Дмитрий Мамин-Сибиряк - Избранные произведения для детей
Дело было скверное.
«Куда это делся Яков?» — думал Рукобитов, соображая, что двоим все-таки было бы легче держать ответ.
А Яков был легок на помине. Он подошел и молча только почесал затылок.
— Ну, что? — спросил Рукобитов.
— А так… крышка.
— Ну?
— Ермишка, значит, запечатал нашу дудку, змей подколодный…
— Как же мы будем добывать Михалку?
— Ворот, значит, запечатал…
Мужики говорили между собой тихо, но Дарья не спала и слышала, что под окнами кто-то топчется в снегу и шепчется. Она выскочила в одном сарафанишке за ворота и сразу накинулась на мужа:
— А где Михалко?
— Михалко… придет… Отстал немного… — бормотал виновато Рукобитов.
— Ей-богу, сейчас придет, — уверял растерявшийся Яков.
Дарья сразу поняла, что дело неладно, и заголосила. Этого еще недоставало… Рукобитов едва увел ее в избу.
Бабушка Денисиха лежала на печке. Ей что-то нездоровилось. Она слышала шум во дворе и вся встрепенулась, когда до ее старого уха долетело слово: Михалко. Она, как и Дарья, сразу догадалась, что дело неладно и что случилась какая-то беда.
Мужики вошли в избу с виноватым видом, подталкивая друг друга. Дарья плакала, закрывая лицо рукавом.
— А где Михалко? — спрашивала старуха, слезая с печи. — Куда вы дели мальчонку?
Как мужики ни мялись, но пришлось еще раз повторить, как было дело.
— Да мы его, Михалку, вызволим, только пусть ободняет[43] малость, — говорил Рукобитов, выкладывая три рубля на стол. — Вот вам и розговенье добыли… Один рубль тебе, Яков, один рубль Михалке, а один мне.
Но деньги не утешили плакавшую Дарью.
— Михалко-то под землей будет околевать, а мы будем розговляться? — причитала она. — Тоже придумали…
— Ах, Дарья, Дарья, ничего ты не понимаешь! — объяснял Рукобитов, сбиваясь в словах. — Сказано: добудем Михалку… А што он полежит в забое, — не велика важность. Тепло там… Главная причина, что дудка-то запечатана. Ежели сломать печать, так наотвечаешься… Потом начальство со свету сживет и без работы замучит. А все идол Ермишка подвел… Чтоб ему ни дна ни покрышки!
— Добудем Михалку, — повторял виновато Яков. — Вот только печать…
Бабушка Денисиха выслушала все и начала одеваться.
— Бабушка, куда ты собралась на ночь глядя? — удивилась Дарья.
— А туда… — сердито ответила старуха, с трудом надевая в рукава старую шубенку. — Михалку добывать.
— Да ты в уме ли, бабушка?
— А, видно, поумнее всех буду… Без Михалки не ворочусь. Такого закону нету, чтобы живого человека под землей печатью запечатывать. Да. А кто Михалку запечатал, тот и добывать будет. Прямо к новому анжинеру пойду… С меня, со старухи, нечего взять. А я ему всю правду скажу…
— У анжинера теперь вот какой бал идет, — говорил Яков. — Свету, как в церкви в Христовую заутреню.
— Ну, значит, и я на бал пойду, — спокойно говорила бабушка Денисиха, крепко закутывая голову старым платком.
Мужики молчали.
— Ты про нас-то не говори, бабушка, што, значит, мы в дудке работали, — говорил Рукобитов.
— Уж я знаю, што ему сказать, — уверенно ответила старуха. — Кто работал, — руки-ноги не оставил. А закону все-таки нет, чтобы морить людей под землей. Еще передо мной анжинер-то досыта накланяется. Нечего с меня взять.
Одевшись, бабушка помолчала, взяла в руки свою черемуховую палку и сказала:
— Ну, так вы меня ждите. Дарья, ты подтопи печку-то да картошки свари опять. Все-таки горяченького Михалко хватит с устатку.
Когда бабушка Денисиха пошла к дверям, Рукобитов попробовал ее остановить:
— Не ходила бы ты лучше, бабушка. Не женское это дело. Да и дорогой еще замерзнешь, пожалуй!..
Бабушка повернулась к нему, показала свою палку и сказала:
— А вот это знаешь?
Когда дверь за ней затворилась, Яков со вздохом проговорил:
— Правильная старушка. Вот какого она холоду нагонит, а взять не с кого.
— Нет, с работы сгонят.
— Пущай гонят! — решительно заявил Рукобитов. — Как-нибудь перебьемся, коли на то пойдет. Не мы первые, не мы последние…
А старая Денисиха шагала посредине улицы, размахивая своей палкой и думая вслух:
— А вот приду и все скажу… Нету такого закона!.. Суди меня, а я вот пойду и твою печать на мелкие части растерзаю.
