вдруг в тишине раздался снова отчаянный крик. Но это кричал уже не Серафим и не Стеша — кричала Лёнькина мать: громадная мокрая овчарка, выбежав из-за гаража, в несколько скачков очутилась около её Лёньки и повалила его ударом лап в грудь на снег. Мать бросилась к сыну, но тут закричал Лёнька:
— Не подходи, мама! Разорвёт…
Лёнькина мать напрасно кричала: Рекс вовсе не собирался растерзывать её сына на куски. Он лизал Лёньку в обе щеки, повизгивал от полноты чувств и горячо шептал своему другу на ушко, чтобы никто не слышал:
«Ну, что же ты, Лёнька?.. Вставай, бери меня на поводок и веди куда хочешь, только подальше отсюда… Веди в лес, на пруд. Ты же обещал, Лёнька!..»
У мамы выходной
Чтобы прекратить всякие прения, отец сказал Димке:
— Как тебе не стыдно! У тебя есть выходной? Есть! И у меня есть. Почему же у мамы не может быть выходного? Побудь с Томкой. Это тебе домашняя нагрузка, — добавил он шёпотом.
— А я ничего не говорю… Идите в театр, если хотите, — не совсем шёпотом заявил отцу Димка. — Только скажите ей, чтобы она не ревела тут без вас…
— Займись с ней чем-нибудь, она и не будет плакать, — тихо сказала мама, надевая пальто.
Но у Томки был очень хороший слух. Она выскочила из своего уголка за диваном, увидала мать в пальто и собралась немедленно зареветь. Но папа сказал строго:
— Тихо! Что это такое? Не маленькая уже… Должна понимать. Сегодня у мамы выходной, мы уходим с ней, дома остаётся Дима. Не реви, слушайся его, тогда он будет с тобой играть.
Пока Томка, хлопая глазами, решала, реветь ей или не реветь, родители ушли, и Димка остался с сестрёнкой один на один. В тот момент, когда в передней захлопывалась дверь, Томка окончательно пришла к выводу, что реветь надо… Димка поморщился, как от зубной боли.
