Меган Маккаферти - Вторая попытка
Прежде чем продолжать, я расскажу вам о своих мыслях.
Теоретически я могу понять, почему некоторым людям так важно взглянуть на умершего в последний раз, но не на ту, не похожую на Глэдди, которую все знали и любили. Ее лицо было восковым, бледным и припудренным тальком. Макияж был нанесен безупречно, брови ровные, помада не размазана, как обычно. Руки аккуратно сложены на груди, в жизни она бы никогда не приняла такую позу. Кто бы ни одевал ее, он не стал надевать ей один из ее забавных беретов. Чем больше я смотрела на эту старушку в гробу, тем хуже мне становилось.
Единственные люди, которые по-настоящему скорбели, были мой папа и Mo. Они оба сидели в первом ряду, ни с кем не разговаривая, погруженные в свои мысли о женщине, которую они любили — каждый по-своему.
Остальные трещали друг с другом о чем угодно, только не о том, зачем мы здесь собрались. Мама суетилась в похоронном зале, словно это была гребаная коктейльная вечеринка, говоря троюродным кузинам и четвероюродным теткам, «как мило» увидеть их снова после вечеринки с подарками новорожденному, невзирая на такой «печальный случай».
Но по-настоящему зажигала Бетани. Скорбящие выстроились в очередь, чтобы похлопать ее по беременному животу. «Так печально, что она не увидит своего правнука», — повторяла Бетани, словно смерть Глэдди причинила больше неудобств ей, чем самой Глэдди. Тошнотворное зрелище.
Когда я больше не могла этого выдержать, то направилась в единственное место, где могла бы побыть одна пару минут, — в туалет. Едва я взялась за дверную ручку, как кто-то схватил меня за руку и втащил за собой внутрь. Я даже не успела обернуться и разглядеть, кто это был.
— Мне… так… жаль…
И снова, чуть сильнее:
— Мне… мне так жаль… Джессика. Я…
Маркус. У него не было слов.
— Я знаю, — прошептала я.
— Глэдди была отличная, — сказал он. — Настоящая оригиналка.
— Да.
— Мне она безумно нравилась.
— Я знаю.
— Я буду скучать по ней.
— Я… — Это все, что я сказала, прежде чем превратиться в хлюпающий носом кулек.
Маркус обнял меня, я зарылась лицом в его грудь, вдыхая его запах, который напоминал горящие листья поздней осенью.
Когда я отстранилась, то обнаружила, что его галстук в горошек залит моими слезами.
— О боже, — застонала я, когда поняла, что натворила. — Я отвратительна.
— Все нормально, — засмеялся Маркус и взъерошил мои волосы. — Это же просто старый галстук, помнишь?
Я помнила. Это был тот самый галстук, который был на нем, когда он впервые заговорил со мной, когда все началось между нами… Я знала, что он надел его с умыслом.
Он притянул меня к себе, близко-близко.
— Маркус, — прошептала я.
— Джессика, — отозвался он.
И…
Господи боже.
Непонятно, кто начал первый, но наши губы встретились — его и мои, наши — влажные, заплаканные и… совершенные.
Когда мы целовались, я чувствовала, что меня окутывает долгожданное спокойствие.
Мы целовались, и это было как возвращение домой после долгого путешествия. Маркус и я целовались, целовались, целовались и не хотели снова покидать это гостеприимное место.
ТУК-ТУК-ТУК.
Я оторвалась от Маркуса, к которому присосалась так крепко, что мы, видимо, были похожи на вакуумную сковородку.
— Там кто-нибудь есть?
Бетани!
— Черт, — прошептала я.
— Джесси, ты там?
Маркус вытер с подбородка мой блеск для губ, словно промакивал рот после утренней яичницы с беконом.
— Нехорошо заставлять ждать глубоко беременную женщину, которая сейчас лопнет!
Я взглянула в зеркало.
— Черт побери, — снова прошептала я.
Мое лицо было красным и горело от его щетины. И это же…
— О черт! Черт! Черт! Ты поставил мне засос! — прошипела я, указывая на синяк виноградного цвета на своей шее.
Он пожал плечами, улыбаясь и все еще держа меня за руку.
Тук-тук-тук.
— Джесси! Я взорвусь, если ты немедленно не выйдешь!
— Секунду! — нервно крикнула я.
— У меня нет ни секунды! — заныла Бетани.
— Что нам делать? — шепотом спросила я у Маркуса.
— Мы просто выйдем через дверь, — довольно громко сказал он.
— Джесси… Там с тобой кто-то есть?
— Нет!
