Собрание сочинений Яна Ларри. Том третий - Ларри Ян Леопольдович
Возвращаясь домой, я шла, повторяя и повторяя эти замечательные строчки.
И как чудесно сказано: that clear obscure — прозрачная темнота!
Ведь в летние вечера темнота действительно прозрачная.
У Пушкина тоже есть красивое описание ночи: «Прозрачно небо, звезды блещут». Но это уже совсем другая красота. Торжественная! Сияющая! Пышная! А у Байрона она немного грустная, влажная какая-то, тихая и задумчивая, какой только и бывает тишина в ночном парке.
Все девочки безумно влюбились в Агнию Петровну. Мы стали провожать ее после уроков, носить ее портфель, тетради, учебные пособия. Когда кончался урок, все наперегонки бросались к дверям, чтобы открыть их, и все обязательно хотели что-нибудь сказать на прощание.
Но потом уж началось настоящее безобразие. Дюймовочка так влюбилась, что стала надоедать ей своей любовью, да и нам мешала любить Агнию Петровну. А Дюймовочке начали подражать и другие наши девочки — Тамара Иванчук и Рая Богданова. Они поджидали Агнию Петровну на трамвайной остановке, провожали ее до дома и вообще все время вертелись у нее под ногами, надоедая своей любовью.
А это уже не честно. Уж если любить хорошую учительницу, так любить надо всем классом, чтобы никому не было обидно, а не выскакивать со своей любовью. И почему Агния Петровна должна уделять им больше внимания, чем всем другим?
Ну, мы пригласили эту «троицу влюбленных» в парк Победы и тут поговорили с ними так, что они запросили пощады. Дюймовочке, как самой маленькой, просто дали легкий подзатыльник, чтобы привести ее в чувство, и она сразу поняла, что в будущем ей тоже достанется за навязчивость так же крепко, как Тамаре и Рае.
А вот учительницу пения Анну Семеновну никто из ребят не провожал никогда, да и не будет провожать. Пусть не надеется даже.
Честно говоря, она тоже неплохая учительница, но у нас с ней отношения неважные. И все потому, что она не сдержала слова. Когда мы начали заниматься у нее, Анна Семеновна сказала, что уже договорилась с телестудией, и мы будем выступать, петь хором, а те, кто будет лучше всех заниматься, может рассчитывать на сольные номера. Мы обрадовались. Это же все-таки интересно — выступать по телевидению. Другие школы выступают довольно часто, а наши ребята будто такие безголосые, что их и слушать невозможно.
Однако никаких выступлений по телевидению Анна Семеновна так и не организовала, да и ни с кем, наверное, не договаривалась.
Теперь мы уже не верим ни одному ее слову, хотя, возможно, она и не виновата. Ведь желающих выступить по телевидению так много, что до нас не дойдет очередь и через сто лет. Но все равно она не должна была обещать до тех пор, пока не договорилась по-настоящему.
И вот теперь на ее уроках пения мы нарочно поем так, что она морщится. Одни тянут в лес, другие по дрова; одни орут, как поросята, другие кряхтят по-утиному. А в общем, наше пение напоминает квартет из басни Крылова.
— У нас нет слуха! — говорим мы.
— И пения никто у нас не любит!
— Мы не собираемся выступать в опере и в концертах!
Но все это неправда.
Мы очень любим петь. И песни любим слушать. Особенно всем нравятся советские песни. Те, что передают по радио, и те, что можно провернуть на патефоне.
Эти песни мы часто поем у Пыжика, особенно с тех пор, как в пятерку отважных вошла Лийка. У нее очень приятный и сильный голос, и она знает много разных песен, потому что ее мама покупает новые пластинки чуть не ежедневно.
Вот я пишу сейчас, а в голове шумит вчерашняя песенка.
Мотив ее очень простой, слова тоже не первый сорт, а нам почему-то нравится она:
И другие такие же песни нам тоже нравятся. Их называют эстрадными. Тетя Шура уверяет меня, что это «пошлые песенки». Софья Михайловна тоже морщится, слушая нас. Мы спросили ее однажды:
— Почему же нам нравятся именно такие песни?
— Вероятно, потому, — сказала Софья Михайловна, — что вы еще не доросли до понимания серьезной музыки. Но это пройдет! Со временем и вы научитесь ценить хорошие произведения.
Сегодня был интересный разговор с Ниной Станцель.
