Александр Чуркин - Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4
Б. Молчанов
Простой парень
Григорий поскоблил замерзшее стекло, подышал на него и взглянул на знакомую улицу. Заснеженные деревья обнажились. Тонкие сучья вздрагивали на ветру. Ветер окреп, налетал порывами, резко меняя направление.
Погода круто изменилась, но Григорий не сразу заметил перемену. Его мысль была занята прерванным разговором с Татьяной.
«На работе не последний… зарабатываю хорошо. Простой, ничем не выделяюсь? Не всем же быть особенными…»
Стукнула входная дверь, зашуршало в сенях. Татьяна вошла в комнату, постукивая по полу смерзшимися валенками.
— Соскучился, Гриша?
— Соскучился, конечно… — Григорий нерешительно, боком приблизился к ней. — Что же ты ответишь, Таня?
Татьяна рассмеялась, показав мелкие ровные зубы.
— Ничего пока не отвечу. Много вас, парней, хорошие слова говорят. Наслушалась…
— Не веришь?
— Почему не верю? Никто не скажет про Гришу Зенкова, что он обманщик. Рано ты разговор такой затеял. — Она сделала паузу и добавила дерзко: — Вишь, и усы у тебя еще не выросли.
Григорий инстинктивно тронул пушок на верхней губе. Усы действительно росли плохо. А так хотелось казаться старше, походить на бравого Мишу Стогова — бывшего гвардейца, ныне заведующего колхозным гаражом.
— Ты всё шутишь… — В голосе Григория прозвучала обида. — А я серьезно.
— И я серьезно. Сказала, что сегодня ничего не отвечу. А пошутить разве нельзя?
Григорий молча подошел к вешалке, надел заскорузлый тяжелый полушубок, сгреб шапку. Улыбка сбежала с лица Татьяны.
— Куда ты? Погоди, — сказала она. В голосе ее послышалась просьба.
Григорий даже не взглянул на девушку.
— Пойду, — пробурчал он. — Не всё тебе равно, куда?
Они вышли в сени, помедлили немного, будто ожидая чего-то.
«Ну зачем я надерзила и обидела его?» — пожалела Татьяна. Ласковые слова просились на язык, но Григорий, рванув скобку, с усилием растворил прижатую ветром дверь.
Снег взвихрился, стегнул по ногам. Дверь вырвалась, гулко хлопнула. Григорий медленно спустился с крыльца, плотнее закутался в полушубок, не оглядываясь побрел к воротам.
Обида нарастала. Он не ждал шутки, не заслужил насмешки. Не с тем пришел. Отчего же так получилось? Еще час назад всё ладилось, а затем — будто подменили Татьяну.
«Неужто я ошибался в ней? — тоскливо думал Григорий, прикрывая лицо от режущего ветра. — Нет, не должно быть. Таня скромная, хорошая девушка. Может, я не то сказал? Не умею к девушке подойти? Ведь так дружили мы!»
— Григорий! Наконец нашелся! Куда ты?
Григорий очнулся. Степа Иванов. Хоть и друг, а встретился некстати.
— Домой, — хмуро ответил он.
— Домо-ой? Это не годится. Идем в правление! У Петра Семеныча девочка совсем разболелась: температура сорок, горло болит.
— Доктора надо, — безразлично вымолвил Григорий, всё еще думая о своем.
Иванов недоуменно посмотрел на него.
— Да где его взять сейчас? Хоть бы телефон работал, а то, как на грех, молчит со вчерашнего дня! Видно, провода в степи оборвались. Выходит, в район нужно ехать, а тут, гляди, что делается…
От колючего наскока ветра оба отвернулись, укрывая лица. Григорий живо представил бойкую белобрысую Марусю — дочь колхозного счетовода Семенова. Девочка не раз каталась на его машине. Вспомнились ее смешные, ребячьи восклицания: «Ось, дядя Гриша, гляди!.. Ось, страшно!..» — ее чуть-чуть раскосые глазенки и вечно мерзнущий, красный носишка…
— Выслали машину? — быстро спросил он.
— Какое! Ребята еще утром в Первомайское укатили да, верно, там и застряли. Твоя машина одна осталась.
В правлении они застали завгара Стогова, механика и двух слесарей. Тут же сидел отец Маруси. Шел горячий спор.
— Немедля выезжать нужно, — услышал Григорий, — чтобы к вечеру в город попасть.
— А если завтра утром? — нерешительно возразил один из слесарей. — Буран ведь.
— Как можно? — перебил механик. — Детских врачей всего двое в городе. Днем они по вызовам ходят. А ребенок вовсе задыхается… Верно, Петр Семенович?
Семенов вздрогнул, растерянно оглядел споривших.
— Плохо, очень плохо Марусе. Фельдшер боится, что дифтерит. Сыворотку нужно, а то… Я сам бы поехал, товарищи, кабы мог… Вчера думали, — простуда… обойдется. Да что поделать?… Буран.