И прежде чем я остановила его, прежде чем сочинила план, согласно которому он должен пробить дыру в потолке и заползти в систему кондиционирования, прежде чем я успела поднять воротник рубашки, чтобы прикрыть чертов засос, Маркус распахнул дверь и сказал:
— Она ужасная врушка, правда же?
Моя сестра застыла на пороге, похоже, забыв, что ее мочевой пузырь должен лопнуть.
— Она считает себя отличной лгунишкой, — продолжал Маркус, — но на самом деле она совсем не умеет врать.
Клянусь, я не знаю, почему от шока у Бетани не отошли воды.
— Мы долго занимали туалет, так что позвольте нам удалиться.
И Маркус отодвинул меня с прохода.
А Бетани, все еще не в силах осознать тот факт, что ее сестра заперлась со странным незнакомцем в туалете похоронного бюро, которое занималось организацией погребения бабушки, — прошлепала мимо нас и захлопнула дверь.
— Все прошло отлично, — Маркус улыбался так ярко, что его глаза сияли веселыми искорками.
Я не знаю, что сильнее разозлило меня — тот факт, что он выставил меня дурой, или то, что он так пофигистично к этому отнесся. Я имею в виду, что обычно не верю ни в Бога, ни в дьявола, но в этот момент агностицизм сменился уверенностью в том, что когда придет мое время, меня похоронят в огнеупорном нижнем белье, потому что мне точно суждено провести всю вечность в аду.
— Уходи.
— Джессика…
— Просто уходи, — зарычала я.
Он моргнул. Дважды. Трижды.
— Я же сказала! — закричала я. — УБИРАЙСЯ!
Его улыбка поблекла, глаза посмурнели, и сам на себя не похожий, он повернулся и ушел.
А я говорила, что его губы были мягкими и сладкими, как кусочки манго? И что я не могу остановиться и все облизываю свои губы, надеясь, что на них остался этот вкус.
А А А А А А — АХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ.
Четвертое мая
Я просто дура.
Я без предупреждения заявилась к Бриджит в девять часов утра, чтобы выложить свою душераздирающую историю. И к такому выводу я пришла.
— Почему это ты дура?
— Я крутила любовь с тем, кого ненавижу, прямо на похоронах бабушки. Я бессердечная дура.
Я упала лицом вниз на ее цветастое покрывало, обхватила руками голову, словно хотела защититься от солнечного света.
— Ты, типа, была под влиянием эмоций, — сказала Бриджит. — И не думала ни о чем.
Мои глаза были зажмурены так крепко, что я видела психоделические цветы, распускающиеся на черной изнанке век.
— Я даже не знаю его второго имени.
Бриджит не ответила.
— Ты слышишь меня? Я даже не знаю его второго имени!
Это казалось для меня очень важным.
— И что? Типа, что это значит?
— Я целовалась с ним на похоронах бабушки, — повторила я. — Мне нужно, в конце концов, знать его второе имя.
— Спроси его, когда вы увидитесь в следующий раз.
— Бриджит, ты не понимаешь!
— Чего я не понимаю?
Действительно? Чувствовала ли я себя грешной до мозга костей, потому что целовалась с кем-то на похоронах бабушки? Или мне было противно, потому что я делала это с Маркусом на похоронах бабушки? Или я чересчур критично к себе отношусь, потому что часами висела на телефоне, пытаясь объяснить Хоуп, почему он — злой гений, и это настолько сильно на меня повлияло, что поцелуй с ним меня окончательно подкосил? Или я ощущала себя по-идиотски, потому что позволила этому сладкому, изумительному мгновению длиться так долго? Или я чувствовала себя виноватой, ПОТОМУ ЧТО МЕНЯ ЗАСТУКАЛИ?
Когда я сказала Бетани, что мы с Маркусом разговаривали, и мне нужно было уединиться, а он помог мне справиться с горем, она заявила: «Как скажешь», несмотря на очевидность доказательств (раздражение на лице, моя помада на губах Маркуса, засос), и на этом наш разговор был окончен. Я могла лишь увязать ее спокойствие с гормональной ситуацией на девятом месяце беременности. Как бы то ни было, от этого положение не стало менее ужасающим. Единственное, что заставляло меня радоваться, это то, что узнай Глэдди про нас с Маркусом, она бы нами гордилась. Это то, чего она ждала.
Мои мысли были прерваны скрипом входной двери.
— Твоя мама? — спросила я Бриджит.
Бриджит покачала головой. Ноги в кроссовках протопали вверх по лестнице и замерли в дверном проеме, а шея Бриджит залилась краской.
— Доброе утро, mon amie!
Я не могла увязать этот голос и дом Бриджит в девять часов утра. Даже когда я увидела Пепе в дверях, я все еще не могла соединить в мозгу эти ужасающие детали — его голос и дом Бриджит.