В господском доме елка уже догорала. Разодетые по-праздничному дети с нетерпением ожидали того блаженного момента, когда елка со всеми своими сокровищами поступит в их полное распоряжение. В передней на стуле дремал штейгер Ермишка, «отвечавший сегодня за швейцара».
Из столовой доносился веселый говор закусывавших; в кабинете играли в карты; молодая красивая хозяйка бегала из комнаты в комнату, занимая гостей. Когда послышался скрип ступенек на деревянной лестнице, Ермишка вскочил и бросился отворять дверь.
Перед ним стояла бабушка Денисиха со своей палкой… В первую минуту Ермишка совершенно оторопел, а когда узнал старуху Денисиху, загородил ей дорогу и зашипел, как гусь.
— Куды пре-ешь?!
Вместо ответа бабушка Денисиха ударила его палкой прямо по голове.
— Вот тебе, змей подколодный!..
Конечно, старуха не могла ударить больно, но Ермишка закричал благим матом:
— Ой, убила!.. До смерти убила…
В переднюю выскочили все гости, но старуха не смутилась, а только проговорила:
— Который, значит, будет тут хозяин? Мне анжинера…
— Что тебе нужно, старушка? — спросил выступивший вперед хозяин.
— Мне-то? А зачем ты моего Михалку печатью запечатал под землей?
— Какого Михалку?
— Моего внучка Михалку… Ты-то вот радуешься тут со своими детками, а Михалко под землей сидит. Разве есть такой закон?!
— Это она насчет дудки, которую мы даве опечатали… — объяснил Ермишка. — Меня-то вот как палкой благословила, прямо по голове… Этак можно живого человека и до смерти убить. Позвольте, ваше высокоблагородие, я ее в шею вытолкаю за пустые ее слова.
— Нет, оставь… А ты, старушка, говори толком.
— И скажу… все скажу… Ты запечатал Михалку в дудке, ты и добывай!..
Когда все разъяснилось, управляющий велел подать лошадь и отправился с Ермишкой на дудку.
— Ты подожди здесь, бабушка, — ласково говорила его жена, усаживая старуху на стул в передней. — Может быть, ты озябла? Может быть, есть хочешь?
— Нет, ничего мне не нужно, барыня… — шептала Денисиха.
— Мой муж не знал, что в шахте спрятался твой внучек… Это все штейгер виноват.
— Он, он, матушка!..
Дети нетерпеливо выглядывали в переднюю. Кто-то назвал сидевшую в передней старуху ведьмой, и всем это показалось очень смешным. А «ведьма», обласканная доброй барыней, сидела и плакала.
— Вот твои детки, хорошая барыня, с радости скачут, а наши детки с голоду плачут, — говорила бабушка Денисиха, качая своей головой. — Праздник на дворе, а в дому и хлеба не было.
Она сидела и рассказывала про свою бедность, а добрая барыня слушала, глотая слезы.
— Мама, когда мы будет делить елку? — приставали к ней.
— Подождите, когда приедет папа.
— А он куда уехал?
— По одному важному делу и скоро вернется. Имейте маленькое терпение…
Папа действительно скоро вернулся и торжественно ввел в переднюю упиравшегося Михалку.
— Вот тебе, старушка, твой внучек. Едва его вытащили из дудки. Спрятался в забое и молчит.
Когда старая Денисиха вернулась домой с Михалкой, все только ахнули.
— Ай да бабушка! — хвалил Яков.
— Вот то-то и есть, аники-воины, — ворчала старуха. — Руки у вас есть, а ума-то и не хватило…
Дарья опять плакала, но уже на этот раз от радости.
Постойко
I
Едва только дворник отворил калитку, как Постойко с необыкновенной ловкостью проскользнул мимо него на улицу. Это случилось утром. Постойке необходимо было подраться с пойнтером из соседнего дома, — его выпускали погулять в это время.
— А, ты опять здесь, мужлан? — проворчал пойнтер, скаля свои белые длинные зубы и вытягивая хвост палкой. — Я тебе задам…
Постойко задрал еще сильнее свой пушистый хвост, свернутый кольцом, ощетинился и смело пошел на врага. Они встречались каждый день в это время и каждый раз дрались до остервенения. Охотничий пес не мог видеть равнодушно кудластого дворового пса, а тот, в свою очередь, сгорал от нетерпения запустить свои белые зубы в выхоленную кожу важничавшего барина. Пойнтера звали Аргусом, и он даже был раз на собачьей выставке, в самом отборном обществе других породистых и таких же выхоленных собак. Враги медленно подходили друг к другу, поднимали шерсть, скалили зубы и только хотели вцепиться, как вдруг в воздухе свистнула длинная веревка и змеей обвила Аргуса. Он жалобно взвизгнул от боли, присел и даже закрыл глаза. А Постойко летел вдоль улицы стремглав, спасаясь от бежавших за ним людей с веревками. Он хотел улизнуть куда-нибудь в ворота, но везде все было еще заперто. Впереди выбежали дворники и загородили Постойке дорогу. Опять свистнула веревка, и Постойко очутился с арканом на шее.
