Михаил Штительман - Повесть о детстве
Собрание открыл Полянка. Все время сидел он в кресле, поджав под себя ноги, и Сема понял, что лаки расползлись окончательно.
— Так вот, — сказал матрос мрачным голосом, — начинаем!
Все слушали затаив дыхание. Никто не знал, что такое собрание, и поэтому ожидали чего-то необыкновенного.
— Пошлют на станцию рельсы грузить, — прошептал Пейся.
Но Сема сердито шикнул на него, и Пейся умолк.
— О текущем моменте, — продолжал Полянка, — говорить не буду. Вести с фронта известны. Надо быть начеку. Может быть, завтра вам скажут: «Юные большевики, марш на позицию!» Что вы скажете?
— Пойдем! — крикнул Сема и ущипнул Шеру за локоть. — Слушай, что будет дальше!
— Пойдем? — недоверчиво повторил матрос. — А кто из вас умеет стрелять? Или что, по-вашему, значит глубокая разведка?.. Молчите? Известно ли вам, что такое перебежка змейками? Или винтовка в штыковом бою?.. Скажи ты, Пейся.
Все лица обернулись к Пейсе. Он смущенно кашлянул в кулак и степенно заговорил:
— Я знал одного человека…
— Я его тоже знал, — хитро улыбнулся матрос. — А ты нам скажи про русскую трехлинейную винтовку.
Пейся молчал.
— Вот видите, — опять мрачным голосом произнес Полянка. — Что это значит? Это значит, что с завтрашнего дня — стрелковые учения. Два часа на стрельбище! — Матрос снисходительно покачал головой, — Я, дорогие шлюпочки, не уеду от вас, пока не увижу, что Пейся умеет вскинуть винтовку.
— Почему именно я? — обиженно спросил Пейся и покраснел.
— И Сема, и Антон, и другие молодые люди, — успокоил его Полянка. — Так что решение принято, и об остальном будет объявлено особо. Теперь, товарищи, переходим ко вторым вопросам. Надо среди вас избрать старшего. Кого бы вы думали?
— Полянка! — закричали все хором с места.
Матрос нахмурился и поднял руку:
— Тише. Тут оглашали мою фамилию. Ошибка! Я, — торжественно заявил он, — прикреплен к вам всей нашей партией! Понятно? Партия сказала мне: иди, товарищ Полянка, пока ты живешь в местечке, к молодежи и объясняй ей, в чем суть. Понятно? И, если подстрелит меня в бою какая-нибудь рискованная пуля, я обязан знать, что есть здесь в местечке подмена. Вот, скажем, Сема!
— Почему именно Сема? — опять обиделся Пейся.
— И Пейся, и Антон, и другие молодые люди, — успокоил его матрос. — Так как же мы назовем старшего среди вас?
— Надо, как в управе, — с важностью заявил Сема, — мне дедушка говорил: председатель и товарищ председателя.
Антон воспротивился:
— Нет! Звук не тот. Не подходит. Надо просто — председатель отряда.
— Это ж то же самое! — возмутился Сема.
— И тем лучше, — улыбнулся Полянка. — А кого хотите на этот пост, прошу подумать до следующего собрания. Переходим к третьим вопросам. Как вам известно, жить сейчас очень трудно, как-то: хлеба нет, соли нет… Советская власть помнит про неимущих — помогает. Но надо придумать и от юных большевиков какую-нибудь услугу партии.
— Я знаю, что надо! — взволнованно заговорил Сема. — Люди живут голодно. Возьмите, к примеру, мою бабушку. Она же с ума сходит. Соли нет! Муки нет! А менять нам тоже особенно нечего. А где достать отруби? И у меня же все-таки есть паек — полфунта чистой ржи получил, сахарину! У других и этого нет.
— Что ты предлагаешь? — вздохнул матрос и опустил на пол перевязанные шпагатом лаки.
— Я знаю, — продолжал Сема, — что наши сапожники, портные и столяры, у которых дома много ртов, идут в соседние деревни, шьют, латают, получают за это натурой и возвращаются к субботе домой с мешком… У нас есть сапожник Антон? Есть. Он холостой. Есть сапожник Бакаляр? Есть. Тоже холостой. И еще можно найти и послать их в деревни, а заработок пойдет больным и многосемейным. Вот будет наша услуга.
— И то дело, — важно проговорил матрос и посмотрел на ребят. — Согласны сделать пару таких выходов?.. Хорошо. Переходим к четвертым вопросам. К нам, можно сказать, стучится девушка из хорошей семьи. Сема ее привел… Зовут как? — строго спросил он у Шеры.
— Шера.
— Что для чего, понятно?
Шера смущенно опустила голову.
— Слушайте, товарищ Шера, — сказал матрос, поднимаясь с кресла, — люди эти, Антон либо Пейся, — воины. Стрелять их научим, и если надо — в бой. А вы представительница слабого пола. Понимаете вы это?
— Понимаю.
— Хорошо… — Полянка подумал и вновь обратился к Шере: — Когда ходили гайдамаки и вообще охотники всякие из чужих земель, двери что́ были? На тяжелые засовы заперты! И ставни наскрозь закрыты. А теперь окна открыты и двери, почему? Потому, что страха нет. Стало быть, на чьей стороне выходит правда? Скажите, товарищ Шера.
— На вашей, — тихо ответила Шера и с тревогой взглянула на Сему.