Когда я спросила ее, кем же она решила быть, Нина сказала, что решила после окончания семи классов работать парикмахером.
— Почему? — удивилась я. — Неужели тебе нравится такая профессия?
— А чем же она плохая?
— Ну… какая-то несерьезная… мелкая!
— Мелких профессий нет, — сказала Нина серьезно. — Есть только мелкие люди, а такие любую большую профессию запросто сделают мелкой. Главное, говорит мой отец, найти работу по душе и, работая, жить этой работой, получать от нее удовольствие, не тяготиться ею.
— И все-таки…
— Что все-таки? Что ж, по-твоему, только те люди, которые работают профессорами? Я уважаю ученых! Горжусь ими! Но почему мы не должны уважать дворников, продавцов, кондукторов, парикмахеров, лифтеров, маникюрш, почтальонов, киоскеров и других людей, которые, по-твоему, занимаются слишком мелкими делами?
Вот ты представь себе, что в один несчастный день все пекаря, вагоновожатые, повара, официанты и другие «неуважаемые» работники заболеют вдруг скарлатиной. Ну… и как ты думаешь, что произойдет тогда? Да уже через три часа мы все почувствуем, какие незаменимые и ответственные работники вышли из строя. Чудачка! Мы же идем в коммунизм, а в коммунистическом обществе самой ответственной должностью, как говорит отец, будет должность Человека с большой буквы. А какую работу он будет выполнять для всех, — это уже не имеет значения. Работал бы только для общества. Да и получать будут все уже по потребностям, а не за должность.
— Неужели тебе нравится работа парикмахера?
— Очень!
— А как же музыка? Ты же мечтала учиться в музыкальном училище.
— Музыка — после работы. И почему бы парикмахеру не учиться играть на пианино? Ведь это же теперь проще простого!
— Все это правильно, но…
— Знаешь что, — засмеялась Нина, — попробуй поговорить с моим отцом.
— Почему? Зачем?
— Ну… может, ты растолкуешь ему, почему я выбрала неважную, очень мелкую профессию. И знаешь что… пойдем, например, ко мне сегодня после уроков. Ты же никогда не была у нас.
Так я попала к Станцель и тут встретила ее отца.
Оказывается, он Герой Советского Союза. Я подумала, что он занимает ответственное место (он похож на министра), но… когда узнала, где он работает, я поняла все. И желание Нины работать в парикмахерской.
Когда мы пришли, Нина засмеялась и сказала:
— Пап, вот Галя не советует работать в парикмахерской… Послушай ее! — и умчалась на кухню.
— Ну, этого я и слушать не хочу! — сказал Карл Янович, отец Нины. — Пусть работает! Ничего плохого в том нет!
— Но, — сказала я, — она могла бы получше выбрать работу!
— А это чем плохая? Тебя Галей звать? Ну, так вот, скажу по секрету, нет выше должности парикмахера. А почему? — хитро прищурился он и взметнул указательный палец в потолок. — Да потому, что каждый парикмахер — заместитель господа бога на земле.
— А бог есть?
— Поверим на пять минут, что есть он или, допустим был когда-то. Так вот, бог сотворил человека, а парикмахер подправляет каждый день работу бога, редактирует творенье божье, наводит на него глянец. Придет в парикмахерскую человек первозданный, весь заросший, лохматый, небритый, черт знает на кого похожий, сядет в кресло и говорит: «Нельзя ли исправить топорную работу господа?» — «А пожалуйста!» Парикмахер ножницами — щелк-щелк, бритвой — чик-чик, гребеночкой подправит, одеколоном побрызгает, и встает человек с кресла — любо-дорого взглянуть на него. Картинка! Куколка! У бога и квалификации не хватает, чтобы такой глянец навести. И что же получается? Ну? Если по-честному подойти к вопросу? Парикмахер хотя лишь двумя разрядами числится выше господа бога по квалификации, а на деле выходит, что господь и в подметки ему не годится. Так что, Галочка, напрасно, просто не подумав, советуешь Нине отказаться от работы в парикмахерской. Веселый это труд! Творческий в некотором роде! А главное, есть ли что выше служения людям? Оно, конечно, услуги парикмахера небольшие, но почти ежедневные. А по моему разумению, — уж лучше помаленьку, да почаще приносить человекам пользу, чем за всю жизнь никому не доставить удовольствия.