— А ты как полагаешь, Гриша? — необычно мягко спросил Стогов.
Григорий секунду помедлил. Дифтерит. Без врача, без сыворотки девочка может погибнуть. «Буран… Но машина надежна, дорогу я знаю. Ехать, пока не занесло».
Он ответил решительно:
— Пойду машину заправлять.
В комнате стало тихо, слышно было, как натужно дышит Семенов.
— Если кому… и, верно, Грише, — подтвердил механик. — Он у нас лучший водитель.
— Смотри, Григорий, поездка будет трудная, — задумчиво сказал Стогов. — Разве что сумеешь проскочить до заносов… Но одного я тебя не отпущу. Вдвоем надо.
— Я справлюсь один! Буран только начался, намести не успело.
Стогов хотел предложить ехать вместе, но передумал. В самом деле — зачем? Если в степи занос, всё равно придется вернуться. Если не занесло, Зенков доберется.
— Ладно, поезжай один. Но будь осторожен, Григорий!
— Знаю. Айда, Степан, бегом!
Когда друзья выскочили на улицу, уже темнело. Ветер свистел и выл еще пуще.
— Погано… — проворчал Иванов. — Ишь, теплеет. Самый злой буран начинается…
Говорить было трудно, дальше зашагали молча. В сумерках замаячили строения гаража.
— Живей, Гриша! Всё готово!
Иванов еще раз оглядел машину, свирепо ткнул валенком в заднюю покрышку, распахнул ворота. Со свистом в гараж ворвался крутящийся снег.
Григорий вышел из конторки, застегиваясь на ходу.
— Счастливо! В случае заноса — давай назад… Ох, Григорий! Напрасно ты едешь один! — с тревогой сказал Иванов.
Григорий усмехнулся, сморщился его вздернутый нос.
— А чем бы ты мне помог? Дорога еще свободна, не занесло. Когда обратно поеду, — иное дело.
Он крепко стиснул руку Степана и влез в кабину.
— Гриша!
К воротам подбегала запыхавшаяся Татьяна, вся облепленная снегом, закутанная до бровей.
— Гриша… — она с трудом переводила дыхание. — Ты едешь? Буран расходится… Страшно! Обожди… может, стихнет. Замерзнешь..
— Не замерзну! — резко ответил Григорий. — Извини… некогда сейчас.
Он махнул рукой, захлопнул дверцу кабины.
Машина рванулась, выскочила во двор, развернулась и скрылась во тьме.
* * *Григорий вел машину по памяти. Знакомые ориентиры — кусты, лога, холмы — неузнаваемо изменились. Буран местами смел снег, кое-где обнажив бугристую потрескавшуюся землю. У возвышенностей он нагромоздил снежные завалы выше человеческого роста; их острые гребни походили на скалы.
Ветровое стекло покрылось наледью. Григорий остановил машину, выскочил на дорогу. Ветер больно завыл в ушах, пробрался в рукава, дошел до тела.
Григорий повернулся спиной, пятясь, дотянулся до стекла. Тряпка с солью сняла ледяной нарост.
Снова обернул лицо к ветру, прикрываясь рукавицами. Белый смерч крутился в свете фар, пропадал во мраке. Представилось огромное пространство степи, всё заполненное взбесившимся снегом. Стало страшно: один в этой снежной буре.
Но рядом успокаивающе фыркал мотор, машина вздрагивала, подобно живому существу. Ощущение одиночества исчезло. «Ну, и кружит, — подумал Григорий. — Такого и не видывал»…
Машина снова рванулась вперед. Дорога пошла ровнее, бугры и наметы не попадались. Впервые вернулся думой к Татьяне. Зачем она прибежала в гараж? Что хотела? Вспомнились ее испуганные глаза, прозвучали слова: «Обожди… замерзнешь…» Отчего она так сказала?
Будто потеплело в кабине, притих озорной, рвущийся в щели ветер. Григорий крикнул во всё горло, точно лихих коней погонял, и нажал на газ.
«Любит… любит… любит…» — высвистывал ветер.
Дорога внезапно кончилась, впереди белел сплошной сугроб.
— Поворот… Здорово натрудило у холма, — вслух подумал Григорий.
Он дал задний ход, съехал на целину. Буксуя, разметая снег, машина подвигалась толчками. Сугроб остался позади, но вдоль дороги горбилась, уходя вдаль, низкая снежная гряда. Передние колеса завязли, задние скользили, гремя цепями. Мотор сердито ворчал низким басистым звуком.
Через несколько минут Григорий оставил бесплодные попытки, взял лопату и вышел. За высоким сугробом ветер казался не таким резким. Григорий неистово работал, расчищая снег.
Проход пробит. Грузовик, медленно переваливаясь, выполз на дорогу и сразу остановился: крылья машины уперлись в новый сугроб. Занос был невысокий, плоский. Дальше, насколько хватал глаз, дорога была чистой. «Метров пять, не больше», — прикинул Григорий.