— Верно, — воодушевляясь, заговорил матрос, — на нашей! И держитесь этой правды обеими руками до последних дней своих, хотя это, конечно, — с вежливой улыбкой добавил Полянка, — будет еще не скоро!
— Можно сесть? — спросила Шера.
— Можно, — разрешил матрос. — И отца своего пришлите к нам для разговора. А всем, товарищи, напоминаю, что завтра начнем стрелять.
Собрание кончилось. Антон вновь присел к фисгармонии, уже украдкой, мизинцем прикасаясь к клавишам. Сема вместе с Шерой вышел на улицу. Пейся с хитрой улыбкой проследовал за ними.
— Ну? — спросил Сема, с любопытством глядя на Шеру. — А ты боялась?
— Нет, — ответила Шера и замолчала. — А они папе ничего не сделают?
— Ничего, — успокоил ее Сема и, взяв за руку, подвел к дереву.
— А почему мне не дали такой бумаги, как у тебя?
— Дадут! Наверно, сейчас просто нет… Ну, скажи: вместе мы с тобой?
— Вместе, — улыбнулась Шера. — И до последних дней.
— Хотя это будет не скоро, — смеясь, добавил Сема и, оглянувшись, поцеловал Шеру в щеку. — Иди!
Шера постояла еще немного и, поправив оттопырившийся воротник на шинели Семы, медленно пошла домой. Едва она сделала несколько шагов, откуда-то из-под дерева вынырнул Пейся.
— Ты что? — удивился Сема.
Пейся усмехнулся:
— Ничего. Я был прав. И как раз именно в щеку!
Сема покраснел и, схватив Пейсю за плечо, пригнул к земле:
— Подсматривать? Кто позволил?
— Я нечаянно. Честное слово! — взмолился Пейся.
— И теперь будешь болтать повсюду?
— Не буду. Я уже все забыл.
Сема освободил Пейсю и внимательно посмотрел на него:
— Что ты видел на улице?
— Ничего.
— А возле дерева?
— Тоже ничего.
— То-то. Помни! Если Шеру обидишь, я положу на твою голову свой палец и прихвачу на всякий случай палец Доли, и ты войдешь в землю, как спичка. Понял?
— Понял! — покорно повторил Пейся и, взглянув на Сему, лукаво улыбнулся: — А все-таки я был прав. Как раз именно в щеку!
ДЕРЖАТЬ ОРУЖИЕНочью, когда курьер комиссара безмятежно спал в своей обычной позе, сбросив на пол одеяло и спрятав голову под подушку, бабушка сидела у кровати деда и с тревогой говорила о внуке:
— Мальчик на себя не похож! Разве ему такое питание нужно? Он уже стал черный, как земля.
— Тебе кажется, — успокаивал ее дедушка. — Ребенок растет и худеет.
— Ай, что ты знаешь! — с горечью продолжала бабушка, — Я же слежу за ним. Он выходит в коридор и там кашляет, чтобы мы не слышали. Ему нужно каждое утро пить горячее молоко с маслом. И глотать желтки. Когда есть такой мальчик, отказывают себе во всем и дают ему.
— Ты так говоришь, как будто я жалею Семе, — обиделся дедушка. — Но где взять? Если б ты сказала где, я бы не поленился пойти.
— Люди достают. Люди едут в немецкую колонию и делают обмен.
— А что ты будешь менять? Свой шкафчик или эти два стула? — Дедушка возмутился и присел в постели. — Надо подождать. Я думал, что красные — это надежная фирма. Вернется Яков, возьмем Семе учителей, и он будет у меня сидеть дома. Да, да! Дома над книгой! И то, что другие делают год, он успеет за месяц.
— Дай бог, — вздохнула бабушка и, встав, потушила лампу. — Если б он хоть кушал вовремя. Так нет! Мальчик обедает вечером. Какой вкус имеет эта похлебка, если я ее тридцать раз ставлю на печку и отодвигаю? И он еще курит. И он скручивает себе папиросу толстую, как скалка. Пойди поговори с ним! Я уверена, что он затягивается.
— Ну, если не затягиваться, — улыбнулся дедушка, — так нет удовольствия от курения. Просто так пускать дым!..
— Так я и знала! — возмутилась бабушка. — Я уже давно догадывалась, что ты его научил. Мало тебе твоих папирос?.. Я же вчера чуть не умерла от стыда. Куда это годится? Ты подходишь к Семе и просишь у него прикурить. Где это видно, чтобы дед прикуривал у внука? Я тебя спрашиваю?
Бабушка раздевается и, раздеваясь, продолжает вздыхать и ворчать. Минуты она не может прожить без волнения, домашние заботы наступают на нее, и она топчется на ногах с утра до позднего вечера. Трудная жизнь у бабушки! Дед уже спит, а она все лежит с открытыми глазами, и нет сна у нее, нет покоя. «А старик, — думает бабушка, — разве ему не нужен уход? Слава богу, болезнь оставила его, и теперь надо человека кормить. А что он ест? А что он пьет? И от этого проклятого курения у него опять начался кашель. По правилу, и ему тоже нужно молоко с маслом…» Старик шутит. Тот, кто не знает его, может подумать, что у Гольдина спокойный характер. Но бабушка знакома с ним сорок лет, и она знает, что, если он много шутит, значит, ему очень плохо. Нет заработка — старик переживает. «И, кажется, напрасно, — думает бабушка, — я ему рассказала про Семин кашель. Надо будет завтра как-нибудь это взять обратно, сказать, что мне показалось, что Сема не кашлял, а смеялся».
